Затем большой погруженный в темноту полуовал окна стал светлеть. Снаружи в комнату проник едва заметный трепетный отсвет, будто где-то за стенами рождалась несмелая заря. Заря разгоралась все сильней и сильней. И вдруг всю комнату залило мертвенно-бледное сияние. Вражеский самолет сбросил осветительную бомбу, и она медленно спускалась на парашютике над зданием штаба.

Земляченко, напялив впопыхах фуражку, помчался по коридору к выходу.

Во дворе было светло как днем. Андрей увидел солдат, которые, держась в тени деревьев, бежали к бомбоубежищу. Посреди двора, белые от света, маячили две фигуры. Он узнал командира батальона и замполита — капитана Смолярова.

По сигналу боевой тревоги место лейтенанта Земляченко — на радиостанции. Но там сегодня дежурит сам начальник — Сазанов. И прежде чем броситься на радиостанцию, где и без него обойдутся, он подбежал к командиру. Моховцев повернулся, и Андрей не узнал комбата. Лицо капитана, облитое холодным белым светом, было напряженным и злым. На Земляченко повеяло чем-то очень знакомым, его охватила нервная дрожь, как во время атаки.

— В убежище!.. — Голос Моховцева утонул в шуме, что стоял вокруг.

Андрей, пригнувшись, метнулся к липовой аллейке, в тени которой угадывалась земляная щель. Такое убежище не могло спасти при прямом попадании, но защищало от осколков.

У траншеи Андрей остановился. То неприятное чувство, которое появилось у него, когда он выбежал во двор, и которое люди называют страхом, уже прошло.

Высоко над гаснущими «фонарями», в глубоком черном небе, происходила какая-то сумятица. Два прожекторных меча встали прямо над головой Андрея. Вот на мгновение на лезвии одного из ник задрожал серебряный крестик — самолет — и, сорвавшись, снова потонул в черной бездне. Мечи вздрогнули, опустились вниз, потом поднялись вверх.

Лейтенант еще раз оглядел двор. Смоляров куда-то исчез, а Моховцев все еще стоял, подняв голову и широко расставив ноги. Коренастый, полный, он не мог высоко поднять голову без того, чтобы не расставить пошире ноги.

Сейчас эта поза командира не показалась Андрею смешной. С чувством уважения следил Земляченко за своим капитаном. Моховцев что-то закричал, замахал рукой. Андрей увидел на гребне крыши, где бывший хозяин дома соорудил площадку с флюгером, тонкую фигуру солдата.

Потом капитан направился к двери, которая вела на БП.

…Широким белым кругом вспыхнул в вышине новый «фонарь». Андрей заметил, что на гребне крыши стоит девушка. Холодное сияние «фонаря» сорвало защитное покрывало темноты, и невидимая смерть закружилась над солдатом.

На переднем крае во время бомбардировки все живое зарывается в землю. А здесь девушка, вооруженная обычной трехлинейной винтовкой и полевым телефоном, прикрученным проволокой к железному стояку флюгера, открытая всем ветрам, всем самолетам с их пушками, пулеметами, бомбами, стоит во весь рост и, наблюдая за воздушным боем, торопливо передает донесения на батальонный пост.

Андрею вспомнилось, как мальчишкой он принес в класс живую мышь и, держа ее на веревочке, пустил в проход между партами. Какой безумный визг подняли девчонки, как перепуганно, с округлившимися глазами, бегали они по партам и, чуть не плача, умоляли его убрать эту маленькую, больше их перепуганную зверюшку!.. Где же сейчас берут они силы и выдержку, чтобы вот так стоять под огнем на гребне крыши?!

Надрывно завыл на вираже самолет, и сквозь этот вой Земляченко услышал чей-то тревожный голос:

— Товарищ лейтенант, прыгайте!

Он прыгнул в щель, чуть не сбив с ног солдата, позвавшего его. В это время в небе повис еще «фонарь», потом — второй, третий. Затем вверху что-то зашелестело, и вдруг Андрей всем своим существом почувствовал, как над ним опускается небо.

На передовой он не раз слышал, как, рассекая пружинистый воздух, с тонким свистом мчится с вышины смерть. Но сейчас воздух не свистел, только слышался шорох, будто кто-то раздвигал над головой груду опавших сухих листьев.

Земляченко присел. «Бомба свистит — мимо летит, над тобой зашуршит — как раз угодит». Где это он слышал? Кто сказал? Солдат, на голос которого он прыгнул в щель, вдруг с отчаянной решимостью бросился на Андрея и своим телом прикрыл его. В какое-то мгновение лейтенант разглядел лицо солдата. То была Зина. В это мгновение Андрей забыл о бомбе. Он рванулся, чтобы освободиться и самому заслонить Зину. Но было уже поздно.

Раздался сильный взрыв. Земля вздрогнула, в щель полетели камни, над головой просвистели осколки, и земляная пыль косым дождем полоснула по лицам людей. Взрывной волной Зину сбросило с плеч Андрея, она упала на дно щели. Но тут же вскочила на ноги и с тревогой спросила:

— Вы не ранены, товарищ лейтенант?

— Нет, нет!.. А вы?

— Благополучно… — Она даже попыталась улыбнуться.

Лучше б не было этой улыбки!.. Лучше б не прятался он в щель!.. Как же это получилось?! Она, девчонка, заслонила своим телом от осколков его, боевого офицера! Прикрыла от смерти, а теперь еще улыбается. А ведь это он должен быть готовым спасти ее от любой опасности, заслонить своей грудью от вражеской пули…

Андрей смотрел на Зину, не зная, что сказать.

— Зачем… вы это?.. — с трудом произнес он, и в его охрипшем голосе почувствовалась боль.

Да, Земляченко понимал, что долг солдата обязывал Зину поступить именно так — закрыть своим телом офицера. Но ведь одно дело солдат и офицер, а другое — Андрей и Зина, он и эта девушка…

Сейчас ему было очень неловко… Казалось, Зина лишила его чего-то очень важного… Будто улетела, так и не осуществившись, какая-то надежда.

Все эти чувства на короткое мгновение овладели им.

Он не услышал, что ответила ему Зина, так как зенитчики продолжали яростно бить по самолетам и гасить «фонари», которые шипя рассыпались в воздухе.

Андрей выглянул из щели, увидел сваленный деревянный забор. В полутьме догорающих «фонарей» теперь вырисовывалась открытая улица. Над местом взрыва медленно оседала пыль.

Зина посмотрела в сторону штаба и вскрикнула. На гребне крыши не было девушки-наблюдателя. Там, где она стояла, лежало что-то бесформенное. Потом этот черный клубок задвигался: наблюдатель, держась руками за флюгер, медленно встал на ноги. Андрей догадался, что девушка упала, сбитая воздушной волной, и, видно, железный стояк флюгера спас ее от гибели. Зато сам стояк наклонился и потерял свое украшение — ветровую стрелу.

Чайка облегченно вздохнула…

А бой разгорался. Фашисты, разъяренные тем, что их самолеты постоянно попадают под огонь зенитной артиллерии и истребительной авиации, намеревались осуществить «звездный» налет. Если раньше авиационное командование противника выбирало какое-нибудь одно направление и волну за волной бросало на него самолеты, то на этот раз оно решило напасть со всех сторон и нанести удар по важнейшим коммуникациям Третьего Украинского фронта.

Фашистские бомбардировщики шли с севера и юга, с запада и даже с востока на разных высотах. Такой маневр, по мнению штабистов «Люфтваффе»[1], должен был сбить с толку наблюдателей противовоздушной обороны. А если вносовцы запутаются, то артиллеристы и авиаторы, не имея точных данных, не смогут одновременно вести борьбу на всех направлениях, на разных высотах. И тогда бомбардировщикам удастся прорваться к узлам коммуникаций.

Первыми пересекли линию фронта «Юнкерсы-88». Хотя они появились неожиданно в разных секторах воздушного пространства, вносовцы засекли их всех. На подступах к железнодорожным станциям, к мостам, речным причалам и крупным населенным пунктам стеной встала завеса зенитного огня. Тогда фашисты ввели в бой пикировщиков Ю-87. Эти хищники забирались высоко в ночное небо и с воем сваливались на зенитные батареи, прожекторные установки, предполагаемые вносовские центры.

Прожектористкам приходилось мгновенно находить в небе самолет, девушкам-артиллеристам нужно было хотя бы на долю секунды опередить врага, чтобы сбить его раньше, чем он успеет сбросить свой смертоносный груз. Успех решала не столько техника, сколько выдержка, стойкость, воля бойцов.