Она закрыла лицо руками и глухо заплакала. Ольга страстно обняла ее. Внезапная мысль молнией озарила ее голову.

— Помоги убежать мне! — шепнула она.

Пашка вздрогнула.

— Убьет!

— Нет! — сказала Ольга. — Он опять тебя полюбит, а меня забудет. Ведь мне-то ненавистен он. Жених у меня есть! — И она стала целовать Пашку.

Это совсем растрогало Пашку. Ее сильная, порывистая натура бессознательно искала нежную душу, которой она могла бы покровительствовать, и такой являлась ей Ольга в ореоле своей девичьей невинности. Крепостная девка Пашка, разъяренная, оскорбленная, познавшая среди поляков всю грубость разврата, и княжеская дочь Ольга, прожившая свое девичество в тереме среди сенных девушек, — какой контраст! Но это не мешало тому, что пленница Ольга и ее тюремщица Пашка полюбили друг друга, как сестры.

Чем далее двигался их возок, тем все более сближались эта распутная женщина и чистая голубица, и в одну темную ночь, когда их возок качался, как челн в бурю, Пашка страстно обняла Ольгу и сказала:

— Хочешь, я побегу с тобой? Везде вместе пойдем. Я тебя от беды уберегу!

Ольга доверчиво прижалась к ней и прошептала:

— Паша, это — как сон; кажется, я все время мечтала об этом, да боялась сказать тебе.

— Так сбудется этот твой сон наяву! — уже весело сказала Пашка. — А что до пана моего — пропади он пропадом! Никогда этот злодей не любил меня по-божьему!

— Да разве можно любить его, Паша? — с негодованием заговорила Ольга. — Ведь он — вор, разбойник, у которого руки в крови!

— Решено! — резко перебила ее Пашка. — Будем говорить о себе. Куда мы пойдем с тобой?

— К батюшке! — тотчас ответила Ольга. — Он и то, верно, меня ищет.

Пашка вздрогнула.

— Этого нельзя… николи нельзя! — торопливо сказала она.

— Почему?

Пашка замялась.

— Там нас сейчас схватят, там кругом поляки!

— Мы будем идти с опаской, ночью!

Пашка не выдержала. Она обняла Ольгу и с материнской нежностью сказала:

— Твой батюшка убит, Ольга! Вся усадьба сгорела, все люди разбежались.

Ольга без чувств упала на ее руки.

Пашка испугалась, но еще более побоялась звать на помощь. Она приоткрыла кожаную занавеску и впустила свежий ночной воздух. Ольга очнулась.

Несчастья снова укрепили ее характер. Даже ее глаза были сухи, когда она сказала:

— Я чувствовала это. Не могло быть иначе: батюшка не сдал бы меня без боя. А пожар я сама видела. — Она замолчала, потом сказала, возвращаясь к прежней мысли: — У меня был жених. Батюшка не хотел моего счастья, но теперь он, находясь в селениях горних, простит меня, если я пойду против его былой воли! Пойдем к моему жениху!

— А где от? Кто?

— Терехов-Багреев, боярский сын, а живет в Рязани.

— К нему и пойдем! Больше некуда, — ответила Пашка и прибавила: — Молодец ты! Люблю таких!

Ольга печально улыбнулась.

— Мне и плакать нечем: все выплакала.

Возок вдруг остановился. Вокруг послышались голоса, смешанный шум. Пашка осторожно выглянула из-за занавески.

Уже светало. В полусвете раннего утра Пашка увидела одинокую хату почти среди леса. Дверь в нее была раскрыта. Ходзевич давал деньги какому-то рослому мужику с плутоватой рожей. Потом он обернулся.

Пашка спряталась и шепнула Ольге:

— Приехали!

В ту же минуту полы возка откинулись, и Ольга увидела остановившийся на отдых отряд и ненавистного пана Ходзевича. Он глядел на нее страстным взором и ласково улыбался. Бледное лицо Ольги вспыхнуло, и она гневно взглянула на него. Ходзевич поклонился и произнес:

— Я приготовил вам место для отдыха. Здесь вы отдохнете, а потом мы снова поедем!

— Куда?

— Я свезу вас к батюшке, — вкрадчиво сказал поручик.

— Убьете? — холодно спросила Ольга.

Ходзевич вздрогнул и покраснел, его взгляд гневно сверкнул на Пашку.

— Проводи княжну в горницу! — резко крикнул он ей.

Они вышли и, окруженные солдатами, прошли в горницу.

Ольга быстро захлопнула за собой дверь, и пан Ходзевич не решился силой отворить ее. Он остался в сенях и крикнул:

— Лев, Антус, Казимир, Ян!

Из отряда вышли четверо огромных солдат.

— Вы останетесь здесь! — приказал Ходзевич. — Будете спать на дворе, в сенях и стеречь баб до моего возвращения. Чтобы они за порог не вышли, чтобы к ним птица не залетела, а не то!

Жолнеры молча повернулись, взяли своих лошадей и отошли в сторону.

Ходзевич вошел в сени и нетерпеливо постучал в дверь. Из нее выскользнула Пашка.

— Я уеду в Смоленск, — обратился к ней поручик. — Туда теперь всего восемь часов хорошей езды. Так вот, до моего возврата убереги мне ее. Я тебе в помощь четырех солдат оставил. Здесь ты — хозяйка; этот дом я у пасечника купил, он сам на пасеку ушел. Здесь все есть, а что еще понадобится — купи; вот деньги. Пошлешь одного из жолнеров! — И он подал ей тяжелый кошелек.

— Хорошо, для тебя только! — сказала Пашка и, усмехнувшись, прибавила: — Будешь доволен!

— Озолочу тебя! — воскликнул Ходзевич, а затем еще понизил голос. — И потом… говори ей обо мне все хорошее. Склони ее на мою сторону. Сердце девичье мягко, как воск!

— Будешь, будешь доволен, — повторила Пашка. — А теперь прикажи зверям своим меня слушать да дай мне кинжал свой… вот этот! — И она ловко выхватила у него из-за пояса дорогой кинжал.

— Зачем? — растерялся Ходзевич.

— Для обороны. Мы — две бабы, а поляков я знаю!

Ходзевич вспыхнул.

— Разве они посмеют?

— А кто их знает! Да прикажи слушаться меня.

Ходзевич исполнил ее желание.

— Так! — сказала она. — А когда вернешься?

— Думаю — дня через четыре, через три!

— Прощай же!

— Куда ты? Постой!

— Чай, и я утомилась! — И Пашка, быстро скользнув в дверь, защелкнула ее.

Ходзевич велел седлать коней и садиться.

Через полчаса его отряд уехал, а оставшиеся жолнеры вошли во двор, вытянулись и, забыв о приказе, заснули все четверо богатырским сном.

Между тем Пашка вбежала в горницу; навстречу ей тотчас вышла Ольга; ее глаза лихорадочно блестели.

— Что он сказал? — задала она вопрос.

— Уехал… на три, а то и на четыре дня уехал! — ответила Пашка. — И денег, дурень, оставил… видишь, кошель целый! — И Пашка потрясла в руке кожаный мешочек, в котором звякнуло золото.

— Так бежим! — радостно воскликнула Ольга, хватая ее за руку и порываясь к двери.

— Тсс… глупая! — остановила ее Пашка. — На дворе нас четыре солдата стерегут, да и днем недалеко уйдем мы с тобой. Подождать надо!

Ольга побледнела и бессильно опустила руки.

— Да ты не кручинься, — заговорила Пашка, — пожди, я уж надумаю! Не увидит нас пан проклятый больше! Ау!

— Как же ты сделаешь?

— А про то и сама не знаю. Да раньше всего надо дорогу на Рязань узнать, а то куда сунемся?

Ольга подошла к постели и беспомощно опустилась на нее. Желанная свобода мелькнула пред нею и оказалась призраком.

— Ты полежи пока что, — сказала Пашка, — а я на разведку пойду!

Она оставила Ольгу и вышла во двор, но, увидев там спящих солдат, засмеялась.

«Вот так стража!.. — подумала она, и вдруг дерзкая мысль сверкнула у нее в уме: — В последний раз!.. Все они — подлые псы, и Бог отпустит грех мой. На духу покаюсь!»

Лицо Пашки вдруг побелело и приняло жестокое выражение, глаза загорелись мрачным блеском, губы побледнели и сжались. Она обнажила отнятый у Ходзевича кинжал и крадучись подошла к спящим. Белокурый поляк лежал первым; его небольшие усы топорщились, губы раскрылись, бритая голова лежала на закинутых под нее руках. Пашка подняла кинжал, наметилась и вдруг быстрым ударом вонзила его ему в горло. Солдат судорожно сжал коленки и захрипел; Пашка вынула кинжал, и кровь фонтаном брызнула из раны. Затем Пашка перешла к другому. Черный, со смуглым лицом, со шрамом через весь лоб, он лежал на боку, поджав ноги, и громкий его храп оглашал весь двор. Пашка одним ударом поразила его в затылок. Затем третьего она приколола так же быстро и направилась к четвертому.