Одним из многих светлых и счастливых воспоминаний о сыне является наше с ним путешествие во Вьетнам, где находился в командировке муж. Мы ездили туда весной 1962 года, когда Мише только что исполнилось семь лет. Мы ехали поездом через Москву, потом почти десять дней до Пекина, а оттуда уже попали в Ханой. Я всегда сознавала, что мой сын - отличный мальчишка: смышленый, спокойный, рассудительный, контактный. Но как-то особо не задумывалась над этим и воспринимала как должное. В то время я очень много работала, и Миша был в основном на попечении бабушки и папы. А тут мы оказались с ним один на один на целых два месяца. Мы ехали в двухместном купе и общались практически только друг с другом. Большую часть времени мы оставались с ним вдвоем и в Ханое, т.к. муж был очень занят и не мог уделять нам много времени. Таким образом, впервые за семь лет его жизни наше общение было столь близким и продолжительным. И, должна признаться, Мишка меня просто очаровал. За эти два месяца я по-настоящему узнала и почувствовала своего ребенка и просто влюбилась в него.

Господи, как много мы, матери, теряем в жизни, отдавая себя работе, учебе, общественным делам. Мы видим своих детей урывками, занимаемся ими мало и плохо, т.к. приходим домой, отдав работе и чужим людям все свои лучшие чувства. Я благодарна судьбе за эту поездку, за то, что сполна насладилась обществом своего сына. И это не сегодняшнее мое впечатление, а именно переживание того времени. Его напомнило мне сохранившееся письмо к приятельнице: «Самое большое впечатление - это мой Мишка. Честное слово, я никогда не думала, что он такой мировой парень! Он был все время таким милым, внимательным, послушным и остроумным, что прямо покорил меня и растрогал. Оказывается, нужно проехать от Ленинграда до Пекина, чтобы узнать и прочувствовать собственного ребенка! Наверное, даже признаваться в этом не очень прилично».

Дорога в Ханой через Москву и всю Россию, мимо волшебного Байкала, экскурсии по Пекину, а также само пребывание в экзотическом Вьетнаме оставили у нас с Мишей неизгладимый след. Мы очень любили вспоминать это интереснейшее путешествие и такие счастливые и безмятежные дни нашей жизни.

Самым первым событием, оставившим след в памяти Миши, был, по его словам, переезд на новую квартиру. Это произошло в самом конце 1958 года, когда Мишутке было три с половиной года, но он уверял, что помнит, как это было, особенно, как мы вошли в еще пустые комнаты и как все радовались. Для всех нас это была большая радость - до этого мы впятером ютились в одной комнатушке. А тут получили две красивые просторные комнаты с огромным балконом. К тому же мы переехали в центральный район, где прошли мое детство и юность, где была Танина школа и моя Публичная библиотека.

Мы переезжали под самый Новый год, и все были счастливы безмерно. Квартира была коммунальной и имела немало недостатков, но тогда она всем нам казалась прекрасной. Нужно сказать, что весь период жизни на улице Жуковского был для нас всех самым счастливым. Мы, родители, были еще сравнительно молоды (мне было 36, а мужу едва перевалило за сорок), мы были здоровы, полны трудового энтузиазма и веры в светлое будущее. Еще совсем не старой была наша бабушка. Уже подросли и были такими хорошими, умными и перспективными наши дети!

На улице Жуковского мы прожили 15 лет - до 1973 года, и Миша очень любил эти квартиру. А новую, на Варшавской, не полюбил, хотя она и была отдельная, и у него была своя комната. На Варшавской улице он прожил с нами семь лет, а в 1980-м году переехал к своей жене Наташе на Боровую.

Самым непостижимым поступком Миши, доставившим нам много тревог, волнений и переживаний, был его «побег» из дома, т.е. отъезд без разрешения и предупреждения, чего раньше никогда не случалось и даже невозможно было такое представить. Это случилось весной 1973 года, когда он учился на 1-м курсе института и ему уже исполнилось восемнадцать лет. В институте он учился вполне успешно, никаких отрицательных моментов в его поведении и настроении мы не замечали. Вроде бы все было в норме, как всегда, и вдруг он исчез. Я поняла, что он куда-то уехал буквально в тот же день, увидев опустевшую полку с его вещами. На другое утро в ящике его стола я нашла записку с просьбой не искать его и не беспокоиться. Через день мы получили по почте открытку от него с той же просьбой. И все! Его самого дома не было!

Я была в ужасе и отчаянии и даже сейчас не могу вспомнить эти события без волнения и слез. Конечно, сразу же начались поиски. Обзвонили всех известных нам школьных и институтских друзей и приятелей - никто ничего не знал - не ведал или скрывал, что знает. Наше обращение в милицию, как и следовало ожидать, ни к чему не привело. Там нам ответили просто и однозначно: «Заявление оставьте, но пока ничего предпринимать не будем. Зайдите через месяц. Увидите, через месяц явится сам..». Затем мы начали искать его школьного приятеля, с которым нам не удалось связаться сразу, т.к. тот переехал в новый район и не имел телефона. Узнав адрес через справочное бюро, мы поехали к нему домой. На этот раз мы попали в точку. Под нашим нажимом этот парень признался, что в вояж они собирались вместе, но он доехал только до Москвы и сразу же вернулся обратно. На наши расспросы относительно Миши он стал «темнить», говорил, что точно его маршрута не знает и в числе возможных городов посещения назвал Киев, Мурманск, Одессу, а также весь Крым. Мы сразу отправили письма до востребования во все эти города.

Впоследствии наши письма из Одессы, Мурманска и Москвы за невостребованием адресата вернулись к нам обратно и до сих пор лежали у мужа нераспечатанными. Мы только сейчас распечатали их и снова окунулись в море своих волнений и переживаний. Чтобы почувствовать и понять наше тогдашнее состояние, могу привести выдержку из письма, посланного в Одессу:

«Миша! Все 18 лет мы тебя знали как спокойного, разумного и дисциплинированного человека. Никаких неприятностей ты нам до сих пор не доставлял. Мне всегда казалось, что между тобой и нами, родителями, существуют добрые товарищеские отношения. Я сейчас пытаюсь понять тебя. Наверное, у тебя были для отъезда какие-то причины и обстоятельства. 18 лет - это сложный возраст, и здесь трудно предусмотреть и предупредить все жизненные ситуации. Меня больше всего огорчило то, что ты даже не попытался с нами поговорить и объяснить - что, почему и зачем. Конечно, решение бросить институт не привело нас в восторг. И все-таки, наверное, этот вопрос можно было бы решить иначе, чем только отъездом. Думаю, что и другие вопросы, столь важные и принципиальные для тебя, но, к сожалению, неизвестные нам, тоже имеют и другое решение - более разумное, более простое и менее трагическое для нас.

Сейчас для нас самым важным является объяснить тебе, что у тебя крепкие тылы. У тебя есть семья, родители. А это ведь немало. У нас одно-единственное желание - помочь тебе, помочь делом, советом, деньгами и т.п. Мы уважаем тебя и готовы понять тебя.

Нам только непонятно, зачем ты так отгородился от нас и держишь в какой-то тайне свои намерения и свое местопребывание. Нам будет в тысячу раз легче, если все пойдет по нормальному руслу.

Мы просим тебя написать нам, объяснить линию своего поведения».

Примерно такого же содержания были письма, посланные нами в Киев, Москву, Мурманск. При этом особенно большие надежды мы почему-то возлагали на Киев, и надежды наши оправдались.

В Киеве жила наша молодая и энергичная родственница, которая хорошо знала и очень любила Мишу. Мы позвонили ей по телефону и совместно разработали план действий. Мы не сомневались, что к родственникам он заходить не будет, но предполагали, что он кому-нибудь напишет и будет получать письма до востребования на главпочтамте. Мы попросили сходить нашу родственницу на почтамт и каким-то образом узнать, приходят ли на имя Миши письма и получает ли он их. Тонечка, так зовут нашу родственницу, сходила на почтамт, рассказала директору о нашем горе и умолила его нам помочь. Работающие на киевском почтамте люди оказались сердобольными, внимательным! И я поехала в Киев.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: