Он снова замолчал. И снова Зентек не пошевелился.

— Я позвонил ему сегодня ночью… то есть под утро, в четыре часа… и попросил о встрече. Я не знал еще тогда, что я сделаю. Но знал, что я его убью. Но цианистый калий я на всякий случай взял с собой. Я не хотел этого… правда. Ведь он мог согласиться отдать мне Марию. Я хотел его просить, умолять, сделать все, что он захочет, только бы он отдал ее мне и не оказывал на нее давления. Я думал, что мне удастся его уговорить. Думал, что все обойдется без трагедии. Поверьте мне. Ведь никто не убивает, если только его к этому не вынуждают.

— Когда как, — спокойно заметил Зентек. — Чаще всего люди убивают, потому что им кажется, что они должны это сделать. Никто не должен убивать. Если бы был должен, то не подвергался бы наказанию. Абсолютная необходимость совершить какой–либо поступок не наказывается ни в какой из стран мира. К сожалению, убийство своих ближних еще не признано неотъемлемым правом граждан. Пожалуйста, продолжайте.

— Да. Рудзинский спокойно сказал мне, чтобы я приехал, раз мне этого хочется. И я приехал…

— Да?..

— Наш разговор длился около получаса. Он вначале пытался отнестись ко мне как к мальчишке. Я не позволил ему этого. Временами мы говорили весьма возбужденно. Но его самообладание, видимо, многого ему стоило, потому что он вдруг схватился за сердце и сел. Тогда я подумал, что у меня нет другого выхода. Я сделал вид, что жалею о происшедшем. Начал обращаться к нему «дорогой профессор», просил простить меня. Потом пошел в кухню и налил ему чаю. Всыпал в чашку цианистый калий, сам не понимая, что делаю. Подал ему чашку. Рука у него дрожала, но он сразу выпил чай. Я смотрел на него, когда он подносил чашку ко рту. Это было страшно… Потом он упал, как будто кто–то его ударил палкой. Он был мертв. Это произошло в течение секунды…

Он снова набрал в грудь воздух и замолчал.

— Ну дальше, — сказал Зентек, — я слушаю вас.

— Потом, — Шульц задумался, — потом я вытер все предметы, к которым прикасался, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Тихо закрыл за собой дверь. Она захлопнулась. В шесть утра у меня была назначена здесь встреча с двумя приятелями. Мы занимаемся решением одной очень важной проблемы. Уже два месяца нам не удается ее разрешить. Я приехал минут за пятнадцать до назначенного времени. И сразу принялся за работу.

— Во сколько вы приехали сюда?

— Примерно без четверти шесть.

— И это все?

— Все.

— Та–ак. И с шести часов вы отсюда не выходили?

— Нет. Мы без перерыва работали до той минуты, когда пришел посыльный и вызвал меня к директору.

— А ваши коллеги будут готовы подтвердить, что вы не расставались с ними с шести часов утра?

— Конечно. Но зачем это вам нужно? В конце концов вас интересует, что я убил Рудзинского, а не то, чем я занимался после этого.

— Разумеется, разумеется. И все было бы как нельзя лучше, если бы не тот факт, что в Варшаве вы не единственный химик.

— Я вас не понимаю.

— У нас в милиции тоже есть свои химики, и они совершенно определенно заверили нас, что профессор Рудзинский не мог умереть до половины восьмого утра.

— Это, должно быть, ошибка.

Но в голосе Хенрика Шульца уже не было той уверенности, с которой он описывал ход убийства.

— Боюсь, что нет. В ваших же интересах я предпочитаю верить им, а не вам. Поэтому давайте честно скажем себе, что вы не могли убить профессора, даже если бы хотели. Если ваши слова подтвердятся, то вы будете иметь то, что в криминальных романах называется «железным алиби», — Зентек слегка усмехнулся. — Впрочем, по совершенно иным причинам я ни на минуту не подозревал вас в отравлении Рудзинского.

— Вы меня — нет?..

Шульц встал, но сразу же опустился на стул снова.

— Вы меня не подозревали? — шепотом спросил он.

— Нет.

Шульц провел по лбу ладонью. Потом взглянул на сидящего напротив него человека. В глазах его было отчаяние.

— Что бы вы об этом ни думали, она этого не делала! — воскликнул он. Потом взял себя в руки и добавил уже тише: — Она не способна совершить преступление. Если бы вы ее знали, понимали бы это…

Зентек развел руками.

— Поскольку вы являетесь представителем одной из точных наук, я хотел бы обратить ваше внимание на то, что не сказал ни слова на тему ее вины. Я мог бы даже совершенно спокойно сказать, что я не знаю, кого вы имеете в виду. И что самое удивительное, с той минуты, когда я вошел в эту комнату, я ни разу не сказал, что профессор Рудзинский был убит. Это вы, без всякого давления с моей стороны, признались в совершении преступления, в котором вас никто не обвинял. И когда мы пришли к выводу, что вы не могли совершить этого преступления, вы теперь пытаетесь с помощью эмоций доказать мне, что его также не совершила еще какая–то иная особа. Кого вы имели в виду?

— Как это? — прошептал Шульц. — Вы не имеете права издеваться надо мной!

— Конечно, у меня нет такого права. Поэтому я не издеваюсь.

— Значит, она не… — он снова замолчал.

Капитан покачал головой.

— Я помогу вам, — мягко сказал он. — Вы имели в виду, если я правильно понял ход вашего размышления, Марию Рудзинскую, жену умершего. Это так?

— Да.

— Так вот, согласно нашим, правда, еще не проверенным данным, пани Рудзинская приехала в Варшаву сегодня в 10.05 утра. По крайней мере, мы знаем, что в это время она находилась на Главном вокзале. В восемь часов же профессор Рудзинский был уже мертв.

Шульц медленно поднял руку к шее, расстегнул пуговицу рубашки и ослабил узел галстука.

— Слава Богу! — тихо сказал он. — Слава Богу! Значит, он предпочел совершить самоубийство, нежели расстаться с ней. Это ужасно. Но очень похоже на него. Он не знал компромиссов. Боже мой, бедная Мария…

— Пани Мария пока жива и здорова, чего нельзя сказать о ее муже, — сухо заметил капитан. Он встал. — Я хотел бы еще немного поговорить в вашими коллегами. Вы меня подождете здесь?

— Я?

— Да, разумеется, вы, — Зентек снова слегка усмехнулся.

Совершенно неожиданно Шульц тоже усмехнулся.

— А что было бы, если я бы вас обманул? Вы вернулись бы сюда, а меня нет. Сбежал…

— Не дальше ворот, — капитан усмехнулся. — Там находятся двое моих людей, у которых имеется достаточно подробное описание вашей особы. Если бы вы вышли отсюда один, они попросили бы вас дождаться меня.

— Понятно. Значит, вы все–таки меня подозревали?

— Я всего лишь скромный офицер милиции, а не ясновидец, пан магистр. Кроме того, не только преступники совершают глупости. Мне не хотелось бы вам напоминать, что десять минут назад вы упорно старались мне внушить, выказывая при этом незаурядные актерские способности, что это вы убили профессора Рудзинского. Кто знает, что вам могло бы прийти в голову еще? Поэтому прошу простить мне те мелкие средства предосторожности, которые я вынужден был принять. Не будете ли вы столь любезны назвать мне двух ваших приятелей?

— Конечно, конечно!

Разговор с обоими молодыми химиками принес ожидаемый результат. Они подтвердили слова Хенрика Шульца.

— Ну что ж, пан магистр, — сказал капитан, спускаясь вместе с ним по главной лестнице здания. — Наверное, будет лучше всего, если вы сейчас поедете домой, не правда ли? Я думаю, после всего, что случилось, работа вряд ли пойдет вам впрок.

Шульц, который шел с опущенной головой, буркнул что–то в ответ. Было видно, что он внезапно утратил всю свою энергию. Его красивое, приятное молодое лицо в течение последнего часа стало лицом совсем другого человека, гораздо более старшего и более опытного.

— О чем вы беспокоитесь? — спросил Зентек. — Ваши товарищи по работе готовы показать под присягой, что с шести утра вы не расставались с ними.

Шульц остановился, держа руку на широких мраморных перилах лестницы, и поднял глаза.

— А как, как она это восприняла?

— Очень мужественно, без истерики и разных ненужных спектаклей, которые так любят женщины. В связи с этим у меня есть к вам одна просьба…