За этн четыре долгих дня Мулланур крепко подружился с дядей Исхаком. Тогда он, пожалуй, еще не вполне ясно понимал, с каким ярким, удивительным человеком свела его судьба. Но то, что человек этот не похож на тех, с кем доводилось ему встречаться раньше, он почувствовал сразу.

Дядя Исхак работал в деревне, был учителем русского языка. Человек он был легкий на подъем, часто переезжал с места на место. Россию и жизнь народную знал хорошо — не по книгам, а по собственному опыту. В семье Вахитовых поговаривали, что дядя Исхак якшается с бунтовщиками-студентами. Вероятно, именно тогда и именно в связи с дядей Исхаком Мулланур впервые в жизни услышал слово «социалист».

Почему-то Мулланура особенно поразила дядина фамилия — Казаков. Странно ему было, что у его родного дяди, а стало быть, и у матери в девичестве фамилия оказалась совсем не татарская. Скорее русская. Казаков. От слова «казак», что ли?

И тут дядя Исхак рассказал ему семейное предание, поразившее Мулланура до глубины души.

Их род, сказал дядя Исхак, ведет свое начало от беглого казака, сподвижника Пугачева. После разгрома повстанцев он долго скитался один в лесных чащобах, пока не свалила его жестокая лихорадка. Тут-то и нашли его татары. Взяли в свой аул, выходили. Молодость и богатырское здоровье взяли свое: молодой казак вскоре совсем оправился от болезни, стал таким же могучим и сильным, каким был прежде. Он решил навсегда остаться среди людей, спасших ему жизнь. Даже принял их веру — стал мусульманином. Они полюбили его, как родного сына, выдали за него свою дочь. И вот от него-то и пошел их род, род Казаковых.

Воображение Мулланура разыгралось. Будь его воля, он только и делал бы, что заставлял дядю пересказывать эту историю снова и снова и жадно, нетерпеливо ловил все новые и новые подробности бурной жизни своего предка.

Но не такой человек был дядя Исхак, чтобы можно было заставить его говорить все об одном и том же. Этот человек оказался настоящим кладезем разнообразнейших знаний. Он обрушил на Мулланура такой поток сведений, что за четыре дня плавания мальчик узнал, пожалуй, столько же, сколько за все годы своей школьной жизни.

А однажды он повел племянника вниз, в зловонные трюмы, где ютились самые бедные, самые нищие пассажиры. Одни лежали вповалку, а иные сидели, скорчившись в неудобной позе, — для них даже не нашлось места, чтобы вытянуть ноги. Одеты — хуже некуда. В рваных, кое-как залатанных опорках, а кое-кто и вовсе босиком. Это были в осповном батраки, работающие по найму. Но были среди них и фабричные рабочие, и бедняки крестьяне.

Пестрая смесь племен, народов, наречий: русские, татары, чуваши, удмурты… Говорили они на разных языках и частенько не понимали друг друга. Но зато все хорошо понимали язык нужды, злой и горькой, которая привела их сюда, в темный трюм парохода, плывущего вниз по Каме.

В проходе лежал полуголый мужик громадного роста. Он был пьян. Через него перешагивали — одни осторожно, боясь задеть его ненароком, другие, наоборот, стараясь нарочно пихнуть ногой: разлегся, мол, тут на дороге, другого места себе не нашел! Но он не обращал внимания ни на тех, ни на других. Только рычал что-то невнятное. Прислушавшись, Мулланур разобрал слова:

— Все равно прикончу… Кровопийца проклятый!.. Раздел догола, по миру пустил… Убью гада!.. Дай только срок, пущу красного петуха!..

В углу сидел старик татарин с шарманкой. Мешая русские слова с татарскими, он приговаривал:

— Послушайте песню старого человека! Не гнушайтесь, люди добрые, моей историей, не отворачивайтесь от моей беды. Все под богом ходим. И с вами тоже ведь может случиться такое… В один день потерял я, горемычный, жену и детей. Один остался на свете…

Рядом со стариком притулилась молодая чувашка с грудным младенцем. Укачивая ребенка, она напевала ему вполголоса грустную колыбельную.

С трудом пробираясь по узкому проходу, ковыляла старая удмуртка с клюкой и нищенской сумой — просила подаяния.

— Ну что, племянничек дорогой? — сказал дядя Исхак. — Понял теперь, как живет простой люд в необъятной нашей Российской империи? А ведь страна у нас богатейшая!

— Если страна богатая, почему же все эти люди так бедны? — спросил Мулланур.

— Потому что все ее богатства принадлежат маленькой кучке жадных паразитов, которые сами не трудятся, но живут припеваючи, катаются словно сыр в масле… А все потому, что живут за счет каторжного труда других людей. Таких вот, как эти бедняки, которых мы с тобой сейчас видели…

Нельзя сказать, чтобы до той поры Мулланур никогда не видал бедных, страдающих людей. По улицам Кунгура тоже ведь иной раз бродили побирушки. И таких стариков с шарманками ему случалось встречать раньше. Но то ли здесь все эти людские горести и беды предстали перед ним уж в очень обнаженном и страшном виде, то ли объяснения дяди Исхака произвели на него такое сильное впечатление… Как бы то ни было, сцены, увиденные Муллануром во время их четырехдневного путешествия, навсегда перевернули его душу. Без преувеличения можно сказать, что именно в эти четыре дня он перестал быть ребенком, стал взрослым, самостоятельно думающим человеком.

В Казани Вахитовы на первых порах остановились в номерах. Гостиница Апанаева, где они поселились, находилась на Московской улице. Номер у них был хороший — двухкомнатный, просторный, светлый. Но даже вся эта яркая новизна впечатлений не шибко его радовала: ничто не могло стереть из памяти жуткие картины той жалкой и страшной жизни, которая открылась ему на пароходе.

Едва только они устроились на новом месте, отец стал собираться в Нижний, на ярмарку. Он ездил туда каждый год, так уж было заведено. И никогда прежде Муллануру даже в голову не приходило попросить отца взять его с собой. Но на этот раз вместе с отцом на ярмарку собирался дядя Исхак. Ну а кроме того, после поездки на пароходе по Каме у него вдруг пробудился острый интерес к окружающей его жизни, возникло страстное желание поглядеть на мир — не только поглядеть, но даже по возможности потрогать его, пощупать собственными руками.

Неожиданная просьба сына удивила Муллазяна до крайности: он привык считать мальчика ленивым и нелюбопытным, живущим какой-то своей, особенной, не слишком ему понятной жизнью.

— Со мной на ярмарку… — проворчал он. — Да что тебе там делать?

— Хочу посмотреть, что это такое. Да и людей разных охота повидать, — ответил сьш.

Он почувствовал, что отец как будто не прочь взять его с собою. Сердце его радостно вздрогнуло. Он уже мысленно видел себя вместе с отцом и дядей на пароходе, плывущем в Нижний.

Но тут неожиданно вмешалась мать:

— Какая еще ярмарка! Ты ведь должен поступать в реальное училище. К экзаменам надо готовиться.

Мулланур прекрасно понимал, что дело не только в экзаменах: мать явно не хотела оставаться на новом месте одна.

Однако спорить не приходилось.

— Можно тогда я вас хоть провожу?

Отец молча пожал плечами.

По дороге на пристань Мулланур спросил дядю Исхака:

— А тебе-то зачем на ярмарку? Ты ведь не купец, не приказчик. Какие у тебя там могуг быть дела?

— А я тоже хочу на жизнь поглядеть, людей повидать, — улыбнулся тот. — Думаешь, одному тебе охота знать, что такое Нижегородская ярмарка?

— Я думаю его к одному знакомому купцу определить. Конторщиком. А то ведь на учительских харчах не больно-то проживешь, — объяснил отец.

Перед тем как ступить на трап парохода, Муллазян оглядел сына и впервые в жизни, как взрослому, протянул ему руку.

— Ну, сынок, — спросил он, — что скажешь мне на прощание?

— Желаю тебе крепкого здоровья, отец, — солидно, как взрослый, ответил Мулланур. — И, пожалуйста, пиши нам с мамой почаще. Ты ведь знаешь, она всегда волнуется, когда от тебя долго нет писем. Все боится, как бы чего не случилось…

Отец улыбнулся.

— Ишь ты, — сказал он. — Дожили! Яйца курицу учат… Ладно, буду писать часто. А ты смотри не бей тут баклуши, готовься к экзаменам. Как только сдашь, сразу дай мне телеграмму. Помни: ты непременно должен поступить в училище. Во что бы то ни стало. Без образования нынче ни шагу…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: