Такая вокруг тишина! Ее можно слушать. Ее, кажется, можно и разрезать, и расплескать. Она — живая. Она мягко крадется за спиной и скрывает неожиданность. Чужая, враждебная тишина!.. Она убаюкивает, и это заставляет настораживаться.
Проходит время. Поднимается солнце, и вместе с ним просыпается земля. Вот зашуршал по склонам потеплевший ветерок; затрепетала в рощице, неподалеку от поста, листва; внизу, под горой, плеснул волной Днестр.
Листва в рощице прошелестела и снова застыла. Днестр плеснулся и утих. Но Зина насторожилась. Может, листва встрепенулась не от ветерка; может, на берег не волна выплеснулась, а причалила лодка с немцами и румынами, и не утренний ветер шумит по лысым холмам, а крадется убийца — чужой солдат. Ведь за серым Днестром притаился враг. С той стороны он пытается разглядеть наш берег в бинокль и в оптический прицел, но ему мешает рощица, и он Зину не видит. А увидит — не пожалеет пули.
Ты это знаешь, Зина, но все равно стоишь во весь рост. Ты не можешь, как солдат-пехотинец, укрыться в окопчике, даже если по тебе начнут бить из орудий и пулеметов. Ты должна слышать и видеть очень далеко потому, что чем раньше ты заметишь врага, тем легче будет его уничтожить.
Тебя в укрытие не прячут. Наоборот. Командиры твои выбирают для тебя высотки, холмы с хорошим обзором, а чуть дальше в тыл — твоим подругам даже строят деревянные вышки. Что ж, в каждом деле есть свои плюсы и минусы, и раз ты пришла воевать, ты сама ищешь, куда бы повыше взобраться, чтобы проклятый враг не мог укрыться от твоего цепкого, настороженного взгляда.
Правда, днем ты набрасываешь на себя землисто-зеленую накидку, утыканную веточками с вянущими листьями, которая сковывает тебя, но прячет от пролетающих над головой воздушных разбойников. Ты стоишь в этой сетчатой накидке, словно девушка из сказки, которая, закутавшись в рыбачью сеть, пришла к королю и не одетая, и не голая. Но что там сказки! Где то время? И были ли сказки вообще? Сейчас ты о них вспоминаешь только потому, что чувствуешь себя открытой всем пулям и осколкам в этом дырявом, мохнатом уборе…
После волжской битвы, где было и очень жарко, и очень шумно, тебе кажется, что на этом наблюдательном посту слишком тихо, и тебя беспокоит эта неестественная тишина на переднем крае.
Но не надо пугаться тишины на земле, не надо так вслушиваться в нее, в то, что происходит внизу. Не забывай о самом главном — о безграничном голубом океане, заливающем тебя со всех сторон. Сквозь легкие шумы просыпающейся земли слушай, как накатывается сверху воздушный прибой. Слушай, не несет ли он из глубин океана еле различимый, замирающий рокот, который вдруг может превратиться в прерывистый тягучий гул вражеского мотора…
Пост — это неглубокий котлован, обвод которого разделен на 360 градусов. В землю веером воткнуты кусочки фанеры с пометками. Фанерка с надписью «90» указывает направление на восток, «180» — на юг, «270» — на запад, «360» — на север. Это для удобства наблюдателя: если неожиданно появится над постом самолет, можно будет быстро определить его курс.
На шее у Зины висит полевой бинокль, В нужный момент он приблизит самолет, поможет определить его тип, скорость, высоту.
В правой руке девушка держит винтовку. Она кажется лишней. Ведь пулей не собьешь мощный бомбардировщик, не защитишься от его бомб, пушек и пулеметов. Впрочем, оружие не мешает Зине. Девушка стоит свободно, иногда делает несколько шагов по котловану и опять возвращается в центр, подносит к глазам бинокль и рассматривает горизонт. Пост расположен на высоком холме, поэтому в ясный день Зина видит самолет дальше, чем за десять — пятнадцать километров.
Девушка понемногу привыкает к новому месту. Ведь когда-то она мечтала попасть на передний край, туда, где решается судьба войны.
Теперь передний край перед ее глазами.
Недавно по этим холмам горячей волной прокатилось наше наступление. Оно сорвало колючие заграждения, разрушило немецкие окопы, ходы сообщений, прокатилось через Днестр и улеглось на том берегу, чтобы набраться новых сил. Впереди, в рощице, остались подбитый фашистский танк, покалеченные пушки со скрюченными стволами; недалеко от поста торчат колья с обвисшей колючей проволокой. За несколько километров на запад, за Днестром, — передний край наших войск. Сейчас и там тихо, только ночью время от времени взлетают в черное небо ракеты. Но каждую минуту снова может вспыхнуть бой…
…Когда девушки прошли в Ленинске, за Волгой, первичную солдатскую подготовку, их выстроили во дворе и Моховцев спросил, кто хочет остаться в батальоне, а кто — отправиться на наблюдательные посты, расположенные на левом и правом берегах Волги.
— Спрашиваю вас, — сказал он громко, — на демократических началах, как вы дома привыкли. Кто куда хочет? Ясно? А? Ну вот вы, где хотите служить? — обратился он к Незвидской.
— На посту.
— Ясно.
— А вы? — обратился он к другой девушке.
— Здесь.
Зина тоже попросилась на передовой пост. Закончив расспросы, Моховцев сказал:
— Теперь слушайте меня. Обо всем, что вы здесь говорили, нужно забыть. Ясно? Теперь все вы — воины, а главная особенность военной службы заключается в следующем: воин делает не то, что ему захочется, а то, что приказывает старший начальник. Это надо усвоить… — А затем по своему усмотрению распределил людей.
Тогда Зина, Незвидская, Койнаш попали во взвод управления, который обслуживал батальонный пост.
Сейчас для Зины дела обернулись так, как она давно хотела. Правда, здесь не окопы стрелковой роты, не танковый батальон, который идет в прорыв, но и не такая скучная служба, как на батальонном посту.
Еще до того как вражеский самолет перелетит через линию фронта, Зина уже видит его в небе и первая вступает с ним в невидимую борьбу, в которую потом включаются другие вносовские посты, зенитчики и летчики-истребители…
Зина совсем не тоскует по хорошо оборудованной девичьей казарме. Ей хорошо и в полуразрушенной хате, брошенной хозяевами. Она согласна стоять на посту и днем, и ночью, и в дождь, и под ветром, который швыряет в лицо мелкую пыль, и в жару, когда на протяжении четырех часов палящее солнце печет нещадно. Но почему-то не чувствует она сейчас радости от того, что осуществилась давнишняя мечта…
Может, она уже успела убедиться, что ее наивные романтические представления о войне не имеют ничего общего с действительностью?
А может, тоскует она по верным подругам, по Койнаш, Незвидской? Или в этом виноват еще кто-нибудь?..
Из хаты, где спали девушки, выбежала во двор юркая Люба Малявина, с полотенцем в руке, без гимнастерки, в майке, свисавшей с ее худеньких плеч.
— Зина! Тебе вечером передавали привет с батальонного поста.
— Таня?
— Так уж и Таня… Не Таня, а тот… ну, твой…
Зина нахмурилась: «Любопытные! Теперь пристанут как репейник: что да как?..»
Девушка взглянула на провод, убегающий вдаль, и мысленно представила себе оперативную комнату и взволнованного Андрея с телефонной трубкой, прижатой к уху.
«Хороший мой…»
Зина не проговорила этих слов. Они родились в сердце и остались глубоко в нем, не сбежав с уст.
Тем временем Малявина, сняв майку, весело плескалась водой. Из хаты вышла начальник поста младший сержант Екатерина Давыдова — немолодая девушка с угловатыми, мужскими движениями. Она хозяйским взглядом осмотрела Зину и тоже направилась к глиняному кувшину, который служил умывальником. Следом за ней выбежала стройная Зара Алиева. Широкие густые брови, сросшиеся на переносье, нос с горбинкой придавали ее лицу мужественное выражение, но маленькие свежие губы и открытый взгляд будто подчеркивали девичью нежность и чистоту.
Заметив очередь возле кувшина, Зара начала разжигать хворост в глиняной летней печи, чудом уцелевшей во время боев.
После штабной суетни, постоянного напряжения, подтянутости, которую требовал в батальоне Моховцев, Зина понемногу привыкла к этому, словно совсем домашнему, быту: крестьянский дом, несложные обязанности и отсутствие строевых занятий.