- Но, дядя, - перебил его Браун, - вы все равно дольше минуты не продержали бы оленя!

- Откуда ты это можешь знать! - возмутился почтенный фермер. - Да мой брат целую ночь держал своей рукой медведя за шиворот, когда…

- Дядя, дядя, мы опоздаем на проповедь, если вы будете рассказывать похождения вашего знаменитого брата.

Индеец тем временем спокойно прислонил карабин к дереву и свежевал убитого оленя, не произнося ни слова. Когда же спор между белыми кончился, он так же невозмутимо сказал:

- Отец мой очень силен, но олень все-таки вырвался бы и убежал, не выстрели я в него. Не хочешь ли, отец мой, оленьего мяса?

- Отстань! Я люблю мясо животных, только убитых мною самим!

- Как же теперь быть с проповедью? - спросил Браун дядю. - Ведь не можете же вы показаться туда в таком виде?

- Ну конечно, я зайду переодеться, хотя, признаться, мало дорожу болтовней этого плута Роусона. Отправляйся ты вперед, а я догоню тебя!

Браун помог дяде взвалить оленя на лошадь, оставив Ассовуму заднюю оленью ногу. Дядя с торжествующим видом уселся в седло, попрощался с племянником и убедительно просил его ничего не рассказывать на проповеди у Робертсов, пока он сам туда не приедет. Браун обещал, тоже сел на лошадь и тронулся вслед за индейцем, уже далеко ушедшим вперед.

«Оперенная Стрела», как звали индейцы Ассовума, сравнительно недавно вошел в близкие отношения с белыми. Раньше, когда весь округ Фурш-ла-Фав изобиловал дичью до такой степени, что славился среди всех Соединенных Штатов, племя Ассовума кочевало в глуши лесов. Сильное истребление дичи охотниками заставило племя это расселиться и подойти ближе к белым. Однако не одно это обстоятельство сблизило краснокожего с белыми. Была и другая причина. Пьяный вождь его племени однажды пытался оскорбить жену Оперенной Стрелы. Та стала звать на помощь, явился Ассовум, и результатом было убийство оскорбителя-вождя. Тогда краснокожему с женой волей-неволей пришлось покинуть своих соплеменников и искать средства к жизни охотой и кое-какими работами. Пока Ассовум стрелял дичь для себя и для продажи белым, жена его плела из тростника, росшего по берегам реки, корзинки и маты - из гибкой коры деревьев.

Индеец забирал изделия жены и носил на продажу к белым. Роусон, не упускавший случая похвастаться своим рвением в делах веры и благочестием, сумел уговорить жену Ассовума, Алапагу, принять христианство. Что же касается самого индейца, то он упорно отказывался креститься. Он решил умереть, как родился и жил, в вере отцов, и все угрозы и увещания Роусона оставались тщетными, только, казалось, еще усиливая твердость краснокожего.

Отпустив жену на проповедь, Ассовум пошел немного проводить ее и кстати зайти за звериными шкурами, оставленными им там же, у Робертсов. По дороге как раз и произошел описанный в предыдущей главе случай.

- Что-то будет рассказывать ваш дядя у фермеров! - сказал Ассовум догнавшему его Брауну. - Ведь он походил на болотную черепаху, валяясь в этой луже, только, пожалуй, та все-таки почище его.

- Так-то так, но я не могу не удивляться, как это он мог столь долго удерживать оленя. Не происходи это у меня на глазах, я бы ни за что не поверил.

- У белого много силы, его руки сделаны точно из железа, - с похвалой отозвался о Гарпере индеец. - А все-таки, приди Ассовум несколькими минутами позже, в луже бы валялся толстый человек, а оленя бы и след простыл.

- Тем не менее его трудно убедить теперь в этом. Он готов утверждать, что способен продержать таким образом оленя хоть десять часов подряд.

- Да, толстый человек любит похвастать, - согласился индеец.

Оба спутника молча продолжали свой путь. Вскоре слух их был поражен какими-то протяжными звуками человеческих голосов. То методисты пели свои гимны. Индеец, немного нахмурившись, сначала прислушивался к пению, а затем сказал:

- Слушайте, как пронзительно раздается визгливый голос бледного человека! (Так индеец называл Роусона.)

- Вы, кажется, его не особенно-то любите, Ассовум? - спросил Браун, убежденный в этом и своими прежними догадками, и неприязнью, звучавшей в голосе индейца.

- За что мне его любить, если он нарушил мой покой? Алапага, жена моя, до встречи с ним молилась одному со мною богу Маниту, поклонялась Великому Духу, была мне послушна, и за это, когда она в первое время посевов тащила свои матчекота по полям, засеянным вами, и звери убегали оттуда, и поле давало хороший урожай, и дикие звери не приближались к нашему жилищу. Бледнолицый же заставил Алапагу смеяться над Великим Духом, которому молится по-прежнему Ассовум, но который уже не дает прежней обильной охоты.

Индеец сердито сдвинул брови и погрузился в мрачное молчание. Браун, не желая отрывать краснокожего от его мыслей, тоже молча двигался по тропинке. Наконец тропинка, пролегающая между полями, усеянными маисом, довела путников до дома фермера Робертса, откуда еще продолжали слышаться звуки гимна, распеваемого методистами.

Когда вновь прибывшие, привязав лошадь белого у плетня, вошли в дом, пение уже окончилось, и молящиеся стояли на коленях спиной к проповеднику.

Посреди них стоял Роусон, резким, неприятным голосом произносивший какую-то длинную речь, укоряя в ней молящихся за грехи и в то же время прося у Бога все-таки простить недостойных.

Браун, принадлежавший к другой секте, которая не признавала коленопреклонения даже при молитве, скромно сложив руки, остановился у двери.

Вскоре проповедь кончилась, молящиеся медленно расходились по сторонам, здороваясь со стоявшим у дверей Брауном, который был знаком почти со всеми окрестными фермерами и пользовался общим расположением.

- Как вы поздно пришли, мистер Браун! - с укоризной сказала, подходя к молодому человеку поздороваться, молодая Марион Робертс, дочь хозяина дома, уже шесть недель помолвленная с проповедником Роусоном.

- Так вы, значит, заметили мое отсутствие? - пытливо смотря в глаза девушки, спросил Браун. - Если бы я знал это, то пришел бы раньше!

- Что вы, что вы! Неужели вы приходите слушать проповедь из-за чего-нибудь другого, а не для того, чтобы молиться?

- Но ведь я не методист!

- Что же из этого? Все-таки все мы христиане!

- Однако ваш будущий муж, кажется, держится совсем иного мнения на этот счет, - ответил молодой человек, нарочно сделав на словах «будущий муж» ударение.

- Очень может быть, - сказала Марион. - В этом отношении мистер Роусон сходится с моей матерью, они очень строги в делах веры, мы же с отцом гораздо снисходительнее.

- Ну полно, полно, мисс, - перебил ее Браун, - я опоздал вовсе не из-за нежелания присутствовать на проповеди, а потому, что по дороге сюда с моим дядей случилось одно обстоятельство. Это-то и задержало нас так долго.

- Разве с вашим дядей случилось что-нибудь неприятное или опасное? - с беспокойством осведомилась Марион.

- Ого, мисс Марион, мой дядя пользуется у вас большим расположением! Непременно передам ему об этом, тем более что и он сам платит вам тоже искренней привязанностью. Рассказывать же о приключении его в лесу я не могу, потому что дядя просил меня помолчать, пока он сам не приедет и не расскажет. Ведь вы знаете, как он любит рассказывать разные случаи из своей жизни.

- Ах, как это хорошо! - обрадовалась девушка. - Значит, сегодня мы услышим чрезвычайно интересное фантастическое приключение!

- Что это за фантастическое приключение и с кем? - заинтересовался подошедший в это время Роусон.

- Речь идет об одном комичном случае с моим дядей и его геройском подвиге, - сказал Браун.

- А вы ручаетесь за правдивость рассказа мистера Гарпера? Вы сами были свидетелем этого приключения? - спросила Марион. - Вы ведь сами знаете, что ваш почтенный дядюшка рассказывает иногда такие случаи…

- Марион! - строго остановил ее Роусон. - Не подобает молодой девушке говорить подобные вещи, да еще после службы!