Кто знает? Может, он и в самом деле выжил только благодаря этому парниковому теплу.

Все эти заботы и тяготы легли на плечи родных, Уммельгусум была так слаба, что ей не до того было. Она и всегда-то была слабенькой, а тяжелые преждевременные роды и вовсе сломили ее хрупкое здоровье.

Но вот наконец врачи сказали, что непосредственная опасность миновала. И мать и ребенок будут жить. У родных сразу отлегло от сердца: слава аллаху, их бессонные ночи, все их старания и хлопоты не пропали даром.

Стали думать, как назвать младенца.

Впрочем, особенно думать да гадать не пришлось. Как только он родился, послали две телеграммы — одну Муллазяну, отцу новорожденного, в Нижний Новгород, а другую — в Кунгур, деду Гарею. И вот, не успели еще обсудить толком имя будущего члена семьи Вахитовых, как пришла из Кунгура от Гарея Вахитова телеграмма. Поздравляя сноху с рождением первенца, он наказывал дать ему имя Мулланур. Так, оказывается, звали его младшего брата, рано умершего от какой-то тяжелой болезни.

Слово деда в семье Вахитовых, как и во всех тогдашних патриархальных татарских семьях, было законом. И мальчика без долгих споров решено было назвать Муллануром. Как порешили, так и сделали. Сходили в мечеть, и мулла собственной рукой внес имя новорожденного в махаллу.

Стали уже подумывать о возвращении домой, в Кунгур. Но Муллазян, приехавший в Казань из Нижнего, поглядел на своего первенца, увидал, какой он маленький да чахленький, и решил до поры до времени это путешествие отложить. Решено было, что жена и сын поживут здесь, в Казани, у родных, до будущего лета.

Мать Мулланура, рассказывая ему об этом, призналась:

— Поглядел отец на тебя — ни слова не сказал. Но я-то сразу поняла, какие у него мысли. «Кто знает, — не иначе как подумал он, — дотянет ли еще несчастный малыш до будущего лета».

Да и ей самой, хоть и тяжело было читать эти горестные мысли на лице мужа, тоже, видать, нет-нет да и закрадывались в душу такие сомнения.

Однако вот поди ж ты, выжил Мулланур. Не только до следующего лета дотянул, а вон до каких славных времен… Да и не таким уж слабеньким он вырос, как опасались все его родные тогда, тридцать два года назад…

«Что это меня вдруг на прошлое потянуло? — усмехнулся он и помотал головой, словно желая стряхнуть накатившую на него волну сентиментальных воспоминаний. — Старею, что ли?»

Взгляд его снова упал на узелок, в котором лежала сложенная вчетверо старая газета и два пюремеча. Гостинец!.. Вот оно что… Запах вкусной домашней стряпни. Запах детства… Не иначе, это он, щекочущий ноздри, слабый, но такой щемящий, такой сладкий, оживил в его памяти то, что казалось давным-давно забытым, навеки уснувшим. И вспыхнули, поплыли перед глазами картины далекого прошлого… И вот он уже не может оторваться от них, от этих ярких картин: все глядел бы да глядел, и слушал, и вспоминал, всем существом прикасаясь к своим корням, к своим истокам, к той лишь по рассказам матери знакомой ему жизни, откуда берет начало его нынешняя, теперешняя жизнь…

Уммэй-апа рассказывала, что он начал ходить очень рано, чуть ли не в восемь месяцев. А заговорил поздно. Первые слова научился выговаривать только тогда, когда уже стал играть во дворе с другими ребятишками.

Мать придавала этому обстоятельству особое значение. Есть, оказывается, в народе такая примета: поздно начинают говорить только самые умные дети.

Позже, когда Мулланур стал ходить в школу и приносить оттуда хорошие отметки, она часто повторяла с материнской гордостью:

— Я знала, всегда знала, что ты у меня будешь умницей. Недаром ты научился говорить позже всех своих сверстников.

Мулланур только посмеивался: он никак не мог связать между собой столь различные факты.

Особой бойкостью он в детстве не отличался. Скорее наоборот: был застенчив, немногословен. Даже, пожалуй, нелюдим. Дядя Исхак — брат матери, гостивший в ту пору у них в Кунгуре, — рассказывал, что когда он, Мулланур, пошел в первый класс городского училища, был он так мал ростом, так бледен и худ, что казалось, будто его отправили учиться гораздо раньше положенного срока.

Может быть, именно в этом таилась причина какого-то странного отчуждения, которое с тех самых пор чувствовал к своему первенцу отец? А может быть, причина этого холодка, этой тайной нелюбви была в том, что он, Мулланур, был словно бы белой вороной в роду Вахитовых. Они все были крепкие, темноволосые, темноглазые, быстрые в движениях, ловкие и сильные. А он вял, малоподвижен. Волосы скорее светлые, с рыжеватым отливом. Глаза — серо-зеленые.

Да, отец его не любил. Это, к сожалению, не вызывает сомнений. Зато дед в нем души не чаял. Почему-то именно в нем он видел продолжателя главного дела своей жизни. Он мечтал увидеть Мулланура именитым купцом, богатым и славным, самым уважаемым в городе, а может быть, даже и во всей округе.

Дети, как известно, в своих играх всегда подражают взрослым. И немудрено, что любимой детской игрой в богатых татарских семьях была игра «в лавку». Попросту говоря, в покупателей и продавцов. Старый Гарей, приглядевшись к этим детским играм, решил извлечь из них пользу. Он разыскал хорошего столяра и заказал ему выстроить в просторном дворе своего дома небольшой игрушечный магазинчик.

На первых порах Мулланур увлекся игрой, придуманной дедом. Он даже смирился с тем распределением ролей, которое неизменно навязывал ему старый Гарей: во всех их играх дед всегда был покупателем, а он, Мулланур, — продавцом.

Но однажды дед уехал по своим купеческим делам в Пермь.

И вот тут-то Мулланур впервые проявил самостоятельность.

Кто его знает, откуда взбрела ему в голову такая мысль. Видел ли он где-нибудь нечто подобное? Или это была его собственная фантазия? Трудно сказать… Но в тот же день, как дед Гарей отбыл в Пермь, Мулланур затеял коренное переоборудование своего игрушечного магазинчика. На полках, где раньше размещались игрушечные бакалейные товары, он аккуратно расставил все свои детские книжки. Книг было не так уж много, во всяком случае меньше, чем места на полках, и Муллануру пришлось собрать книжки у всех своих друзей-приятелей. Так магазин превратился в библиотеку.

Мулланур — он к тому времени умел уже не только читать, но и писать — завел специальный «журнал», куда записывал всех читателей своей библиотеки, всех, кому выдавал книги на дом.

Велико было удивление старого Гарея, когда, вернувшись из Перми, он увидал, во что превратился «магазин» его внука и будущего наследника.

— Субханалла! Субханалла![2] — растерянно повторял он. — О, аллах всемогущий! Хотел из внука купца сделать, а из него, как видно, ученый мулла вырастет!

Так ничего и не вышло из хитроумной затеи деда Гарея, так и не удалось старому купцу привить внуку любовь к торговле.

В 1899 году отец Мулланура вдруг, нежданно-негаданно, решил переселиться с семьей из Кунгура в Казань. Муллануру в это время стукнуло четырнадцать. Он давно уже не был застенчивым и нелюдимым увальнем. Не стал он, правда, и богатырем: по-прежнему был невысок, сложения скорее хрупкого, так что в свои четырнадцать лет выглядел двенадцатилетним. Он стал гораздо общительнее, чем прежде. Обзавелся друзьями-приятелями; да и как могло быть иначе, ведь он к тому времени уже закончил городское училище. Но кое-что от прежней замкнутости в нем все-таки осталось. Он любил одинокие прогулки. Любил дикие, заброшенные, безлюдные места, где до него, как ему казалось, не ступала нога человека.

Сам переезд крепко врезался Муллануру в память. И не только потому, что это было, пожалуй, самое крупное событие во всей его четырнадцатилетней жизни, а потому, что именно тогда вошел в его жизнь брат матери, дядя Исхак.

Дядя Исхак помогал им при переезде. Переезжали они обстоятельно, солидно. Вещи погрузили на подводы — получился целый обоз. Вышло так, что Мулланур ехал на одной подводе с дядей Исхаком. Добрались до пристани. И целых четыре дня плыли на пароходе аж до самой Казани.