Ведь Франца Каурта прямо до костей прожег взгляд пытливых, словно вспомнивших что-то глаз Филаткина.

Но нельзя распускать нервы и останавливаться на неприятностях. Почтенный патрон даже представить себе не может, что, кроме непосредственной смертельной опасности, подстерегающей агента, он еще должен трудиться — в этой «загадочной» стране от любого человека требуется вполне реальная работа.

Не так много времени прошло с тех пор, как на улицах Москвы появился «демобилизованный офицер Советской Армии Анатолий Коровин». А сколько самых реальных будничных трудностей уже преодолено!

Чего стоит рьяный месткомщик, который брал его на профсоюзный учет! Сейчас, когда все позади, пожалуй, можно лопнуть от смеха, вспомнив, как тот из кожи вон лез, чтобы сохранить Коровину довоенный профсоюзный стаж! Подавай ему старый билет — и баста! А где его возьмешь, если петербрунновские остолопы подобного случая не предусмотрели? Хорошо еще, что месткомовец не дозвонился до своего начальства и выдал на руки соответствующее письменное ходатайство. Нужно ли говорить, что это ходатайство нашло свой точный адрес в канализационной системе города Москвы…

Черт бы побрал эту заботу о демобилизованных! Если удалось отвертеться от восстановления профсоюзного стажа, то гораздо хуже обстоит дело с непосредственной работой. Желая помочь «бывшему воину», страховому агенту подсыпали малоосвоенный участок. «Здесь вам, товарищ Коровин, будет легче выполнять план…» Вот и таскайся с этажа на этаж и доказывай какому-нибудь здоровяку, которому самое место в футбольной команде форвардом, что ему грозит инфаркт…

А главная пружина развертывается так медленно!

Жди, когда, наконец, в начатую против Сенченко игру вступит та самая «основная сила», на которую Петер-Брунн возлагал такие надежды…

Впрочем, надо думать, что два анонимных доноса на Василия Сенченко попали в цель. Их удалось составить с такой убедительностью и таким знанием деталей жизни профессора…

Но, к сожалению, пока большая игра не началась, приходится возиться с паршивым старикашкой из скупочного пункта да с грязным мужланом, к которому надо сейчас идти.

В красном уголке автобусного парка, как всегда, оживленно. Водители и кондуктора, заступающие на смену, забегают сюда просмотреть газету, послушать радио, сразиться в шашки или шахматы, а то и «забить козла».

У покрытого красным сукном стола, где разложены газеты и журналы, сидел широкоплечий, средних лет человек. Его лицо грубых, как бы каменных, очертаний было серьезно и сосредоточено. Склонившись над газетой, сжав в пальцах карандаш, он изучает тиражную таблицу.

Кое-кто, увидев старшего механика Глазырина за этим занятием, усмехается. Любовь к деньге, как он сам выражается, и прижимистость Алексея Трифоновича Глазырина хорошо известны работникам автобусного парка. Правда, некоторые не находят в этом ничего плохого. Ведь он сам, не таясь, говорит, что хочет скоротать свой век в собственном домике у себя на родине в Красноярском крае и именно на это сколачивает деньги.

— Ну как, Алексей Трифонович, клюнуло? — задорно и в то же время сохраняя некоторую осторожность в обращении, спросил слесарь Щученко.

Глазырин недружелюбно посмотрел на Игната. Между ними существовал затаенный антагонизм.

— Так это только дуракам счастье, — ответил он угрюмо. Алексей Трифонович не любил, если к нему, как он выражался, заглядывали в карман. Особенно такой молокосос, как этот Игнашка.

— Что же вы себя так хаете, товарищ Глазырин? — не без ехидства отпарировал молодой слесарь, от внимания которого не укрылось, что механик поставил «галочку» на лежавшей перед ним бумажке.

Нередко в погоне за деньгами старший механик берет работу на стороне. Руководство парка не чинит ему в этом никаких препятствий. И это тоже понятно. Ведь Глазырин — опытный производственник, в этом парке работает около двадцати лет. Как никто, он умеет обнаружить самый скрытый дефект в моторе, буквально из-под земли достает дефицитные запасные части, а главное — без ненужных окриков, но с большой твердостью поддерживает среди своих подчиненных строгую дисциплину.

Некоторых удивляет, что этот умеренный положительный человек, как бы созданный для семейной жизни, не так давно разошелся с женой, живет одиноко, замкнуто, отчужденно. А если и случалось кому-нибудь побывать у старшего механика на дому, то потом он долго рассказывал какие-то странные вещи о птичьем садке, разведенном у себя Глазыриным, и о каком-то диковинном говорящем скворце, любимце сурового хозяина дома.

Свою нелюдимость старший механик как бы смягчал дисциплинированностью. Профоргу никогда не приходилось напоминать Алексею Трифоновичу об уплате членских взносов. Одним из первых он спешил подписаться на заем, а на демонстрациях добивался чести нести во главе колонны знамя парка.

Все это было так. Но стоило Игнату Щученко встретиться с тяжелым взглядом недоверчивых глаз Глазырина, — и водителя подмывало мальчишеское желание тем или иным способом «подковырнуть» механика, задеть его, вывести из равновесия.

В свою очередь острое, по-мальчишески озорное лицо Щученко, вертлявость всей его маленькой фигурки и залихватски сдвинутая на затылок танкистская фуражка с засаленным бархатным околышем тоже вызывали в Глазырине неприязнь.

Вот и сейчас, процедив вместо ответа короткое «шкет», он аккуратно сложил листик бумаги с выписанными номерами облигаций и уже собрался уходить, как вдруг его окликнули.

— Снова по вашу душу, товарищ Глазырин!

В красном уголке появился агент Госстраха. Этого молодого человека со скромной картонной папочкой подмышкой тут встретили как знакомого. В последние дни он зачастил, выискивая наиболее предусмотрительных и дальновидных людей. Одним из первых клиентов молодого человека оказался старший механик Глазырин.

Поскольку разговор с агентом Госстраха иногда носит интимный характер, оба отошли в самый отдаленный уголок комнаты, туда, где у окна стоял темно-зеленый, видавший виды диван. Никто не обращал внимания на занятых своим делом людей.

— Фамилия, имя и отчество?

— Глазырин, Алексей Трифонович.

— Год рождения?

— 1912. А почему вы ходите ко мне сюда? — чуть слышно спросил клиент.

— А куда же изволите? — последовала в ответ усмешка.

— Уж лучше бы домой…

— Глупо. Здесь я прихожу к десятерым сразу. А там… Вообще пошли дальше. Страховая сумма?.. Как с Петряновым? Всучили?

— Да. Клюнул на дешевку.

— Уже поставили?

— Удалось…

— Когда снимаете?

— Через пару дней… затягивать нельзя…

— Двух дней мне мало. Надо не меньше недели. Пленки придется менять…

— Опасно. Можно засыпаться.

— Об опасности надо было думать в Михайловке — давая подписку…

— Голову в петлю совать я подписки не давал…

— О вашей голове можем позаботиться и мы, — прикрыл официальной улыбкой Франц Каурт свою угрозу.

— Да я не отказываюсь, — побледнел Глазырин. — Только досадно, если все впустую… Разве станет он о своих делах в машине говорить?..

— Развязать ему язык — это уже наша забота… Корь, коклюш, скарлатина, возвратный тиф и прочие заразные болезни? — несколько повысив голос, продолжал страховой агент. Официальная улыбка снова установилась на его лице.

— Желтуха в детстве, — угрюмо пробасил Глазырин.

— Первую пленку принесете послезавтра в ту пивную… О точном часе позвоню…

Закончив предварительное заполнение бланков, страховой агент вежливо распрощался с Глазыриным и вступил в беседу с очередной клиенткой — диспетчером автобусного парка Ольгой Ивановной Семечкиной. Они условились встретиться для окончательного разговора через несколько дней. Семечкина это сделала тем более охотно, что манера и весь внешний облик молодого человека вызывали невольную симпатию.

В свою очередь агент с интересом, превышающим его служебную обязанность, осведомился о состоянии здоровья Семечкиной.