Полагая, что воины противовоздушной обороны увязли в поединке с пикировщиками, фашисты пустили в ход главный свой козырь — в непроглядном небе проплыли «хейнкели».
Вокруг стоял оглушительный грохот. Тяжело вздыхала, вздрагивая под взрывами бомб, земля; гулко били мощные зенитные пушки — словно сотни хозяек изо всех сил хлопали вокруг простынями; без умолку татакала малокалиберная зенитная артиллерия; цветистыми стежками тянулись от земли к «фонарям» пулеметные очереди, похожие на праздничные струи фонтанов.
В минуту затишья во дворе штаба услышали отдаленный шум моторов.
— Наконец! — воскликнула Зина.
— Что? — не понял ее Андрей.
— Идут наши соколы, товарищ лейтенант! Слушайте!
Земляченко, который в обычной обстановке мог отличить шум моторов наших самолетов от прерывистого, астматического завывания фашистских, теперь растерялся. В небе было очень много самолетов, и рокот их моторов сливался в сплошной гул.
«Попробуй разобраться в такой мешанине», — подумал лейтенант. Но удивительная вещь — соколы не терялись. Раз за разом то в одном, то в другом уголке темного неба вспыхивал воздушный поединок.
— Как же они знают, где чужой?
— Таня! — кивнула Зина на девушку, которая, как и раньше, стояла на своем посту возле флюгера. — Она помогает…
Появление ночных истребителей решило исход битвы. Легкие быстроходные самолеты почти вплотную подходили к фашистским бомбардировщикам и открывали огонь. Время от времени красно-желтый хвост тянулся через все небо.
Первыми начали удирать тяжелые «хейнкели». Сбрасывая куда попало бомбы, они торопливо поворачивали на запад. Вслед за ними потянулись пикировщики. Истребители гнали их за линию фронта.
Все тише и тише становилось на земле и в небе: умолкли пушки, пулеметы, гасли один за другим прожекторы, далеко на запад отхлынул шум самолетов. Под черным шатром неба воцарилась тишина.
На разрушенной улице послышались возбужденные голоса, стоны, чей-то плач. Заурчала автомашина, недалеко от дороги запрыгали лучи фонарей — там откапывали и грузили на машины раненых жителей.
Двор уже наполнился солдатами. Моховцев распорядился сменить наблюдателя на крыше. Зина и два солдата забрались по каменной лестнице на чердак. Через несколько минут, поддерживаемая с двух сторон, по этой же лестнице спускалась девушка, которая стояла на площадке во время налета.
Когда она появилась во дворе, Моховцев громко скомандовал: «Смирно!» Все замерли.
— За отличную службу и проявленное самообладание рядовой Койнаш объявляю благодарность!
Койнаш что-то тихо проговорила, и только те, что стояли рядом с ней, услышали: «Служу Советскому Союзу!» Это была та самая девушка, которая ходила с Зиной на речку стирать. Но теперь ее глаза не сверкали лукавством, девушка еле держалась на ногах.
Моховцев тихо сказал:
— Чайка, Незвидская, помогите ей. Пусть идет отдыхать.
Девушки повели подругу в казарму. Андрей пошел вслед за ними.
В казарме было пусто, многие постели разбросаны. На столе лежала развернутая книга.
Кровать Койнаш была застелена, и девушка тяжело опустилась на одеяло.
Но вот она будто опомнилась, вздохнула и, уткнувшись лицом в руки, тихо заплакала.
Земляченко, который остановился в дверях казармы, стало жутко.
Зина и Незвидская сидели возле Койнаш и гладили ее по плечам, словно маленькую.
Они не говорили ей ничего, не утешали. Сами переживали такое и знали: ничто не поможет, пока не пройдет шок и подруга не выплачется.
Андрей подошел ближе.
Зина подняла голову и словно впервые в жизни увидела его. Взгляд девушки был холодным, даже враждебным. Лейтенант понял, что его появление некстати, что сейчас он здесь лишний. Ничего не сказав, он повернулся и вышел…
Глава третья
1
Лето было в разгаре. Очень короткими стали ночи. Не успевало как следует стемнеть, а небо начинало сереть, наполняться далеким светом нового дня.
То ли в результате потерь во время «звездного» налета или по каким-то другим причинам, но немцы угомонились. Радио ежедневно приносило вести об освобождении белорусских городов и сел, о неудержимом продвижении советских войск, а здесь, в юго-западном углу гигантского фронта, опять наступило затишье. Так прошла неделя, вторая.
На оперативной карте батальонного поста короткие синие черточки вражеских маршрутов Андрей прокладывает только над линией фронта. В большинстве это самолеты-разведчики: длинношеий «юнкерс» или «Фокке-190», которого солдаты назвали «рамой». Они торопливо пролетали над передовой, фотографировали наши позиции, пытались рассмотреть дислокацию частей, передвижение войск.
Чаще всего вражеские летчики возвращались ни с чем. Немецкие дешифровщики до боли в глазах всматривались в фотоснимки, доставленные разведчиками, но ничего интересного для себя не могли заметить. Не больше везло и штабистам разведотдела «Люфтваффе»: им приходилось довольствоваться весьма однообразными рапортами своих воздушных шпионов. На переднем крае, казалось, не было никаких изменений.
Немецкие и румынские генералы нервничали: возможные планы советского командования, оставаясь неразгаданными, пугали их. И хоть не терпелось штабистам «Люфтваффе» проникнуть в глубину советских позиций, увидеть, что делается на железнодорожных и автомобильных коммуникациях, которые тянулись из глубокого тыла, однако в их памяти еще жила неудачная попытка «звездного» налета.
Затишье не уменьшало боевой настороженности наблюдательных постов. Но все же люди почувствовали облегчение.
Моховцев, который в тяжелые дни не любил беседовать в оперативной комнате, теперь дружески шутит с телефонистками. Он садится то возле одной, то рядом с другой, расспрашивает о службе, о семье.
Дольше, чем возле других, задерживается командир у столика Марии Горицвет. Она уже не работает парикмахером, а ходит дежурить на батальонный пост. Эта чернявая, вызывающе красивая девушка охотно слушает Моховцева, звонко смеется, гордо вскидывая кудрявую голову. Ей приятно внимание командира, да еще проявленное на людях.
У Моховцева по штату должен быть ординарец, чтобы стирать белье, подшивать чистые подворотнички, выполнять мелкие бытовые поручения. Такой солдат есть у замполита Смолярова, есть у начальника штаба старшего лейтенанта Капустина.
У Смолярова — маленькая остроносая девчушка с Полесья, которая боится винтовки и никак не может усвоить схему телефонного аппарата; у начальника штаба — дочка азовского рыбака, которая на голову выше старшего лейтенанта и шире в плечах. Моховцев же не берет себе постоянного ординарца. Когда ему надо что-нибудь сделать, он вызывает Марию.
Горицвет убирала в комнатушке командира, расположенной возле оперативной батальонного поста, стирала и подшивала к гимнастерке капитана белоснежные подворотнички, всячески старалась создать ему удобства и даже комфорт. То он обнаруживал на своей узенькой железной кровати вышитую подушечку, то вместо привычной алюминиевой кружки на его столике появлялся невесть как сохранившийся в этих местах и неизвестно откуда добытый Марией тонкий с рисунками стакан с подстаканником, то, возвратившись с постов, он замечал в комнатушке свежие полевые цветы, а если не цветы, то по крайней мере обрызганную водой душистую ветку белой акации…
В часы затишья, когда в воздухе было спокойно и девчата скучали на батальонном посту, Моховцев иногда вызывал Марию прямо из оперативной комнаты.
Вот раздается звонок аппарата внутренней связи. Дежурный офицер берет трубку. Любопытные девушки настораживаются.
— Дежурный слушает…
По лицу офицера можно понять, что он разговаривает с начальством. Потом он сухо обращается к Марии:
— Горицвет.
— Я!.. — поднимается девушка.
— Вас вызывает командир!
Мария спокойной походкой направляется к дверям. Как только они закрываются за ней, дежурный обращается к Зине, столик которой рядом со столиком Марии: