— В Петрозаводск.

— Зачем?

— Сам не знаю, — ответил Стефан. — За колонковыми кисточками или за жженой костью...

— Все это спокойно можно достать в Москве, — недоуменно отозвался Чон.

Стефану показалось, что он не слишком расстроился из-за отсутствия Стаси, как будто сейчас оно даже в чем-то устраивало Чона.

В голове у Стефана промелькнуло, что Чон захочет сейчас поговорить с ним о Стасе, может, попросить у него, как у брата, Стасиной руки.

Чон поставил корзинку с виноградом у ног, сел в кресло.

— Отдай Марианне, — сказал он, кивнув на корзинку. — Мне прислали из Майкопа.

— Сам бы съел.

— Я не ребенок.

— И Марианна не ребенок.

— Я Стасе нес виноград, — объяснил Чон. — Что же мы будем делать без нее? — Говоря это, Чон приглядывался к Стефану, как будто решил кое-что ему предложить, но что-то его удерживало. — Дождь. — Чон поежился. — Вертикальная речка. Не переношу воду, брат. Многие художники обожают водоемы, а я терпеть не могу. Иногда мы с Пашкой Переверзевым отправляемся на Волгу, в Конаково, у нас там приятель сторожит турбазу. Пашка ловит рыбу, а я не выхожу из домика, валяюсь на кровати и читаю какую-нибудь книжку... Послушай, без Стаси здесь как-то сиротливо... У тебя нет планов на вечер?

— Нет как будто, — сказал Стефан.

— Тогда я приглашаю тебя в одно место.

— Куда? — вдруг почему-то испугался Стефан.

— Это в высшей степени приличное место, — заверил его Чон. — Хотя и ночной клуб. Но безо всякого там стриптиза. Там собираются сливки общества и большие снобы. Слушают старинные романсы, скрипку, иногда твой покорный слуга кое-как импровизирует за роялем... Едем?

— Идет, — согласился Стефан.

К ночному клубу «Белый ферзь» они подкатили на такси.

Пока Чон рассчитывался с водителем, Стефан разглядывал башенку, в действительности похожую на фигуру ферзя. Наверное, в прошлом была часовенкой, развалившейся от времени и выкупленной каким-то предприимчивым человеком. Теперь башня выглядела по-королевски: кирпичик к кирпичику, кладка как во времена Петра I, зубчатые ворота, крыльцо как печатный пряник...

Витая лестница привела их в небольшой зальчик с баром, десятком столиков, на которых стояли горящие свечи в подсвечниках. Сцена с роялем в углу тоже была освещена свечами — электричество мелькало разноцветными огоньками только над баром. Официант, в белом фраке, тут же подошел к ним, обменялся с Чоном рукопожатиями.

— Мало еще народу, — озираясь, заметил Чон. — Володя, посади нас у самой стены.

— Нет проблем, — улыбнулся официант, — что будем пить?

— Что будем пить? — спросил Чон Стефана.

Тот не бывал еще в подобных заведениях и не знал, что тут принято пить.

— Водку, — буркнул он.

— Водку, — повторил Чон. — Закуску тащи, какая есть.

— Я мигом, — кивнул официант.

— Однако тебя здесь уважают, — чтобы что-то сказать, смущенный всем этим изысканным великолепием со свечами, белым роялем и белыми фраками официантов, произнес Стефан.

— И я это ценю, — серьезно откликнулся Чон. — Рестораны не люблю. Там слишком много едят... Здесь люди собираются поговорить, послушать музыку, сюда и всякие знаменитости заглядывают. И новые русские, конечно, куда без них. Некоторые специально приходят сюда ради Людмилы, это певица, скоро услышишь...

Они ели салат и пили водку, и Стефан очень скоро почувствовал себя так, будто он здесь уже свой. Понемногу зал стал наполняться. Официант в белом фраке скользил между столиков с подносом, ему помогали две девушки, одетые как жокеи, но тоже во все белое. На сцене хрипловатым, но очень приятным голосом, окрашенным неизбывной грустью, под аккомпанемент скрипки и гитары Людмила пела об утре туманном, о сопках Маньчжурии, о колокольчиках, цветиках степных, о мерцании звезд и горькой истоме на душе, о цыганке, проданной бароном богатому помещику, о любви, любви, любви неутоленной... Потом певицу сменил юноша, исполнивший под аккомпанемент рояля вокализ Рахманинова, после него выступил пожилой гений чечетки, потом снова вышла Людмила с песней о заре невечерней и о конях, запропавших в росных лугах... Стефан пил рюмку за рюмкой, что-то раскрывалось в его душе навстречу музыке, звенело, подрагивало, ему казалось, что он сейчас способен отважиться на самый безумный поступок, поддержать самую умную беседу, потому что Чон охотно смеялся его шуткам, и тут...

Тут Стефан то ли протрезвел, то ли опьянел окончательно.

На сцену под звук кастаньет и частый стук барабана, создающих особый, жесткий и тревожный ритм, вышла темноглазая, гибкая девушка, почти девочка, в восточном костюме — прозрачных голубовато-фиолетовых шароварах и коротенькой, обшитой бисером кофточке. Бесчисленные косички, в которые были вплетены золотистые шнурки, как змейки сползали с ее хрупких плеч на грудь и спину; она начала медленный танец, сарабанду или болеро... Казалось, эта девочка летает по сцене, так выразительно было ее тело, но босые ее ножки, с браслетами на щиколотках, лишь переступали на месте.

Между тем стук барабана и кастаньет, в который вплелась мелодия ксилофона, становился все напряженнее, ритм участился, — и вдруг на сцену вылетели два молодца, оба в черном трико, с подведенными сурьмой глазами и с длинными испанскими ножами в руках, — они застыли, словно нависнув над девочкой.

— Кто это? — осевшим голосом спросил Стефан.

Чон кивнул официанту, и тот немедленно подлетел к их столику.

— Кто эта девочка, Володя?

— Это новенькая. Шефу она ужасно понравилась. Ее привел сам Лобов, Юрий Лобов; он поставил этот номер.

— Вот как, Юрий Лобов, — небрежно процедил Чон сквозь зубы. — Подумать только, какой уровень! И как называется этот номер?

— «Танец на ножах», — ответил Володя.

Тут за сценой запели скрипки высокого регистра — девочка тронулась с места и с запрокинутой головой закружилась между мужчинами. Они принялись охотиться за ней, втыкая свои ножи в пустоту, где еще секунду назад кружилась девочка. Девочка с изумительной гибкостью скользила между ними, кувыркалась, ходила колесом. Она двигалась стремительно и вместе с тем с какой-то тянущей, захватывающей душу ленивой грацией, будто поддразнивала охотников... В зале все уже давно перестали есть и разговаривать, даже девушки-официантки застыли у бара... Вот девочка пронеслась в сантиметре от одного лезвия, вот другое чиркнуло по ее обшитой бисером кофточке — в зале вскрикнули. Вот девочка всем телом устремилась на ножи — но в последнюю секунду сделала неуловимое движение — и пролетела под ними... Стефан вскочил на ноги. Девочка снова застыла, перебирая ногами, позванивая колокольчиками на браслетах: мужчины снова двинулись к ней... Они уже почти достали ее своими ножами — Стефан чуть не бросился к сцене (Чон удержал его), но девочка вдруг изогнулась и прыгнула одному из них на грудь, обвив мужчину ногами и торжествующе вскинув руки...

В зале бешено захлопали, закричали «Браво!» — почти вся публика, как и Стеф, давно стояла на ногах, следя за каждым движением танцовщицы.

Девочка спрыгнула на сцену и грациозно поклонилась.

Стефан мысленно рвал на себе волосы от горя, что не захватил с собою цветов.

Девочка и мужчины исчезли со сцены.

— Да ты сядь, наконец, — донесся до Стефана голос Чона.

Стефан оглянулся: публика уже сидела за столиками и как ни в чем не бывало жевала, а на сцене выступал фокусник, подбрасывая в воздух горящие факелы.

Стефан повалился на стул. Он с изумлением посмотрел на Чона, который разглядывал на свет свечи бастурму.

— Кто она? — весь дрожа, снова спросил Стефан.

— Кто? А, девочка... Ты же слышал — новенькая. Что, понравилась?

Стефан задохнулся, не в силах выразить своих чувств.

— Да как ты можешь так... спокойно, Чон... Ты же художник! А эта девочка... — Тут Стефан вспомнил, что Чон, по счастью, был влюблен в его сестру. В его мозгу пронеслась мысль, что Павел, стало быть, ему не соперник, и Стеф просиял. — Как ее имя, можешь узнать? И нельзя ли здесь где-то купить цветы?