— Ах, что ты понимаешь! Я не в силах больше терпеть и страдать!

— Сядь и выпей.

— Не мог бы ты мне посоветовать что-нибудь более дельное?

— Но что же?

— Ведь я действительно способен убить.

— Ну нет, ты не кровожаден.

— Ведь я предложил ей выйти за меня замуж! — крикнул Ахмед, опять впадая в бешенство.

— Ну успокойся же!

— Ты знаешь, что сказала эта шлюха? Видишь ли, она выходит замуж, но за другого! — Свирепо сжав кулаки, он продолжал: — Ведется усиленная подготовка защиты населения от воздушных налетов, готовится всеобщая война… Отлично, гениально! Но я предупреждаю: эту проклятую землю постигнет новая катастрофа, еще большая, чем предыдущая!

Эти слова напомнили Хусни, что вновь замазываются синей краской окна и уличные фонари, а перед подъездами сооружаются защитные стенки из кирпича. У него защемило сердце. Единственное, чем он еще дорожит, — это своей квартирой. Как он будет доживать остаток своих дней, если в дом попадет бомба и он окажется в палаточном городке среди беженцев? Упаси бог!

— Я тебе очень рекомендую после окончания работы над фильмом съездить за границу, — посоветовал он Ахмеду. — Рассеешься и все забудешь.

Тяжело вздохнув, Ахмед направился к бару.

— Ну, в таком случае мне придется пробыть за границей довольно долгое время, если не вечность.

На столе Моны Захран зазвенел телефон. Она сняла трубку и услышала знакомый голос — Салем Али сказал вежливо, но твердо, что просит ее зайти на несколько минут в индийский «Чайный домик». Если ей это неудобно, он будет ждать ее там, где она пожелает. Мона ответила, что им вообще не к чему встречаться. Он начал ее уговаривать, а когда она спросила, чем вызвана такая настойчивость, сказал, что это не телефонный разговор. Ему необходимо сообщить ей нечто очень важное. И Мона уступила его просьбам. Она отправилась в «Чайный домик», испытывая волнение и тревогу. Салем Али уже ждал ее там. Они поздоровались, сели за столик. Мона сразу заметила, как он сильно изменился, но постаралась внушить себе, что ее это не трогает, и тут же рассердилась на себя. Он очень похудел, глаза ввалились и потускнели. Вдруг она увидела в них свое отражение, и ей пришло в голову, что Салем тоже, наверное, думает, как она осунулась. Неужели это так заметно? Но ведь и все близкие твердят, что она совсем извелась.

Салем начал горячо говорить, как он ей благодарен за то, что она пришла. Но Мона прервала его. У нее мало времени, а он ведь хотел сообщить ей что-то важное. Ее холодность больно кольнула молодого человека. Правда, ничего другого он и не ждал.

— Если бы ты знала, сколько мне пришлось пережить с тех пор, как мы виделись в последний раз! И как мне тебя не хватало все это время!

Мона ничего не ответила.

— Страшно подумать, сколько глупостей я натворил!

Она снова промолчала.

— Мой брак был своего рода самоубийством.

— Я ведь тебя поздравила! — не удержалась Мона и сразу пожалела о своих словах, но он словно не услышал.

— Мне сказали, что ты выходишь замуж.

— Да, и очень скоро.

Несколько секунд он не в силах был говорить. Потом, совладав с собой, спросил:

— Прости, но ты выходишь замуж по любви?

— По какому праву ты задаешь мне такой вопрос? — резко сказала Мона.

— Да, правда! Я не должен тебя об этом спрашивать. Но по своему печальному опыту знаю, как опасна опрометчивость, когда дело идет о чувствах, и как один необдуманный поступок приводит к катастрофе.

— Роль проповедника тебе не идет!

Он глубоко вздохнул.

— Мона, я люблю тебя, и теперь даже сильнее, чем прежде. Я не мыслю жизни без тебя!

Она бросила на него взгляд, полный гнева, но Салем не отступал:

— До чего ты меня довела? Я женился на танцовщице из кабаре, которая торговала собой. И это твоя вина!

— Моя?

— Конечно! Ведь это ты не берегла нашу любовь, не относилась к ней серьезно. Конечно, и я в своем упрямстве зашел слишком далеко. Но ты ведь требовала от меня невозможного. Вот так люди собственными руками разрушают свое счастье.

— К чему ворошить прошлое?! Что было, то бесследно прошло, — ответила Мона, тщетно стараясь подавить в себе раздражение.

— Не губи нашу любовь!

— Но ведь она умерла!

— Я не верю. Этого не может быть.

— Она существует лишь в твоем воображении!

— Послушай, я покончил с фарсом, каким был мой брак, я развелся.

Мона была так ошеломлена и растеряна, что не могла говорить.

— Я быстро понял, что недопустимо так легкомысленно и пошло играть с жизнью. Мне скоро стало ясно, что я не могу быть мужем этой несчастной женщины. Мы не любили друг друга и были совсем чужими. К тому же судьба обошлась с ней очень жестоко. Существование, которое она вынуждена была вести, иссушило ее сердце, отняло все человеческие чувства, привило гнусные привычки. Она оказалась наркоманкой.

— Не понимаю, зачем ты мне все это рассказываешь?

— Потому что люблю тебя. — Он замолчал, затем заговорил снова: — Если ты по-прежнему видишь в любви лучший дар жизни, то не останешься глуха к моим словам. Я знаю, любовь была для тебя священным чувством. Если ты действительно любишь этого человека, то мне остается только извиниться, что я напрасно отнимаю у тебя время. Но если ты ищешь в браке средство заполнить пустоту в сердце, то знай — такая пустота заполняется только любовью!

— Чего ты, наконец, хочешь? — зло спросила Мона.

— Вернем нашу любовь!

— Смешнее ты ничего не мог придумать?

— Это мое единственное желание в жизни!

Она равнодушно, всеми силами стараясь не выдать своих чувств, пожала плечами. А Салем все говорил:

— Надежда будет скрашивать мою жизнь, давать мне силы…

— Мне пора, — сказала она и встала.

Он шел за ней следом.

— До свидания! Я не теряю надежды! Мое сердце навеки принадлежит тебе.

Они остались в комнате втроем — Ибрагим, Сания и Алият. Ибрагим, одетый в галабею и жилет, сидел рядом с Санией на диване. Его голова словно стала меньше — лицо исхудало, глаза прятались за темными очками. В этот день он вернулся из госпиталя домой. Встретить его собралось много народу, и никто не скупился на сочувственные, ободряющие слова. Но вот гости разошлись, и они остались одни. Ибрагим откинул голову назад, прислонившись к прохладной стене. Сражения для него кончились, навсегда погас свет солнца. История его жизни перечеркнута. Когда он узнал правду, подумал: «Лучше бы меня убили!» Но теперь минуты отчаяния остались позади. Тепло домашнего очага согрело его.

Сания не умолкала ни на минуту. Она вся светилась радостью.

— Вот я много раз писала тебе и говорила, что надо радоваться жизни. Но сама поняла истинный смысл этих слов только сегодня.

Он улыбнулся, слушая милый любимый голос.

— Я буду тебе читать, пока ты не овладеешь системой Брайля. Ты найдешь для себя интересное и полезное дело.

— Ты бесконечно добра ко мне, Сания…

Помолчав немного, он сказал твердо:

— Я освобождаю тебя от твоего обещания!

— Я ничего не слышала! — ответила девушка и нежно приложила ладонь к его губам.

— Подумай хорошенько. Чувство — плохой советчик, надо полагаться только на разум…

— Я все обдумала! — сказала она категорично.

— Я не хочу быть эгоистом…

— Эгоизм тут ни при чем. Ты пожертвовал самым дорогим, чем только может пожертвовать человек.

Он потерся головой об ее руку и тихо сказал:

— Мне грустно, что ты…

— Я счастлива!

— Ты верь ей! Я знаю, она говорит правду! — убеждала Алият.

В окна ударил ветер. Начался и тут же кончился ливень. Воздух стал прозрачным и душистым. Нежно заголубело небо. Ибрагим, охваченный истомой, вскоре уснул. Алият и Сания ушли в другую комнату и сели за стол, на котором стояли чайник и тарелка с бобовыми стручками. Санию переполняло счастье. Ей дышалось легко и вольно. Она чувствовала, что ради Ибрагима готова на любые жертвы. Она первая прервала молчание: