Останавливается перед аббатом, пытается заглянуть ему в глаза. Шерц отворачивается. Оба молчат. Наконец их взгляды встречаются: вопрошающий взор Жана затуманен тревогой.

Аббат не может больше уклоняться от ответа.

Шерц (с натянутой улыбкой). Оказывается, мой бедный друг, вас также волнуют эти вечные вопросы…

Жан (с живостью). Что я могу поделать? Клянусь, мне бы очень хотелось, чтобы они не мучили меня.

Ходит взад и вперед по комнате, засунув руки в карманы, качая головой, как будто мысленно продолжает спор. Его энергичное лицо становится жестче, складки на лбу и сжатый рот придают ему упрямое и напряженное выражение.

Вы только что говорили о моем отце… Вот что меня постоянно смущало, даже когда я был ребенком: как можно во имя религии осуждать такого человека только за то, что он не причащается на пасху и не заглядывает в церковь! А ведь в Бюи к нему относились совершенно нетерпимо…

Шерц. Потому что не понимали его.

Жан (озадаченно). Но ведь вы тоже священник, вы тоже должны бы его осуждать?

Шерц делает неопределенный жест.

(Страстно.) Я всегда безотчетно возмущался этим! Жизнь моего отца – это бесконечное стремление ко всему благородному и высокому. Можно ли его порицать, нужно ли его порицать во имя бога? Нет, нет… К таким людям, как он, нельзя подходить с общей меркой, понимаете, они стоят выше… (Делает несколько шагов и с тревогой смотрит на аббата. Угрюмо продолжает.) Но ужаснее всего другое; вы только вдумайтесь хорошенько, друг мой: такой человек, как мой отец, не верует… Такие люди, как он, не веруют… Но ведь это не какие-то там дикари! Им знакома наша религия, они ее даже исповедовали, исповедовали ревностно. И вдруг, в один прекрасный день, решительно отвергли ее!.. Почему? Говоришь себе: «Я верую, а они, они не веруют… Кто же прав?» И помимо своей воли решаешь: «Посмотрю, подумаю…» И теряешь покой! «Посмотрю, подумаю» – вот проклятый рубеж, вот начало безбожия!

Шерц (серьезно). Нет, позвольте… Здесь вы сталкиваетесь с чудовищным недоразумением! Эти люди не приемлют религиозных обрядов, которые принято соблюдать… Но, верьте мне: природа их величия та же, что природа величия лучшего из священнослужителей, лучшего, слышите?

Жан. Стало быть, существует два способа быть христианином?

Шерц (он сказал больше, чем хотел). Возможно.

Жан. А ведь, в сущности, – может быть, должен быть лишь один способ!

Шерц. Конечно… Но все эти расхождения, скорее мнимые, нежели действительные, не могут поколебать главного: неизменного устремления нашей совести к высшему добру и справедливости…

Жан молчит и внимательно смотрит на него.

Долгая пауза.

(Принужденно.) Послушайте, запах ваших папирос меня соблазнил, нарушу, пожалуй, режим. Спасибо… (Желая во что бы то ни стало избежать дальнейшего разговора.) Я принес вам лекции, которые вы у меня просили…

Жан берет тетради и рассеянно их перелистывает.

Несколько дней спустя.

Семейный пансион на площади Сен-Сюльпис.

Комната аббата.

Шерц (быстро встает). Ах! Вот желанный гость!..

Жан. Захотелось поболтать с вами до начала лекций.

Аббат освобождает кресло.

Жан, улыбаясь, оглядывает комнату. Маленький письменный стол; большой стол для занятий химией; на нем – арсенал пузырьков и фарфоровой посуды для опытов; микроскоп. На стенах – распятие, панорама Берна, портрет Пастера, анатомические таблицы.

(Смеясь.) И как только вы можете жить в такой атмосфере?

Шерц. Это серная кислота…

Жан. О нет, я говорю в переносном смысле. Я часто задаю себе вопрос, как может священник жить в атмосфере науки?

Шерц (подходя к нему). А почему бы нет?

Жан. Потому что, хотя я и не священник, мне тяжело… и трудно дышать.

Старается улыбкой скрыть страдание.

(Садясь.) Мне хотелось бы как-нибудь подольше поговорить с вами, высказать все, что лежит на душе…

Шерц (задумчиво). Ну, что же.

Он обводит глазами комнату, встречается с глазами Жана, их взгляды скрещиваются. Шерц в нерешительности: он отворачивается, глубоко задумывается; проходит несколько секунд.

Вы этого хотите?

Они молча смотрят друг на друга, волнение охватывает их. Они чувствуют, что приближается одна из тех минут, когда высказываются самые сокровенные мысли, когда юные сердца, исполненные дружбы, внезапно раскрываются и соединяются навеки.

(Мягко.) Ну, что с вами?

Жан (доверчиво). Меня терзают душевные сомнения…

Шерц. Душевные?

Жан. Точнее, религиозные.

Шерц. Давно ли это началось?

Жан. О, давно, значительно раньше, чем я это осознал! Уже, должно быть, много лет я, не отдавая себе отчета, выбиваюсь из сил, чтобы сохранить веру.

Шерц (с живостью). О нет, не веру! Вы пытаетесь сохранить свою детскую безотчетную веру, а это не одно и то же!

Жан (весь во власти своей мысли). Я осознал это по-настоящему лишь несколько месяцев назад… Быть может, Париж… Атмосфера Парижа! Одна Сорбонна чего стоит! Лекции, на которых разбирают важнейшие законы вселенной, даже не упоминая бога…

Шерц. Его не называют – однако именно о нем все время идет речь!

Жан (с горечью). Я привык говорить о нем более ясно.

Шерц (с ободряющей улыбкой). Нужно только договориться. (Нерешительно.) Я, пожалуй, сумел бы помочь вам, дорогой друг, но я мало знаю о ваших религиозных сомнениях… Расскажите подробнее, что вас смущает.

Жан (упавшим голосом). Я и сам толком не знаю. Но во мне что-то надломилось, непоправимо надломилось…

Аббат садится, положив ногу на ногу, наклоняется вперед, подпирая подбородок сцепленными пальцами рук.

Меня раздирают противоречивые устремления. Этот жестокий разлад тем более мучителен, что я наслаждался покоем; безмятежная вера как внутренний огонь согревала мою душу… Клянусь вам, я ничего не сделал, чтобы все это утратить, напротив. Я долго отказывал себе в праве задумываться над этими проклятыми вопросами. Но так продолжаться не может. Сомнения преследуют меня; их с каждым днем становится все больше и больше! В конце концов мне пришлось признать, что в католическом вероучении нет ни одного пункта, который не вызывал бы сейчас бесконечных споров… (Вынимает из кармана журнал.) Вот, вам знакомо это? Статья Брюнуа: «Отношение разума и религии».

Шерц отрицательно качает головой.

Она попалась мне на глаза совершенно случайно. До сих пор я не имел никакого понятия о современных) толкованиях религии, не представлял себе, что такое историческая критика. Какое откровение! Из этой статьи я впервые узнал следующие вещи: оказывается, евангелия были написаны между шестьдесят пятым и сотым годами после рождения Христа и, стало быть, церковь возникла, существовала, могла существовать без них. Более шестидесяти лет после Христа! Это равносильно тому, как если бы мы теперь, не имея ни одного документа и основываясь только на воспоминаниях и туманных свидетельствах очевидцев, попытались бы изложить дела и речи Наполеона… Вот вам и основополагающая книга, в достоверности которой не смеет усомниться ни один католик! (Перелистывая страницы.) Христос никогда не считал себя ни богом, ни пророком, ни основателем религии, разве только в последние годы жизни, когда он был опьянен доверчивым поклонением своих учеников… Потребовалось много времени для создания и развития догмата о троичности божества, а церковным соборам пришлось собираться не раз, пока не была определена двойственная природа Христа, соотношение между его человеческой и божественной сущностью… Словом, долгие годы прошли в дискуссиях, прежде чем догма эта была установлена, а затем довольно умело приведена в соответствие со словами Христа; когда же нас учат катехизису, то с первых же уроков преподносят этот догмат троичности в качестве изначальной, не подлежащей сомнению истины, будто бы открытой самим Христом и настолько ясной, что никогда никому и не приходило в голову ее оспаривать! (Снова шелестит страницами.) Ага, вот! Непорочное зачатие… Почти совсем свежая выдумка! Она зародилась лишь в двенадцатом веке в головах двух английских монахов-мистиков! Ее обсудили и окончательно сформулировали только в тринадцатом веке!.. Все католики ныне глазом не моргнув признают, будто мать Христа была «зачата непорочно». А почему? Да просто в силу грубой ошибки какого-то греческого переводчика, который некстати употребил греческое слово παρθένος – «девушка», – переводя с древнееврейского языка слово, означавшее «молодая женщина»!..