— Все, князюшка! — сказал он.

— Что сделали?

— Десять ляхов зарубили, шесть поранили, а семнадцать собак перевязали.

— А наших?

— Четырех зарубили да один ранен, Митюха!

Князь снял шлем и перекрестился.

— За правое дело умерли! — сказал он и отдал приказание: — Сейчас беги к Антону, и пусть все сюда перейдут станом. Здесь хорошо! Убитых схоронить, пленных — на кол, а этого… вон сюда, в сторожку! — И он толкнул ногой Ходзевича.

Еремка быстро передал приказание и сам исчез. Двое шишей подошли к Ходзевичу и, взяв его за голову и ноги, как труп, понесли в избушку, стоявшую у ворот.

— Огня! — приказал Теряев, входя следом за ними.

Внесли поставец и вставили в него пучок смоляной лучины.

Лицо Теряева осветилось злобой.

— Посадите его и уходите.

Ходзевича посадили на лавку, уткнув в угол.

Теряев подошел к нему и заговорил:

— Что, пан, не узнаешь ли меня?

Ходзевич вгляделся в его лицо и покачал головой:

— Помнится лицо твое, а где видел, не знаю!

— Не упомнишь? А теперь тебе надо бы знать меня, потому что спутались наши дороги и не разойтись нам миром. Я, пан мой, — князь Теряев-Распояхин, и бражничали мы с тобой вместе, когда оба у «калужского вора» служили. Бросил я его вольной волей, а ты, как вор, бежал. А бежал потому, что боярскую дочь, разорив усадьбу, волоком уволок. А та боярская дочь моя невеста была. Вот наши дороги и спутались. Понял ли ты теперь? А?

Ходзевич понимал одно — что попался в руки шишей, которые не знают пощады; но, увидев искаженное злобой лицо Теряева, услышав его слова, сказанные шипящим от злобы голосом, он понял, что ему грозит не простая смерть.

Между тем Теряев придвинулся ближе к Ходзевичу и заговорил снова:

— Когда я узнал, что ты разграбил усадьбу князя Огренева-Сабурова да увез его дочь под Смоленск, я чуть памяти не лишился и за тобой следом бросился. Плохо было бы тебе, лях поганый, да на мою беду, а на твое счастье, засада мне дорогу перерезала и меня чуть не убили. Но выздоровел я и дал себе клятву не положу рук своих, не успокоюсь, пока своей невесты не отыщу, пока тебе, лях, не отомщу смертной местью. Говори теперь, где Ольга?

Ходзевич отшатнулся от его лица и ударился головой в стену.

— Я сам ищу ее, — проговорил он, бледнея.

— Как? — не веря ушам, переспросил Теряев.

— Сам ищу ее. Она убежала от меня. Скрылась…

Теряев схватил себя за голову и в ярости забегал по горнице. Его голова кружилась, мысли путались. Вот похититель Ольги! Он думал, что она будет спасена, и вдруг… след снова потерян. «Врет», — мелькнуло у него в голове, и он, снова подбежав к Ходзевичу, не помня себя, ударил его по лицу. Кровь потекла у Ходзевича из рассеченной губы.

— Говори, собака, врешь! Ведь врешь?

Лицо Ходзевича оросилось потом. Глаза сверкнули.

— Хам! — презрительно сказал он. — Бьешь связанного.

Князь одумался, но потом махнул рукой.

— Жечь тебя буду! — крикнул он. — Эй, люди!

В избу вошли двое.

— Распалите костер и достаньте длинную жердь! — распорядился Теряев, а когда шиши ушли, снова вернулся к Ходзевичу и повторил: — Жечь тебя буду! Говори, где Ольга?

Ходзевич презрительно пожал плечами. Он уже примирился со своей участью.

Странное то было время! Закаленные в бою, очерствелые сердцем поляки и казаки почти так же равнодушно относились к своим страданиям, как и к страданиям своих врагов.

Двое людей вошли в избу. Следом за ними появился Антон. Он поклонился князю и сказал:

— Все, господин, пришли!

— Пленные посажены?

— Все уже.

— Костер?

— Готов!

— Разденьте его, свяжите и жердь промеж рук и ног проденьте! Когда готово будет, на двор несите!

Князь вышел на двор. При бледном свете осеннего утра у монастырской ограды в ряд корчились на колах пленные поляки. Стоны и крики оглашали двор. Наскоро забивая колы, мужики пробивали несчастным бока, сажали вкривь и вкось, отчего муки казненных неизмеримо увеличивались.

Теряев, не обращая внимания на стоны и крики, мрачно ходил по двору, сгорая от злобы. Ему казалось, что лях смеется над ним, скрывая от него Ольгу.

Мужики вынесли Ходзевича. Он бессильно висел на жерди, словно туша, приготовленная для копчения.

Теряев быстро подошел к нему.

— Где Ольга? — повторил он.

Ходзевич молча мотнул головой.

— Подними над огнем! — приказал Теряев.

Мужики поднесли Ходзевича. Он стиснул зубы и закрыл глаза.

— Где Ольга? — повторил свой вопрос Теряев и потом добавил: — Подбрось хворосту!

Огонь лизнул оголенную спину Ходзевича. Он вытянулся, как от удара, и снова скорчился. Вдруг послышались шум, крики, и Ходзевич со всего маха был брошен на землю. Он раскрыл глаза. Все торопливо шли из монастыря. Его главного врага не было. Двор опустел. Ходзевич не верил своим глазам, но решил, что надо пользоваться каждой минутой; он стал скользить по шесту и скоро освободился от жерди. Его ноги и руки были спутаны просто веревками у кистей, он стал с яростью грызть веревки и освободил руки, а потом развязал ноги и попробовал встать. Ноги затекли; он сделал несколько попыток и наконец встал. Куда деться? Он бросился к воротам и в этот миг увидел скорченные трупы казненных. Его ударило в пот от ужаса и сострадания, но он имел мужество обойти всех и вздохнул, не найдя между ними своего Казимира.

Но надо было уходить. Ходзевич пошел шатаясь, забыв о том, что он голый, и вдруг встретил Свежинского.

— Ян! — закричал тот, соскакивая с коня. — Ты жив?

Ходзевич протянул руки и упал без чувств.

Если бы все тот же Еремка не предупредил князя, отряд Теряева вряд ли бы спасся от разгрома.

Свежинский наткнулся на отряд Млоцкого. Почтенный ротмистр ехал в город, отданный его роте на прокорм, и тотчас согласился следовать за Свежинским, радуясь помочь своему брату. Его радость оказалась еще большей, когда на деле не пришлось сделать ни одного выстрела, и он, не слезая с коня, сказал:

— Хвала Богу! А теперь, пан, назад и до дома: вы — в Можайск, а я по своему делу. Да скорее из леса!

— Для чего! — удивился Свежинский. — Смотрите, он еще не пришел в себя, голый, обожженный.

— Завернем. Возьмите на коня, и марш! — продолжал Млоцкий. — Поверьте, я знаю шишей. Не пройдет десяти минут, и они окружат нас! Ну, берите ротмистра, заверните в плащ. Вот так… Налево кругом! Рысью!

Не обращая внимания на протесты Свежинского, отряд стал быстро удаляться от монастыря. И в самое время: к монастырю уже двигался отряд князя Теряева, усиленный другими шишами. Рядом с князем шагал Григорий Лапша.

— Понапрасну, князь, — говорил он, — вестимо, они утекли. Не такие, чтобы вас дожидаться.

— Но я его там оставил! — с отчаянием повторял князь.

— Ну зачем с собой не взял? Верно, и его унесли!

— Ты заплатишь мне за это! — гневно сказал князь Антону.

— Твоя воля, господин! А кабы не я, так были бы мы в руках у ляхов и на колах сидели бы, а то жарили бы нас, как поросят!

Они подошли к монастырю и увидели его опустевшим.

При виде скорченных трупов Лапша поморщился.

— И сердит ты, князь, прости Господи! — сказал он.

— Мало им этого! — усмехнулся князь.

Оба отряда остановились отдохнуть.

— А к обеду, князь, к нам милости просим, — сказал Лапша, — может, вместе действовать будем, договоримся до чего-нибудь. Все равно, где станом ни стоять, а у меня ладнее: и дома на славу, и две хозяйки. Одна даже дочь княжая!

Князь слушал его рассеянно, но при последних словах встрепенулся.

— Кто, говоришь?

— Дочь княжая. Ольга Степановна, боярина Огре…

Он не договорил: князь вскочил как безумный, схватил его за плечо и закричал:

— У тебя, у тебя! Как она попала к тебе?

— Постой, князь! — сказал Лапша, с усмешкой отводя его руки. — Чего ты? Али знаешь ее?

— Невеста она моя!

Лапша с недоверием посмотрел на него.

— Она что-то иное говорила. Ну да ин так, — сказал он, — а попала она ко мне совсем по случаю! — И Лапша рассказал, как отбил ее от Млоцкого в этом же монастыре.