Да, дни тянулись томительно, но через неделю все вдруг изменилось неожиданным образом.

Я сидел за работой, когда услышал в передней голос тети Маргариты. Вскочил, опрокинул баночку с клеем, уронил ножницы, но не обратил на это внимания. Мама посмотрела на меня с испугом. Я выбежал в переднюю. Мама и бабушка Ли стояли у двери своей квартиры. Леона Георгиевича не было дома. Бабушка оглянулась и — наверно, что-то в моем лице встревожило ее — уронила ключ.

— А Ли? — спросил я.

— Она не приехала, Гиви, — сказала Ольга Христофоровна. — Мы через два дня возвращаемся обратно и, если твоя мама не передумала, возьмем тебя с собой.

Вопрос о поездке был решен. В этот же день мама отправилась в магазин купить мне новые сандалии и чемоданчик. Ночью я долго не мог уснуть. Просыпался раза три и, прислушиваясь к устоявшейся за ночь тишине дома, думал о Цагвери.

А утром…

Утром проснулся позже обычного. Разбудил резкий звонок в передней, сразу почудилось в нем что-то настораживающее, пугающее. Полежал, ожидая, что кто-нибудь другой откроет дверь. Но звонок снова задребезжал, и в резкости его звука слышалось нетерпение.

Отбросив одеяло, я вскочил, выбежал в переднюю — звонок трещал непрерывно, словно захлебываясь в истерике.

Я повернул рычажок английского замка — на площадке стояла Катя. Я никогда раньше не видел у нее таких растерянных, испуганных глаз. На щеках грязные потеки слез, губы распухли. Не сказав ни слова, оттолкнув меня, она вбежала в переднюю и бросилась к двери в квартиру Лианы. Но дверь распахнулась ей навстречу, показалось встревоженное лицо тети Маргариты, из-за ее плеча выглядывала Ольга Христофоровна.

— Что, Катюша?! — в один голос закричали они. — Что случилось?

— Ли приехала? — спросила Катя шепотом.

— Куда приехала? — опешила тетя Маргарита. — Что ты говоришь, Катя? Куда Ли должна приехать?

— Сюда, в город, — упавшим голосом ответила Катя.

Я поразился мгновенной меловой бледности, разлившейся по лицу Маргариты Кирилловны, по лбу, щекам, даже по шее. Она схватилась рукой за косяк — иначе, наверно, упала бы.

— Да что ты болтаешь, Катерина? — с сердцем воскликнула Ольга Христофоровна. — Мы же ее с тобой оставили! Как она могла приехать?!

Дверь оставили незакрытой, и я проскользнул следом, не спрашивая разрешения. Катя перешагнула порог, бессильно повалилась на стул у двери и, размазывая по толстым румяным щекам слезы, принялась рассказывать. Как обычно, она оставила Лиану в роще, рядом с домом, а сама пошла готовить обед. И когда через час вернулась, Лианы в роще не оказалось.

— Искали и день, и вечер, и ночь… Видно, ушла далеко, заблудилась. Или в ущелье свалилась, пропастей-то там — не сосчитать. И Сандро, и папаша Автандил, и все соседи искали, в сотню голосов кричали по лесу. А ее нет и нет. Вот я и вспомнила: больно уж ей «кукушка» понравилась. Дошла, может, думаю, до станции, села в вагончик, поиграться хотела, а поезд-то и пошел-поехал… Чуть я утра дождалась, первой «кукушки»… надеялась: здесь…

Всхлипнув, Катя замолчала, и все три женщины молча смотрели друг на друга. Первой пришла в себя Ольга Христофоровна.

— Рита, беги к Лео в суд! Успеем на следующий поезд! Катерина, перестань реветь! Ну! — Ольга Христофоровна засуетилась, хватая и затискивая в дорожную сумку какие-то вещи. — А, Гиви! Поедешь с нами. Поможешь искать Ли…

И мы поехали.

В купе рядом со мной сидела тетя Маргарита с неподвижным, застывшим лицом. Леон Георгиевич курил папиросу за папиросой и недокуренными швырял в окно.

Катя молчала, подавленная, притихшая, непохожая на себя, — куда делись ее жизнерадостность, ее всегдашняя веселость. Глядя на нее, я думал: а ей, вероятно, тяжелее всех — именно она виновата в случившемся. Правда, ни тетя Маргарита, ни Леон Георгиевич не упрекали Катю ни словом. А я украдкой всматривался в ее изменившееся, распухшее от слез лицо, чувствовал — в моем сердце невольно растет к ней неприязнь: как могла, как посмела Катерина оставить девочку одну в лесу? И совсем она сейчас некрасивая, думал я, растрепанная, с опухшими веками и губами. Горе, наверно, никогда не красит людей.

Дома у Кати мы застали чудовищный беспорядок. И в кухне, и на балконе громоздилась на столах немытая посуда, во всех комнатах валялась разбросанная одежда, домашние вещи, какие-то веревки, а мебель, как показалось мне, была сдвинута с привычных мест, — переполох, вызванный исчезновением Ли, пожаром охватил весь дом.

Вечерело.

Скрылось за зеленой грядой гор солнце; из долины тянуло свежестью.

Катины родные только что вернулись с поисков: рослый старик с прокуренными желтыми усами — кузнец Автандил и его сын Сандро, такой же крепкий и высокий, как отец. Они молча, с виноватым видом смотрели на тетю Маргариту и Ольгу Христофоровну и робели перед Леоном Георгиевичем — нет, нет, они не могли сообщить ничего утешительного. Сандро рано утром взял у соседа верховую лошадь и весь день колесил по ближним дорогам и селениям, заезжал во все отделения милиции — следов Лианы не обнаружилось нигде.

— Мы так надеялись, что она в Тифлисе у вас, батоно Леон, — сказал, потупившись, Сандро. — Лиана бедовая девочка, могла уехать следом за бабушкой и мамой. Вот и отец Спиридон…

В доме мы застали еще соседей, принимавших участие в поисках. Среди них бросался в глаза длинноволосый, в черной поношенной рясе священник. У него было доброе и спокойное, я бы даже сказал — безмятежное лицо. К нему-то и обращался Сандро.

— Да, сие представляется вполне естественным, — кивнул отец Спиридон. — Стало отроковице скучно, она и решила поехать за мамой…

— Но ее там нет! — потрясенная происшедшим, в отчаянии крикнула Маргарита Кирилловна. — Что же делать?! Что делать?!

Отец Спиридон пытался успокоить ее:

— Нельзя терять надежды и веры, дочь моя, надо уповать на милость божью!

— Да бросьте вы болтать, отец Спиридон! — с досадой перебил дед Автандил. — «Уповать»! «Отроковица»! Сейчас на милицию больше нужно надеяться, чем на вашего бога! Да на себя! Завтра с утра спустимся в Боржоми и там все обшарим…

— Почему же завтра? — возмутился Леон Георгиевич. — Да ведь если она жива, то именно этой ночью и может погибнуть!

И хотя все бывшие в доме лишь недавно вернулись из бесплодных поисков, хотя все безмерно устали и измучились за два дня, дед Автандил и Сандро снова стали поспешно собираться в путь.

В хурджин[12] Катя положила кое-какой еды, поставила бутылку с молоком; если Ли найдется, она, конечно, голодна и обессилена. Дед Автандил долил керосина в два фонаря «летучая мышь», прихватил с собой моток веревок и топор — на случай, если придется спускаться в ущелье.

Катя решила тоже идти с мужчинами, несмотря на то что едва держалась на ногах. Повторяла:

— Нет, нет… я пойду.

Но вдруг какими-то странными, прояснившимися глазами она посмотрела на всех по очереди и всплеснула руками.

— Дура! Дура! Как сразу на нее не подумала?!

— На кого на нее? — спросил кто-то.

Все смотрели с недоумением: о ком Катя вспомнила, о ком говорит?

— Цыганка! Вот кто! Маргарита Кирилловна! Вы бы только видели, как она смотрела на Ли! И сказала: «Ты как моя дочка, которая умерла». Да, да! Это цыгане украли Ли! Больше некому!

И, захлебываясь, не договаривая слов, перебивая сама себя, Катя рассказала о цыганах, побывавших в Цагвери, о плясавшем медведе, о красивой цыганке с «дурным глазом», о том, как та жадно и влюбленно смотрела на Ли. И хотя в рассказе не было прямых доказательств, все, кто был тогда в доме, поверили: да, да, именно цыгане похитили Лиану — ведь многие утверждают, что цыгане воруют детей.

— Но где искать их табор? — спрашивал Леон Георгиевич, обращаясь то к одному, то к другому. — Если они и правда захватили девочку, то, конечно, поторопились уйти подальше. Они на лошадях были, Катерина?

— Не знаю. Мы в табор не ходили. Они здесь, на площади, с медведем представление делали. А потом ушли…