Впереди послышался конский топот, забелела рубаха всадника и перед Соколовым осадил лошадь казак. Рядом с ним остановилась другая лошадь, повод которой казак держал в правой руке.

— Здравия желаю, ваше благородие! — прокричал он. — Казак Астахов третьей сотни Первого Донского полка. Господина поручика Соколова ищу. Не вы ли?

— Я. В чем дело? Рота, стой!

Казак спрыгнул с лошади, взял оба повода в левую руку и отдал честь:

— Их благородие капитан Львович велели ваше благородие сыскать, чтобы шли шибче, а то напирают сильно. На всякий случай велел для вас лошадь доставить.

— Рота, шагом марш! — крикнул Соколов. — Шире шаг!

— Напирают, говоришь? — обратился он к казаку.

— Точно так, вашблагороть. Народу пропасть собралась, я думал, его вовсе столь на свете не бывает. Господа офицеры солдат перед буфетами выставили, чтоб раньше сроку не пограбили. Да там на одного часового так сажен по сто приходится. Где уж тут углядеть!

— И что, случаи прорыва были?

— Были, вашблагороть, как не быть!

Спустя еще полчаса рота Соколова подошла к ограде гулянья, и отсюда его солдат начали расставлять между часовыми из караула.

Опасность всегда поднимала настроение поручика Соколова, он даже мог безошибочно судить о её степени именно по приливу веселья.

И опасность эта сейчас была велика как никогда.

Вместе с подпоручиком Беляковым Соколов шел по коридору, образованному линией буфетов и толпой, стоявшей шагах в двадцати от нее, и говорил:

— Идем как на параде. Хоть раскланивайся с ними. Чтобы гнилью не забросали по праву публики. Верно, подпоручик?

— Апашам не кланяются, их бьют — принял поручика всерьез Беляков. — Они, кстати, бутылками бросали из задних, так сказать, рядов.

— И что, попадали?

— Пока нет… Как это, однако, по-хулигански: бросить и спрятаться за чужими спинами.

Как раз в этот момент к ногам офицеров упала бутылка, еще наполненная огромными пивными пузырями. Толпа зарокотала. Стоявшие впереди начали оглядываться и выкрикивать ругательства.

— Как вам угодно, а я все же поклонюсь — сказал Соколов.

Он нагнулся к бутылке, поднял ее, с силой подбросил над толпой и, выхватив револьвер из кобуры, выстрелил. Луч московского прожектора на мгновение высветил стеклянный дождь.

Толпа загудела.

„Каждое утро — в тир, и répéter, répéter, répéter!“[25] — дал себе слово Беляков.

— Скажите, подпоручик, — пряча в усах самодовольную улыбку, спросил Соколов — а почему мы должны эти чертовы буфеты караулить? Моя рота вообще сегодня дежурная на случай пожара.

— Капитан Львович приказал. А вообще не должны. В обычные дни мы должны здесь за порядком следить, ибо данное поле есть подступы к лагерю. А сейчас должна полиция, которая все не приходит. Вот мы и продлили свой срок. Взвалили на себя, так сказать, чужие обязанности. Чтобы нижние чины жирком не заплыли, ну и вообще. Покуда войны нет, надо же людей чем-то занять. Das ist наша цель.

— Слышу слова не подпоручика, но капитана — сказал Соколов. — Или Клаузевица. Дубина, кстати, еще та был, я этого долго понять не мог. Так что не сотворите себе кумира. Кстати, вы в немецком действительно сильны? Мне летом в академию, а я до сих пор… Помилуйте, что это?

— Где? — завертел головой Беляков.

— Вон… Туман, видите?

Беляков посмотрел туда, куда протягивал руку Соколов — вперед и чуть правее, ближе к толпе. Тут овраг, идущий от шоссе к Ваганькову, был едва заметен, но шагах в ста дальше углубление в земле, похожее на русло широкой пересохшей реки, становилось более очевидным. В этот овраг, разделявший толпу и буфеты, вечером начали спускаться люди, и теперь там, где земля начинала уходить вниз, над головами людей висел слой тумана. Туман распространялся строго в пределах оврага, и чем овраг становился глубже, тем ниже стояли люди, а туман плавно повторял его дно, воспроизведенное, в свою очередь, толпой.

— Вижу — ответил Беляков. — Туман. Ну и что такого?

Поручик Соколов обернулся к унтер-офицеру Петровскому, шагавшему чуть позади, и скомандовал:

— Начиная отсюда, оставлять по двое солдат в каждом проходе. Каждому еще раз говорить, чтобы публику не били и не лаяли. Только словами увещевать! Смотри, сам проверю!

— Что тут такого особенного? — переспросил Беляков. — Люди дышат, становится прохладнее. Их дыхание превращается в туман.

— Что-то у меня с глазами, наверное, неладное… А вот и их жандармские благородия!

Беляков увидел колонну казаков, которая двигалась вдоль буфетов им навстречу, со стороны шоссе. Впереди ехал грузный полицейский полковник. Встретив колонну пехотинцев, полковник остановил лошадь.

— Поручик Соколов Седьмого гренадерского Самогитского полка. Подпоручик Беляков оттуда же. Прибыли на усиление караула.

Поручик Соколов обернулся к унтеру Петровскому:

— Рота, стой.

— Стой! — крикнул унтер.

— Мое почтение, господа! Полковник Будберг. Вы, верно, из Ходынского лагеря?

— Так точно — сухо ответил поручик Соколов. — За нами следует батальон гренадер Московского полка. Надо бы вам пораньше приехать, да отпустить нас, а то тесновато становится, да и не наше это дело — толпу усмирять.

— Извольте меня не учить, поручик.

— Слушаюсь.

— Продолжайте расставлять солдат — сказал полковник Будберг. — Мои казаки встанут между ними и буфетами.

— Осмелюсь доложить, господин полковник, у нас свой командир, капитан Львович — произнес Беляков.

— Капитан Львович?

— Да, капитан Львович, лагерный комендант и заведующий военно-полицейской частью Ходынского лагеря.

Будберг помолчал, вздохнул и сказал:

— Господа, я прошу вас. Понимаете, прошу. Мы и сами должны были прибыть сюда только к пяти утра.

— К пяти?!

Соколов мельком взглянул на Белякова.

— Ну что ж, если капитан Львович не будет против… Подпоручик, где его найти?

Беляков сделал два шага вперед и заглянул в следующую воронку, образованную острыми углами двух буфетов. Там перед проходом, как Беляков и ожидал, стоял часовой Казачинский — рядовой, католик и дворянин.

— Казачинский, приказываю оставить пост — сказал ему Беляков. — Отправляйтесь к эстраде. Найдете там капитана Львовича и скажете, что полицейский полковник предлагает нам поступить в его распоряжение. Если не найдете у эстрады, сбегайте к императорскому павильону. Я и поручик Соколов будем ходить здесь, вдоль буфетов.

Изнутри буфет был похож на киоск, который специально, на один день построили возле церкви, чтобы продать из него билеты благотворительной лотереи: прилавок у окна, некрашеные дощатые стены, свежеоструганные полки для безделушек. Правда, здесь левые от окна полки были завалены грудами одинаковых оранжевых узелков, а на правых размещались лотки с сайками — пухлыми продолговатыми булочками размером с ладонь.

Одну стену — ту, что выходила на площадь гулянья, — сделали из прибитых вертикально вразбежку досок, чтобы снаружи можно было увидеть недра буфета. Без такой решетки, как показывал опыт прежних угощений, артельщикам пришлось бы оставаться внутри до тех пор, пока гулянье не опустеет, а гости не перестанут подходить к буфетам в надежде поживиться чем-нибудь еще.

Несмотря на ветер, время от времени пролетавший через буфет, внутри стоял запах самой подозрительной харчевни. Колбаса, вложенная в узелки с подарками, была освидетельствована специальной комиссией под руководством пристава Гертика и врача Флоринского и признана пригодной для питания, но произошло это еще 22 апреля. Самую же первую партию колбасы изготовили полтора месяца назад.

— Господа, я подышать свежим воздухом хочу — сказала Надежда Николаевна. — Кто со мной?

— Да все и выйдем — произнес Сытин, сидевший на пустой полке — он читал книгу при свете благоразумно захваченного американского flashlight'а[26].