И этот выстрел — тоже в яблочко.

— Если бы она продолжила встречаться со мной, она бы забеременела вскоре самым естественным из возможных способов. Следовало всего лишь дождаться появления ребёнка на свет, а потом… Похищать детей тебе не привыкать, не так ли?

— Сын мой, как спокойно ты об этом говоришь!

— Мне нет никакого дела до детей, — мысленно я содрогаюсь от собственных слов.

— Раньше о тебе рассказывали другое!

— Раньше она меня не любила. А теперь я хочу только одного — обладать ею. Тебе ли не понимать, папа? В отличие от тебя, мне улыбнулась удача — как можно отказываться от такого подарка судьбы? Похоже, страсть к женщинам Джемисон у Паркеров в крови. Или в генах?

Его дыхание становится ещё тяжелей.

— Это случайность или побочный продукт селекции?

— Что тебе известно о… селекции?

— Всё. Или почти всё. Проект Genomius…

— Предатель Салливан!

— Салливан — предатель, — охотно соглашаюсь я. — Связавшись с ним, ты совершил ещё одну ошибку. Он, вероятно, хорош как учёный, но доверять ему нельзя. И, кстати, терапевт он дерьмовый.

— Был… дерьмовым терапевтом, — поправляет меня Рейнс.

— Туда ему и дорога! Хотя в том, что мисс Паркер сейчас при смерти, он не так уж и виноват. Если бы она не пила с тех пор, как… вернулась из Шотландии, ваш новый антибиотик не произвёл бы на неё такого разрушительного действия. Ты знал, что она пьёт?

Мистер Рейнс медленно качает головой.

— Разумеется, мистер Лайл скрыл от тебя эту мелочь! Перспектива занять кресло руководителя Центра — всё, что его волнует, он только рад был избавиться от единственной конкурентки. Не на того сына ты сделал ставку!

— Если ты думаешь, что тоже можешь претендовать на это кресло, потому что ты Паркер, то…

— Не думаю. Я знаю своё место. Я — экспериментальный образец двести восемнадцать тридцать три семьдесят. Настоящим наследником должен был стать ребёнок — мой и мисс Паркер. Плод кровосмесительной связи… или правильнее сказать: инбридинга? Так и было задумано, верно? Поэтому вы морочили голову нам обоим, скрывая, кто был донором для наших матерей?

— Да, поэтому, — хрипит он после недолгого молчания. — Но теперь ничего не выйдет. Дабл-Паркер уже никогда не родится.

Желание играть в открытую победило! Прекрасно.

— Если ты примешь мои условия, родится Паркер-Джемисон-Барклай. Ребёнок с необыкновенными способностями, о котором ты так мечтаешь! Я только одного не понимаю… Хорошо, от Джемисонов он унаследует внутреннее сознание. От Барклаев — дар притворяться… Маргарет Барклай, моя мать — тоже Притворщица, верно? Но зачем ему гены Паркеров? В память о том нашем предке, который первым был одержим идеей усовершенствовать человеческую природу?

— Не понимаешь? Конечно, где тебе понять! — сплёвывает мистер Рейнс. — Тебя не воспитывали как Паркера, ты лишь носитель наших генов. Свобода, сын мой, свобода — вот наш главный дар. Свобода от прогнившей человеческой морали. Свобода от обязательств перед теми, с кем мы связаны кровными узами — перед детьми и родителями, перед братьями и сёстрами. Свобода от всего того, что мешает людишкам достигать желаемого. Свобода — и стремление к власти. Мой сверхчеловек… мои сверхлюди — я знаю, их будет много! — станут истинными хозяевами этого мира.

Блеск безумия в его глазах становится ярче.

— Ты снова ошибаешься, — говорю я. — Я — настоящий Паркер. Вспомни, в каких условиях я вырос! Мне следовало быть преданным Центру, но вместо этого я сбежал и делаю только то, что хочу. Хмельная сладость власти знакома мне не понаслышке — мало что сравнится с удовольствием от манипулирования мелкими человеческими страстями. А теперь, как видишь, я держу на мушке своего родного отца — и, не раздумывая, выстрелю, если он не примет моего предложения.

Мистер Рейнс рассматривает меня с таким удивлением, словно я — муха-дрозофила, у которой вдруг выросло несколько лишних пар крыльев.

— В чём ты ещё сомневаешься, папа? Отдай мне мисс Паркер. Я вылечу её. Никто другой не сможет этого сделать, но я её вылечу, потому что ради меня она захочет жить. И она от меня родит. По любви и взаимному согласию, что может быть лучше? Если, конечно, тебе нужен здоровый ребёнок, а не биомасса.

— Сын мой, ты слишком умён, чтобы рассчитывать, что я под честное слово отпущу вас из Центра.

— Тебе вообще не надо нас отпускать. Оставь нас вдвоём в тихом и хорошо охраняемом месте. Подземелья Центра не тянут на роль курорта, но, я уверен, у тебя найдётся что-нибудь более подходящее.

— Я не единственный в Центре, кому ты нужен.

— Собираешься заработать себе очки, выдав меня триумвиратским? Тогда тебе придётся посвятить их в некоторые тонкости проекта Genomius. Они узнают, что вместо настоящих свитков — бесценного «лабораторного журнала» моего пра-пра-пра-пра-прадеда — им подсунули фальшивку. А последняя женщина Джемисон всё равно умрёт, не оставив потомства. Нет, папа, пока дело не будет сделано, ты меня не выдашь. Наоборот, ты очень хорошо меня спрячешь.

Он уже согласен, я это вижу. И отвечаю на последний, незаданный вопрос.

— А потом я буду работать на Центр. Жизнь и безопасность мисс Паркер — не такая уж дорогая плата за моё добровольное сотрудничество, правда?

Ладони мистера Рейнса, на протяжении всего разговора ни на секунду не прекращавшие своей пляски, расслабленно останавливаются. Дряблая щека больше не дёргается. «Папа» принял решение.

— Ты убедил меня, Притворщик. Ты её получишь. Следуй за мной.

Не тошнит! Надо же, меня больше не тошнит! Уже забыла, как это бывает. И ничего не болит. Я умерла?

Пахнет отдушкой для белья, немного — лекарствами, и чем-то ещё, знакомым, но непривычным… хвоей? Неужели здесь есть запахи?

Глаза открывать страшно… Что я увижу? Бесконечный свет или бесконечную темноту? Или самое скверное — серое и жёлтое, воспалённый глаз камеры под потолком, и… В голове — карусель нечётких воспоминаний, более или менее отвратительных. Лайл, Рейнс, Салливан. Явь и бред вперемешку, не разграничить! Что последнее случилось со мной наяву? Наверное, теперь и не вспомню.

Светлым пятном — мама. Платье в цветочек, платок, прохладное касание руки. То, что не давало мне саму себя потерять в беспамятстве. Светлым пятном — Джарод. Я не хотела, чтобы он был рядом, я просила его уйти, я всё сделала, чтобы он смог исчезнуть, но он появлялся снова и снова.

Бред бесспорный: снежная равнина, рассечённая холодной чёрной рекой, с бесчисленными рукавами и притоками. Я лежала на плоту, который несло вниз по течению, и всё ждала, когда замёрзну насмерть вместе с рекой. И всё никак не замерзала.

Задержав дыхание, медленно открываю глаза. Белёный потолок с ветвистой трещиной — вот они, моя река и моя равнина! На самом деле, это всего лишь потолок, который давно не ремонтировали, а воздух, которым я дышу — тёплый и живой. Не Центр.

Господи, это же не Центр!!!

Осторожно поворачиваю голову. Прямо перед носом — очень старые, выцветшие обои в розочку. Смотрю в другую сторону. Большая пустоватая комната, окно в полстены, воланы плотного тюля, подсвеченного рыжим. В дальнем углу — стойка для капельницы. На прикроватном столике — фарфоровый с позолотой кувшин, чашка и батарея ампул и блистеров.

Где я? Если в клинике, то это очень странная клиника.

Сажусь в подушках и замираю, захваченная новым — блаженным! — ощущением. Чистая! Я — чистая! Чистые волосы, заплетённые в две косицы, чистое тело, чистая постель. Удобная, между прочим, постель… разве что слишком мягкая. А человек, заплетавший мне косички, кто бы он ни был, не желал мне зла.

Тянусь к кувшину. Почти не расплескав воду, наполняю чашку. Худые, бледные, исколотые руки — неужели это мои руки?! Вода совсем не холодная, но очень вкусная — никогда не пила такой вкусной воды!