«Выйти вон! — с тоской подумал я. — Прямо сейчас».

И невольно поглядел через голову Нисы на неподвижные складки полога.

Выйти — оскорбить Ахиллеса, твердой рукой кинувшего жребий…

Остаться здесь, в круге времени, смотреть ему прямо в глаза — ведь он этого и желает… это его «русская рулетка»… Сидеть и ждать. Чего? Осечки?

Была та же давешняя мысль: «Чагина бы сюда…»

То, что в итоге выбрал я, было столь же нелепо, сколь и единственно верно: напиться крепко и — смейся, Бахус! — испортить богам-олимийцам прицел.

Было совсем не до Нисы.

Упредив Демарата, я схватил кувшин за горло и немного придушил его, но не настолько, чтобы вино перестало течь в бокал.

Я видел ясно, что Демарат трезв, непоколебимо трезв. Волны вина нахлынули, я сладостно закачался на них — и поплыл… То вдали, то вблизи Демарат возвышался зловещим маяком.

— Гейзерих еще не дошел до Рима, — донеслось с грозного маяка.

— Дойдет! — не стерпев тайны, крикнул я со своей утлой лодки.

— Возможно, — кивнул маяк. — Но король готов Аларих уже дошел. Полвека назад. Рекс Аларих сказал тогда: «Горе побежденным».

— Я помню, — усмехнулся я.

— Но ты наверняка не помнишь, что с рексом Аларихом на Рим шел мой отец.

— Черт бы тебя побрал! — крикнул я на русском языке и тотчас ужаснулся зыбкости сослагательного наклонения.

Новый Ахиллес брал на себя весь родовой грех… Языческие времена кончались. Века и впрямь наступали новые, хотя бы и темные…

— …А с нынешним врагом базилевса Аттилы, верно, идут твои братья, — перешел я вновь на эллинский, припомнив к месту короля вестготов Теодориха Первого, сидевшего в Тулузе.

— Кровных нет, — с довольной ухмылкой отвечал Демарат. — Но если тебе, гипербореец, доведется побывать в Тулузе, передай от меня привет Пелею Безрукому. Мы учились вместе, сидели на одной скамье. Последний раз мы виделись позапрошлой осенью, здоровались в расстояния в восемь стадиев. Увы, обстоятельства не позволили нам устроить добрую выпивку.

Загадка не была трудной: однокашники махали друг другу с вершин холмов, сбросив между собой в долину армии царей-неприятелей, которым служили.

— Битва при Атеретахане, — кивнул Демарат.

— Не помню такой, — признался я.

Гимназический курс Истории и вправду бессовестно пренебрег ею.

— Это были не Канны, что и говорить… — усмехнулся Демарат. — И никак не Марафон. Можно сказать, пограничные маневры со стычкой в исходе. Две тысячи легкой конницы с обеих сторон, столько же наемных легких пехотинцев… еще кое-какой сброд. Ни одного истинного воина. Ни одного настоящего меченосца. У меня, правда, было еще полторы сотни армянских стрелков, но я приберег их не для плебейской работы. Пелей написал мне в письме, что едва не лопнул от зависти, когда узнал о них.

— Кто же победил? — рискнул я спросить.

— Слава Зевсу Сотеру, обошлось без этих ребячеств, — с довольной ухмылкой сказал Демарат. — Жребии совпали с нашим обоюдным желанием.

Волны снова прибили меня к берегу: я трезвел от таких откровений Истории.

— Исход битвы решался жребием?!

— Разумеется… — с гримом легкой скуки на лице кивнул Демарат. — Как и всех битв, начиная с первой осады Трои.

— Неужели всех?! — обомлел я, вовсе не допустив, что имею дело с язвительной шуткой царского гипостратега.

Демарат отвел взгляд и сделал вид, что борется с сомнениями.

— Полагаю, — наконец, покачал он головой, — что в некотором смысле всех…

Он покачнулся весь сбоку на бок, как неваляшка, и Ниса взвилась с ковра, упреждая его волю… Бровь гипостратега шевельнулась, молниеносно вернув Нису на ковер, к блюду с маринованными фруктами.

Демарат встал, поколебал пространство тяжелым движением и вспугнул огоньки светильников. Тени рассыпались…

Тем временем, гипостратег откинул крышку небольшого сундучка, извлек из него маленькую серебристую шкатулку и, вернувшись на примятые тюфяки, поставил ее между нами. Бровями он повелел мне открыть крышечку… Я увидел на дне шкатулки два крупных кубика, выточенных из янтаря. Стороны их были испещрены греческими буквами.

Мы переглянулись, и Демарат понял, что на этот раз прозорливость изменяет мне… или же я умело претворяюсь полным профаном.

— Берем вот так… — Демарат перевернул шкатулку, и кубики вывалились ему на ладонь. — Потом делаем так. — Он накрыл кубики своим пустым бокалом, предварительно опорожнив его умелым глотком. — Немного усилий… — Кубики весело заплясали в неволе. — И воля богов-покровителей… известна!

Кубики выскочили на ковер.

«Стой на месте!» — торжественно возвестил Демарат волю богов-покровителей, указав на выпавшую сверху на обоих кубиках надпись «сха». — В полном согласии с волей богов мы сейчас и поступаем.

— И так же поступали римляне с бою с Ганнибалом при Каннах? — со всей осторожностью поинтересовался я.

— Они-то как раз совершили большую глупость, — констатировал Демарат, подняв указательный палец. — Переоценили свои силы и поступили наоборот… Вот у кого была легкая рука, так это у Цезаря. Он проснулся не в лучшем настроении, но бросил мастерски: ему выпал «красный бок». — Демарат показал красную сторону одного из кубиков с надписью «ки», что означало «иди, нападай». — Цезарь мыслил очень широко. Одного из свидетелей сразу послал в Рим — сообщить Сенату «приказ богов». Никому до него не приходило в голову открывать врагу знаки боевых костей-тессер.

Там, на берегу Рубикона, уже отпечатав на мокром песке у воды следы титана, Юлий Цезарь изрек: «Alea jacta est» — «Жребий брошен»… Я никогда раньше не задумывался, что же такое было брошено! «Alea» — простая игральная кость!

— Но ведь и Сенат мог бросить кость, в свою очередь? — предположил я.

— Сенат опоздал, — твердо сказал Демарат, будто присутствовал на том заседании. — В этом весь секрет удачи. И если угодно, военного мастерства. Улучить нужный момент, чтобы бросить кость удачно. У нас в гимнасии против восточного окна висела табличка с надписью: «Учись собачьему чутью, чтобы не сделать «собачьего» броска».

«Собачьим» назывался неудачный бросок — такой, что хуже некуда.

— Чутью вас тоже учили? — спросил я с намеком, а как же иначе.

— Чутье — главный талант игрока, — был прямой ответ.

— А кто учителя?

— Мисты бога Арея…

Тень легла на лицо Демарата, и я догадался, что достиг тех оккультных границ языческих тайн войны, переступать которые профанам запрещено. Демарат, сын Антиноя, был магом войны, посвященным в боевые мистерии эллинского бога сражений Арея и был мастером военной школы Этолийского Щита… и наемным полководцем несчетного числа варварских королей. Он умел вовремя бросать боевую игральную кость.

Демарат бережно опустил кости на дно шкатулки и закрыл ее.

— Посуди сам, Николаос, — проговорил он с неподвижной усмешкой, как будто сковавшей все его лицо. — Повстречались мы с тем же Пелеем… Положение безвыходное, как ни ломай голову: я знаю все его уловки, он знает все мои. Мы будет сражаться неделю кряду без всякого живого интереса и ясного результата. Нам перестанут платить. Единственный способ удивить друг друга — сделать игру втемную. Ты бросил… — От пронзительного взгляда гипостратега у меня морозец по спине пробежал, — …а боги чуть-чуть замешкались… Им ничего не останется, как только исполнить тот же приказ.

Вспышка! Вместо Демарата — темное пятно в глазах… и посреди пустого ковра — тяжеленькая серебристая шкатулка… была… теперь — вся расплавленная…

Эта воображаемая картина ясно и навсегда отпечаталась в моей памяти. Я ее себе слишком четко представил.

Демарат же остался в бытии, и я прозрел: он не сгораем… этот сейф, полный древних тайн.

— Они не тронут тебя, — пророческим гласом изрек я. — Ты — свой.

Демарат то ли с печалью, то ли с облегчением уронил голову вперед — и поразил меня ровненькой плешью в нимбе седин… как будто показал мне еще одно, потайное, пустое лицо — истинно бесстрастный лик мага.