Я начал с того, что тихо и осторожно ощупал место под собою, и мне все казалось, что я осязаю медвежью шерсть. Мне не пришло в голову, что такое стремительное падение и самая тяжесть моего тела неизбежно должны были разбудить даже спавшего мертвым сном медведя.

Рука моя прикасалась только к сгнившему, трухлявому дереву, образовавшему слой в несколько футов глубины.

Наконец я убедился, что нахожусь в жилище медведя и что хозяин этого обиталища оставил его на короткое время, а, быть может, и на все теплое время до начала зимы.

Не имея намерения тщательно исследовать все дерево, я тем не менее убедился, что все внутренние стенки дупла были основательно сглажены. Таким образом выцарапанное с них гнилое дерево образовало превосходную постель, так что старый крепкий детина мог спокойно вылежать на ней два-три месяца. В то же время меня охватил ужас при мысли о том, что меня ждет, если хозяин этого жилища возвратится домой и захватит меня в своей спальне. Я никоим образом не желал поджидать его появления и, недолго думая, твердо решил выползти из дупла обратно на свет Божий.

Старик замолк и несколько секунд всматривался внимательно в огонь. Наконец он медленно и с расстановкой продолжил свой рассказ далее:

- Вот уже прошло несколько десятков лет с тех пор, но и теперь я содрогаюсь от страха, вспоминая о той минуте, когда я хотел вылезти из дерева и с ужасом убедился, что это невозможно. Стенки ствола изнутри были совершенно гладкие, а пространство оказалось настолько широкое, что мои попытки подняться вверх, упираясь в стенки ногами и руками, оказались совершенно тщетны. После нескольких отчаянных попыток я упал вниз в изнеможении и весь в поту. Я понял, что заживо погребен здесь, и голова моя кружилась при мысли о том, что со мною теперь будет.

Мои товарищи будут меня искать, в этом я был уверен, но если они случайно и забредут в эту уединенную местность, все же нельзя было даже на мгновение допустить мысль, что они догадаются искать меня в этом дереве. Много уже белых попадались в засады индейцев и не возвращались обратно. Несколько секунд я сидел как бы в забытьи, закрыв лицо руками, затем быстро вскочил и закричал во всю мочь, в безумной надежде быть кем-либо услышанным, будь это даже индеец или другой враг. Но, понятно, все это было напрасно: в дупле дерева мой крик звучал глухо и слабо; было ясно, что из этой гробницы мне уже никогда не выбраться. Но я снова пытался карабкаться вверх по гладким стенкам ствола и работал, пока кровь не выступила из-под ногтей; но все было бесполезно; у меня не было длинных острых когтей медведя, и я упал, беспомощный и обессиленный, на дно дупла.

После я придумал нечто другое. Я вздумал прорезать выход из дупла ножом и, пока пришлось работать над сгнившим деревом, дело шло быстро и успешно, но когда я добрался до твердого, здорового слоя дерева, понял, что раньше умру от голода, чем проделаю дыру для выхода. Мне даже пришло в голову воспользоваться огнем, благо при мне было огниво; гнилое дерево горело как трут и даже здоровое дерево обугливалось. Но кто мог поручиться, что, воспользовавшись таким опасным средством, мне не придется задохнуться от дыма или погибнуть от огня, так как вся почва под ногами моими состояла из такого же трута. Через отверстие наверху до меня доходил только слабый свет, а внизу было почти темно. Я молился, плакал и проклинал безрассудство, из-за которого пришлось подвергнуться такой ужасной участи. Словом, я приходил в неистовство и уже подумывал наложить на себя руки, чтобы избежать мучительной и медленной смерти от голода. Но надежда - изумительное, великое утешение в жизни человека, удерживала меня от последнего, отчаянного шага.

Вдруг мне показалось, что снаружи, около дерева, слышится какой-то смутный шум. Я слушал напряженно, но ничего ровно больше не услышал. Быть может, там были люди? Я уже поднес руки ко рту и хотел было кричать о помощи. Но как только я поднял вверх голову, рассчитывая таким образом лучше быть услышанным, в отверстии стало совершенно темно, и я очутился в полном мраке. Неужели ночь могла наступить так внезапно? - подумалось мне. Нет! Вдруг, я заметил, что там, наверху, что-то двигается, и я почувствовал, что маленькие кусочки трухлявого дерева осыпаются на меня. Теперь я уже не сомневался, что это был медведь, спускавшийся медленно и осторожно в свою спальню, нисколько не подозревая о присутствии там гостя.

Теперь я уже должен был окончательно погибнуть, хотя и избавлялся таким образом от голодной смерти. Только благодаря оставшейся во мне еще какой-то искре чувства самосохранения, я не пожелал без борьбы попасть в лапы хищника и, вынув из ножен нож, спокойно, полный презрения к смерти, ждал первого нападения.

Ты ведь, вероятно, знаешь, что медведь, спускаясь в дупло дерева, всегда спускается задней частью тела, так же точно он спускается с дерева на землю, схватившись лапами за ствол. Прекрасно. Так же точно и теперь медведь опускался, постоянно фыркая и принюхиваясь, так как, по всей вероятности, уже почуял посторонний запах. Все ближе и ближе он продвигался ко мне. В эту минуту в голове моей как молния блеснула мысль, что он, скорее всего, после моего неожиданного нападения выскочит обратно из дупла. Тогда я моментально составил другой план спасения. Это уже давно доказанная, несомненная истина, что опасность перестает нас устрашать в тот момент, когда мы очутимся лицом к лицу с нею. Насколько сильно билось у меня сердце в близком соседстве с медведем, настолько же я был спокоен в ту минуту. Моя жизнь висела на волоске, а потому я должен был теперь всем рисковать, ни перед чем не останавливаться. Моментально я вложил нож обратно в ножны.

- В ножны? - воскликнул Георг, слушавший с напряженным вниманием.

- Да, в ножны! - повторил старик. - Чтобы посвободнее были обе руки, я, немного согнувшись, откинулся назад, чтобы, как только приблизится ко мне густая шуба медведя, можно было за нее крепко ухватиться. Через несколько секунд, почувствовав медвежью шерсть у самого лица, я моментально схватил ее руками и даже, чтобы было надежнее, впился в нее зубами. Я с полной уверенностью вручил свою судьбу медведю, зная, что, испугавшись, он выручит из беды и себя и меня. Расчет мой, по счастью, оказался точным.

Мишенька, ничего не подозревавший и совершенно спокойно и миролюбиво опускавшийся в свою спальню, как только почувствовал, что за него крепко кто-то ухватился, мгновенно, как бешеный, метнул со всей силы передними ногами вверх и впился когтями в края ствола, и вниз полетели большие куски гнилого дерева. Если бы края дупла не выдержали тяжести его тела и он грохнулся бы обратно вниз, тогда, конечно, мне несдобровать и я был бы раздавлен в лепешку. Но, по счастью, кора, в которую он впился когтями, держалась прочно и не обломалась. Я снова почувствовал, что куски гнилого дерева разлетаются в разные стороны, но здесь отверстие было узким и не было оснований опасаться, что медведь сорвется. Не знаю, за сколько секунд он добрался до верха; мне эти секунды показались часами. Так как вверху было намного теснее, я в клочья изодрал свою охотничью блузу, рубаху и даже кожу на спине, но отчаянно и крепко сжимал пальцы и стискивал зубы, пока не увидел яркий свет и не почувствовал прочной опоры под собою на верхнем краю отверстия. Что было дальше, я почти не сознавал; знаю только одно, что выпустил медведя и крепко обхватил руками прочные края верхнего отверстия в дереве. От меня, как бешеный, обламывая кору кусками величиною в мою шляпу, не слез, а слетел вниз, на землю медведь и, прежде чем я успел выплюнуть куски его шерсти изо рта, он уже скрылся в чаше леса. Не удалось мне даже проговорить: «спасибо».

Я был спасен. С крайней осторожностью полез я вниз по трухлявому краю, потому что опасался, как бы он снова не обломился под моими руками: ведь во второй раз не пришел бы медведь спасать меня. Но наконец я схватился за крепкую ветку, и только тогда осознал, что опасность миновала. Я и до сих пор не понимаю, как мне удалось спуститься на землю по виноградной лозе. Как только я почувствовал, что ступил ногами на зеленую траву, тотчас упал на колени и молился так горячо, как никогда в жизни не приходилось молиться, от всего сердца благодаря Господа Бога.