Наконец, тряска кончилась. Автомобиль свернул вправо, быстро помчался по гладкой дороге, почти тотчас же въехал на мостовую, завернул и стал. Слышно было, как вылезал из машины человек, сидевший с шофером. Затем наступила тишина, и только мотор слабо шумел, сотрясая машину мелкой дрожью. Потом донеслись сдержанные голоса, лязг и скрип тяжелых ворот, шофер тихо тронул машину, проехал под гулким сводом и заглушил мотор. Где-то сзади, с тем же железным лязгом, закрылись ворота.

— Все! — сказал черноусый, открывая дверку и выходя. — Приехали, проше пана!

Хирург вылез из машины и остановился, разминая затекшие ноги. Автомобиль стоял посреди большого двора, окруженного белевшими в темноте постройками — каменными амбарами и сараями. Позади, замыкая квадрат двора, поднималось более высокое здание — двухэтажный дом, тоже белый, с темной аркой ворот и высокой крышей, на которой бесформенной кучей смутно чернело гнездо аиста. Окна в доме ярко светились. Полосы света, падая поверх белых занавесочек, ложились на старые плиты мостовой, и рассыпанные по ней соломинки местами блестели, как кусочки стекла. Пахло навозом, где-то рядом слышались мерные звуки жующего скота и звонкое падение капель воды. Это была богатая крестьянская усадьба.

Высоко над двором в черном небе мерцали бледные звезды. Ковш Большой Медведицы своим краем указывал Полярную звезду, переливалась голубая Вега. Глядя вверх, хирург вдруг подумал, что, может статься, ему уже не видать ни этого неба, ни этих звезд. И пока он смотрел, оттуда, из темной вышины, прилетел далекий и слабый жужжащий звук. Он приближался и усиливался, переходя в быстрое шипение дружного полета. Уже слышно стало, как вдруг всхлопывают, перебивая ритм, проворные крылья, донеслись визгливые свистки селезней и глухое кряканье самок — большая стая свиязей шла высоко, под звездами. Вот она над головой, вот удаляется, но ее еще слышно, — а уже надвигаются новое жужжание и новые взвизги. Знакомые, милые звуки. Неужели он слышит их в последний раз? И, словно отвечая его мыслям, черноусый сказал:

— Не волнуйтесь, пане. Все зависит от вас. Идемте, нас ожидают.

Он направился к дому, за ним хирург, провожаемый, в двух шагах, вторым похитителем. Пройдя двор и поднимаясь на высокое каменное крыльцо, хирург снова приостановился. Опять живые звуки полета неслись из черноты неба, но теперь другие — дребезжащий звон и перешептывание нырков-гоголей. Как густо идет здесь дичь — и все на запад... Почему? Внезапно Румянцев понял: рядом большая река, конечно, Орда, поселок в излучине, которую птица срезает при полете. Стоит только взять карту этой местности...

Завизжав, открылась дверь, и вслед за черноусым Румянцев через темные сени вошел в жарко натопленную грязноватую кухню, где никого не было, а потом — в большую комнату, обставленную не плохой, но разнокалиберной мебелью. На непокрытом обеденном столе стояли рюмки — пустые и недопитые, две бутылки из-под местного вина и початая бутылка французского коньяка. Две лампочки горели в небольшой люстре над столом. Черноусый отодвинул для хирурга кресло. Второй человек, лица которого рассмотреть не удалось, осторожно неся какой-то сверток, прошел дальше, в глубину дома. Еще кто-то заглянул через приоткрытую дверь кухни и плотно притворил ее.

Румянцев опустился в кресло, черноусый сел на диван и вытащил пеструю пачку сигарет.

— Угодно? «Честерфильд»! Нет? Так, у вас российские. Наши всегда были плохи, а при демократии совсем не можно стало курить. Только заграница и выручает.

— Снабжает сигаретами? — начал хирург. — «И автоматами тоже», — хотел он прибавить, но удержался и, насупившись, уставился в пол.

В соседней комнате раздались торопливые шаги, дверь открылась, черноусый встал и смял сигарету. Вошли двое. Первый, одетый в спортивную желтую — под замшу — куртку, какие носят многие в этих краях, был высок, довольно грузен, но двигался легко и быстро. Его большое, с квадратным подбородком, чисто выбритое лицо было весело, улыбка открывала крепкие белые зубы, весь он словно излучал жизнерадостность и радушие. За его плечом поблескивали очки второго, молодого, но толстого и плешивого человека, в темном штатском костюме.

Высокий развел руки, как будто собирался обнять хирурга.

— Ну, наконец-то! Рад вас видеть, доктор! Благополучно доехали? Надеюсь, мои парни вас не помяли? Что делать, не всегда можно быть любезным, верно?

По-русски он говорил без всякого акцента. Хирург, не вставая, молча глядел на него из-под косматых бровей и словно ничего не понимал.

— Я, конечно, очень извиняюсь, но другой возможности заполучить вас не было. А нужны именно вы. Тут, понимаете, вышла неприятность с нашим товарищем. Для вас — сущие пустяки, заплатка на кишку — и через два часа будете в своей постели.

Хирург продолжал молчать, действительно несколько ошеломленный неожиданным тоном разговора, этой веселой и наглой самоуверенностью. Человек в желтой куртке громко захохотал.

— Да вы все еще не опомнились, я вижу? Неужели они вас так напугали? Или...

Он круто повернулся к черноусому:

— Пан Юзеф, а вы не ошиблись? Это — профессор Румянцев?

— Так точно, пане майор! И, разрешите доложить...

Но хирург перебил его.

— Да, я — профессор Румянцев, полковник медицинской службы Советской Армии. И я решительно протестую против незаконного обращения со мной...

Он сказал «решительно», — но как раз решительности-то и не было в его голосе.

— Потрудитесь меня немедленно освободить и сказать, с кем я имею дело. Вы будете отвечать за насилие над советским офицером.

— Дорогой мой, зачем же так официально? Это — совершенно частное дело. Мы обращаемся к врачу, за врачебной помощью. Вы не имеете права отказать, кто бы мы ни были, это — ваш врачебный долг. Впрочем, протестовать вы обязаны, и, если меня когда-нибудь спросят, — он опять рассмеялся и сел к столу, — если меня спросят, я засвидетельствую, что вы уступили только насилию.

— Я не привык уступать насилию!

— А мы и не собираемся применять его. Мы не дикари, к нашим услугам все достижения цивилизации; говорите — сколько и в какой валюте?

Румянцев на мгновение зажмурился. Этот человек сам шел навстречу его плану. Но уступать было еще рано.

— Взять от вас деньги, а потом до конца жизни подвергаться шантажу? А если станет известно? Нет, риск слишком велик, я отказываюсь. Ищите себе другого врача.

Хирург встал, шумно отодвинув кресло.

— Ну, тогда будет уже не риск, а верная могила, — подхватил майор весело. — Сейчас Юзеф позовет людей, мы вас сведем в подвал... Там и закопаем. И никто никогда не узнает о вашем отказе, точно так же, как и о согласии. Гарантирую вам полную тайну. Ну? — Он подождал ответа, улыбка сползла с его лица, оно стало жестким, непроницаемым. — Знаете, профессор, вы не смотрите, что я смеюсь, просто у меня характер такой, а ваше положение очень серьезно. Напрасно вы упрямитесь. Нам известны некоторые ваши настроения. Вы человек старой формации... Ну, решайте, пока не поздно, мы теряем время, а человек может погибнуть... Не хотите? Что же делать. Пан Юзеф!..

Румянцев опять закрыл глаза, кажется, теперь довольно, можно уже уступить. Противно очень, но другой возможности выбраться отсюда нет. А выбраться нужно обязательно, в его руках нить, по которой можно распутать весь клубок. А раз так...

— Хорошо! — произнес он, и собственный голос показался чужим. — Сто тысяч в местной валюте вы можете заплатить? Только без всяких расписок!

Майор облегченно вздохнул.

— О, браво, доктор! Я знал, что мы договоримся. Сумма великовата, конечно, но — по специалисту и гонорар. Согласен и очень рад, что не ошибся в вас, у вас не будет поводов раскаиваться. Садитесь, сейчас наш врач все вам расскажет. Алоис, доложите профессору!

Майор откинулся на спинку стула, закурил, а профессор с удивлением заметил, что пальцы его слегка дрожат и лоб, под густыми рыжеватыми волосами, покрылся испариной. «Ну и крепко же он, оказывается, беспокоится за своего бандита! В чем дело?» — подумал профессор.