— Ничего не случиться, — заверил его Лущев, — поверьте, милостивый государь, у меня достаточно обширные связи. Едва ли не в каждом городе имеются надёжные люди. К тому же, — добавил Лущев, — не забывайте специфику моей работы. Мне не раз приходилось действовать в экстремальных ситуациях. Так что, меня вряд ли можно напугать этими «Дадашами», «Чётниками», «Башибузуками» и прочими матёрыми мясниками.

— Вам решать, в конечном счете, полковник!

— Именно, — на этот раз Лущев согласился, — мне. Вот я и поеду… по этим самым Вилайетам, то бишь губерниям. Я буду иметь объективную картину происходящего, и вы будете в курсе событий.

Дальнейший разговор был прерван появлением секретаря посольства. Он положил донесение на стол Зиновьева.

— Срочно. От генерального консула в Эрзеруме.

Зиновьев кивнул. Не дожидаясь, пока секретарь покинет его кабинет, он начал читать. Донесение было длинным. Вначале Зиновьев прочитал его молча и уж потом озвучил его для Лущева.

— Послушайте, полковник, что пишет наш консул.

«Докладываю вам о сведениях, которые мной получены. Заранее оговорюсь, что сведения не подлежат никакому сомнению, ибо получены они от самих участников происходящих событий, — Зиновьев сделал паузу и взглянув на Лущева, который слушал со всем возможным вниманием, продолжил читать:

— Доподлинно известно, что губернатор Эрзерума Тахсин бей получил от правительства телеграмму следующего содержания:

— Все армяне, живущие в самом Эрзеруме и в Вилайете в целом — должны быть жестоко уничтожены. Однако не убивайте их на месте. Этих собак слишком много. Зловония от их трупов могут нанести вред нашим частям, которые сражаются с русскими. Да и населению тоже. В виду этих причин, приказываю собрать всех и отправить в Кемах. Там их уже ждут. Так же, вдоль дороги из Эрзерума до Кемаха, этих собак будут ждать отряды правоверных. Приступить к исполнению приказа немедленно».

— Мерзкие твари, — Лущев гневно сжал кулаки.

— Слушайте дальше! — Зиновьев продолжил прерванное чтение.

«Получив телеграмму, Тахсин бей вызвал четебаши Амрванли Эюб-оглы Гадыра и показал ему полученный приказ из Константинополя. «Здешних армян я поручаю тебе, доведёшь их до Кемаха. Там на них нападут наши люди и курды. Ты для вида покажешь, что хочешь их защищать. Стрельнёшь разок другой против нападающих, но, в конце концов покажешь, что не можешь справиться. Оставишь там всех и уйдёшь». На что Гадыр ответил губернатору: «Ты велишь мне связанных по рукам и ногам овец и ягнят отвести на бойню. Это- жестокость мне не подобающая. Я солдат. Пошли меня против врага. Там либо он меня сразит, либо я его. А марать руки в крови невинных, я не буду». Несмотря на долгие уговоры, Гадыр был твёрд в своём решении. Он наотрез отказался подчиниться приказу. Вслед за ним, — продолжать читать Зиновьев, — был вызван к губернатору Мирза- бека Вераншехерли. Этот согласился с приказом губернатора. В данное время, — продолжал Зиновьев, — в городе творится настоящий ужас. Этих несчастных выводят из домов грубостью, побоями и угрозами смерти. Армян строят в колонну, как скот, гонимый на бойню. Число этих людей никак не менее 19000. Они охраняются жандармами и частями регулярной армии. Всем армянам оглашён жёсткий приказ. Любой, кто покинет колонну — будет немедленно казнён. Арабскому же населению Эрзерумского вилайета, известного своим добрым отношением к армянам, вынесено жесточайшее предупреждение: «Любой, кто подаст хлеб или воду армянам — будет немедленно повешен напротив собственного дома». Мы находимся в глубочайшем смятении, ибо знаем происходящее, но не в силах помешать этому… даже слов найти невозможно для описания этой, в высшей степени ужасающей, сущности. С глубокой надеждой ждём новостей от вас. Генеральный консул в Эрзеруме».

Закончив читать, Зиновьев положил донесение на стол и посмотрел на Лущева. Даже выразить нельзя, в каком состоянии пребывал полковник Лущев. Он был настолько подавлен, что Зиновьев какое-то время его не беспокоил. Но время шло. Надо было немедленно что-то предпринять.

— Известим командование? — осторожно спросил Зиновьев.

Лущев кивнул.

— Но это ничего не даст. Мы просто не успеем помешать этому безумию. Наша армия далеко, а путь… смерти уже начал своё движение. Я немедленно отправляюсь в направлении Эрзерума, — Лущев встал и направился к двери.

— Вы не сможете это остановить!

— Но я смогу помочь несчастным. Я постараюсь что-то сделать, иначе попросту жить не смогу, — Лущев бросил на Зиновьева прощальный взгляд, — я должен поехать. Сидеть и смотреть, как 19000 человек, в том числе женщин и детей, ведут на бойню?… нет … только не русский офицер.

В небольшом одноэтажном сером здании, на восточной окраине Битлиса, расположилась миссия Красного креста. Миссия была создана совсем недавно. Инициатором создания миссии стало французское посольство в Константинополе. Работали в миссии на совершенно добровольной основе врачи, приехавшие из Франции Франсуа Андани и Жерар Мони. Вместе с ними уход за больными осуществляли несколько медсестёр так же прибывшие из Франции. Два французских врача и сёстры милосердия ночевали здесь же в здании Красного креста. Для этого было выделено две комнаты рядом с больничной палатой. В здании ещё находились маленькая операционная и небольшой уголок, где обычно перевязывали больных с лёгкими ранами.

В описываемый нами вечер Андани утомлённый работой отдыхал, а Мони остался дежурить с двумя сёстрами милосердия. Палата была пуста. В течения дня несколько больных, имеющих симптомы лёгкого недомогания, были осмотрены. Затем им дали необходимые лекарства и отправили домой. За неимением пациентов, Мони улёгся на одной из десяти имеющихся в палате коек и задремал. Спал он всего лишь несколько минут, так как был разбужен взволнованным голосом одной из сестёр, которая непрестанно повторяла:

— Доктор, доктор, доктор…

Мони открыл глаза. Ещё не успев отойти от сна, он словно ужаленный вскочил на ноги и что было силы, закричал:

— Андани! Скорей!

Рядом с сестрой милосердия стояла молодая женщина. Глаза полные слёз выражали мольбу. На руках у женщины лежала двухлетняя девочка. Голова девочки была запрокинута. Лицо было серого цвета. На горле зияла глубокая рана. Из раны буквально хлестала кровь. Девочка была в беспамятстве. Мони буквально выхватил девочку из рук матери и, зажимая рукой рану, побежал в операционную. Мать пошла следом. Но сразу же была остановлена сестрой милосердия.

— Моя дочь, — только и повторяла на армянском языке, рыдая женщина, — моя дочь!

— Всё будет хорошо, — успокаивала её сестра милосердия. Она говорила на французском, но, тем не менее, по всей видимости, женщина понимала её. Невзирая на сопротивление, она усадила несчастную женщину на кровать, а сама торопливо прошла в операционную. Над девочкой уже хлопотали Мони и Андани, прибежавший в расстёгнутой рубашке.

— Что? — сестра милосердия вытянула голову, пытаясь рассмотреть быстрые точные движения врачей.

— Всё будет хорошо, — не оглядываясь и не переставая хлопотать над девочкой, ответил Мони, — рана неглубокая. Мы спасём девочку. Её счастье, что она вовремя принесла малышку. Ещё минут десять — пятнадцать, и мы были бессильны.

Сестра сразу же сообщила новость матери на ломанном турецком языке. Другого она не знала. Мать, услышав новость, заплакала ещё сильней. Бедняжка, она уже потеряла надежду. Она считала свою дочь погибшей.

Следующие четверть часа прошли в относительном спокойствии. Слышны были лишь отрывистые слова на французском, которыми перебрасывались два врача. Наконец, всё было благополучно закончено. Девочке перевязали шею. Она находилась вне опасности. Мать проводили в операционную. Девочка всё так же лежала на столе, но дыхание у неё понемногу восстанавливалось. Женщина бросилась обнимать врачей, которые с явным удовольствием приняли знаки благодарности. Затем женщина начала беспрестанно целовать ребёнка.