Я не выдержал такой мощной лобовой атаки — и решился на стремительный ответный обход с фланга:

— Платят по найму только техниту, или гимнасию, к которому он приписан?

К моей радости, Демарат вдруг раскаменел… на это я и рассчитывал своим маневром.

— Этолийскому Щиту платят больше, чем мне, — то ли признался, то ли проговорился он.

— Каков срок твоего найма у базилевса Аттилы? — продолжил я маневр.

— Мой — семь лет… Начался два года назад.

Я прикинул: огромная, но зыбкая и хаотичная империя Аттилы развалится раньше.

— Я предвижу твой расчет, — усмехнулся Демарат. — Конец наступит быстрее…

— Ты — прорицатель, а вовсе не я, — сделал я искренний комплимент. — Я только вспоминаю то, чему учили… Так что же случилось с великим Римом?

Я, и правда, начинал догадываться, вникать в одну из великих подпольных истин Истории.

— Мы, эллины, сделали римлян из неотесанных варваров приличными, образованными и разносторонними людьми. Народом с ясной целью, — сообщил Демарат. — Только их одних. Это был тяжкий труд. Но они оказались-таки неблагодарными варварами. Они извратили смысл, сущность. Эйдос…

— Вечный недостаток титанов. Их рок, — весьма мудро заметил я. — Им даешь людское воспитание, прививаешь изысканный вкус, но однажды в их душах просыпается Хаос, их породивший… Причем Хаос принимает личину абсолютного, железного порядка. Не к этому ли выводу пришел в итоге и Аристотель?.. Ведь он был не простым воспитателем, а поистине — творцом, демиургом величайшего покорителя царств.

Демарат посмотрел на меня очень пристально и уважительно кивнул:

— Полагаю, что именно так он и думал…

Тут я превзошел самого себя:

— В зерне всякого добротного воспитания неизбежно скрыты, заложены плевелы. Это — грехи самого воспитателя. Сначала вверх тянется тонкий стебелек любопытства, потом распускается скромный цветок хорошего вкуса… из которого воинственно торчит пестик рассудка. (Демарат кисло усмехнулся.) И наконец наливается румяный плод… чего? Конечно же, греха! Большой, порой красивый и всегда страшный. Следствие грехопадения. Знакомо?

— На иудея ты не похож, — пристальней всмотрелся в меня Демарат. — Следовательно, христианин?

Я содрогнулся. Было отчего: перед моими глазами, как картины жизни в преддверии смерти, промелькнули все мои сны.

И я высказал скромное предположение:

— Теперь думаю: если бы оставался после крещения христианином хоть с горчичное зерно, мне не пришлось бы теперь служить неким огненосным рабом неизвестно каких демонов.

— Отчего же рабом… — усмехнулся Демарат. — Как и я… наемным легионом в единственном лице.

«В точку! Имя им легион!» — подумал я, но вслух не сказал.

Я невольно потянулся к кувшину, но гипостратег Аттилы упредил меня и наполнил бокал, судорожно перелив через край.

— Демарат, позволь уточнить… — Чтобы продавать в этом веке свой дар провидца, и вправду стоило кое-какие даты уточнить заранее. — Сколько лет минуло с того дня, когда предводитель вандалов Гейзерих нанес поражение объединенным силам обеих Римских Империй, Восточной и Западной?

Демарат весь подернулся туманной улыбкой.

— Много… — кивнул-клюнул он в ковер, — Достаточно, чтобы все кости полынью поросли… Семнадцать, если мне память не изменяет.

«Четыреста тридцать второй год от Рождества Христова, — вспомнил и я. — Последние годы-деньки, перед наступлением Темных веков».

— Ты угадал. Я участвовал в той кампании, — приятно удивил меня гипостратег своим нечаянным признанием.

— Любопытно узнать, на чьей стороне. — Мне и вправду это стало любопытно.

— Тут и гадать нечего, — усмехнулся Демарат. — Я предпочитаю образованных людей, с кем можно поговорить на марше. Я был советником у большого знатока поэзии Эсхила и Гомера, славного Бонифация, наместника Африки.

— …то есть командующего войсками Западной Римской Империи. Славный стратег, — сказал я, не думая иронизировать по поводу его поражения.

— Вполне, — не нашел иронии в моих словах и Демарат. — Но варвару Гейзериху служили тогда лучшие выпускники Спартанской Лиги. В тот год Гейзерих был при деньгах — и мог выставить самую высокую годовую плату.

И все же я не смог справиться со своим характером:

— Можно подумать, король вандалов не слишком разбирается в поэзии Эсхила…

Демарат рассмеялся, до достоинству оценив мой выпад.

— Если не ошибаюсь, у Бонифация было римское гражданство? — прибавил я.

— Не ошибаешься, — подмигнул Демарат, явно ожидая от меня новую острую шутку. — Большой человек. Трибун.

«Генерал-губернатор», — прикинул я и снова для вида напряг память: — Он же, насколько я помню, раньше очень посодействовал вандалам. Привел их, можно сказать, на землю обетованную — в Африку… удобно устроил там, на другой стороне Средизмемного моря. Прямо напротив Рима…

И тут я осекся… и оставил немым страшное и точное пророчество: ведь всего через шесть лет после нашего задушевного разговора с Демаратом, а именно в четыреста пятьдесят пятом году, вандалы варварского рекса Гейзериха нападут на Рим, опрокинут все семь холмов Великого Города, пыль поднимется до самых небес… Такое знание стоило приберечь… на черный день.

— Снова никакой ошибки нет, — подтвердил Демарат, не заметив взрывоопасного многоточия в моей фразе. — У него с вандалами вышло много хлопот.

— А у тебя? — спросил я и невольно посмотрел на Нису.

Она умела быть совершенно отсутствующей и при этом же, как мечта, остро возбуждающей чувства.

— Никаких, — мощно повел рукой Демарат, будто отдавая некую военную команду. — Я — наемный военный советник, и только.

— Так сказать, искусство ради искусства? — пытал я его.

— В некотором смысле — так и есть, — легко сдавался гипостратег.

— А в остальном смысле… если не секрет? — спросил я. — Ты ведь не закончил рассказ об Этолийском Щите.

— А в остальном смысле: лучшие военные советники базилевса Аттилы, а также его названного брата, то есть рекса вандалов Гейзериха, а заодно и персидского монарха — все до единого эллины.

И Демарат сделал очень страшные глаза.

— Все мастера Этолийского Щита? — с назойливостью сыскного дознавателя уточнил я.

— Не только. Еще — Спартанской Лиги… Копья Афины.

— Значит, наступила пора разрушить великую Империю, которая строилась эллинскими руками и которая, увы, извратила вашу великую эллинскую идею…

— В некотором смысле, — со странной уклончивостью ответил Демарат.

— История войны богов и титанов повторяется, — подвел я итог дознания. — И урок Аристотеля — тоже.

Лицо Демарата вдруг сделалось непроницаемо-мраморным, глаза нехорошо заблестели.

— Ты догадлив, — глухим, катакомбным голосом возвестил он.

Я поразился тому, что он сказал эти слова только сейчас. Древняя История вызвала у меня приступ озноба. И я не побоялся показаться еще более догадливым и прозорливым:

— Так это он, Аристотель, дал вам рецепт, как разрушить все то, что он сам же и начал создавать, когда взялся сделать из македонского сорванца великого титана?

— Да! — громко возгласил Демарат и гордо поднял правую руку.

Гордость и отчаяние! Сколько гордости и отчаяния было в этом его слове и в этом жесте.

— Я — мастер Этолийского Щита. Тот, кто принял его завет, — торжественно произнес гипостратег Демарат.

Ниса сидела, как глухонемая красавица.

Тут я вдруг устал от всего разом — от всей Истории древних веков, выпил бокал, потом, почти залпом — еще один и сказал про себя и про всю нашу вселенскую суету:

— Опасная, но бесполезная игра в демиургов.

Демарат не ответил, повесив под сводом шатра дамоклову тишину.

«Чего ты ждешь?» — молча спросил я его.

— Полагаешь, они уже услышали тебя? — осторожно качнул я дамоклову тишину.

— Но ведь ты меня услышал, — с бескровной улыбкой ответил Демарат.

И снова стал ждать… Он, безвестный Ахиллес, он вел эту опасную и бесполезную игру с богами, не милосердными и не благими.