— Привезли двух раненых соседей.

— А я-то думал!

— Они на фронте ранены, — объяснил Абду.

Хусни молчал, подыскивая подходящие слова, но тут опять загремел голос Ашмави:

— Бабка одного из них прибежала ко мне, прося защиты, как в былые времена…

— Они герои, Ашмави, — сказал Хусни.

— Ты ведь их не видел! — сдавленным голосом ответил старик.

— А ты побывал в госпитале?

— Да, я видел их, говорил с ними. Я понял, что бессилен, и проклял все на свете!

Обращаясь к Абду Бадрану, Хусни патетически воскликнул:

— Оба они — герои! Война есть война, она всегда и всюду одинакова.

— Будь проклята моя немощь! — крикнул Ашмави.

— Бог даст, они поправятся.

Пытаясь хоть как-то рассеять свой страх и тяжкие предчувствия, Абду повернулся к Ашмави:

— А ты-то все твердил о войне и победе!

Гнев старого чистильщика сменился печалью.

— Война… победа… Что пользы от меня, старика?!

— Но ведь в молодости ты не раз задавал жару англичанам? — сказал Абду и снова обратился к устазу Хусни. — В дни первой революции я был слишком мал, а теперь слишком стар для войны. Так мне и не удалось достойно послужить родине!

— Но ведь у тебя сын на фронте! Зачем ты себя упрекаешь?

— Не так уж часто и упрекаю! За всякими заботами да хлопотами подумать об этом хорошенько — и то времени нет.

Хусни решил, что и сам он в таком же положении: будничные мелочи заслоняют главное и важное…

От этих мыслей его отвлек Абду:

— Как ты думаешь, устаз, чем все это кончится?

— Святой вопрос! — засмеялся Хусни, — Подождем — увидим!

— Но смерть-то не ждет!

— Тут уж кто кого опередит! Не одни мы умираем.

— Разве дети богатых тоже гибнут? — вмешался Ашмави.

— Смерть не выбирает! Ей все равно — что бедный, что богатый.

— А я вот сердцем чую, что богатых на фронт не посылают!

— Не верь сердцу, Ашмави!

Хусни глубоко вдохнул в себя дым. Он был расстроен: вместо желанного отдыха эта ночь принесла только разговоры о горьком поражении и его последствиях. И вот теперь его гнетет печаль. И избавиться от нее невозможно. Гора спокойствия рассыпалась, рассеялся мираж убаюкивающих иллюзий. Одно только утешение: не ему, а стоящим у власти принимать решения и ломать голову над тем, как добиться их выполнения. А ему бы только отыскать место, где бы не говорили о войне!

В небольшой комнате с окном, выходящим на Нил, сидели три подружки — Алият Абду, Сания Анвар и Мона Захран. В воздухе веяло осенней свежестью, в небе плыли белые облака. Мона пригласила Алият с Санией к себе, в квартал Маньял, и они с удовольствием пришли, надеясь узнать приятные новости. Все трое крепко подружились еще в школе. Мона была очень красива — почти белая кожа, лучистые черные глаза, стройная высокая фигура. Семья ее ни в чем не нуждалась. Отец был директором нотариальной конторы. Мать, в прошлом учительница, выйдя на пенсию, устроилась работать в управление по туризму. У Моны было два брата. Один, инженер, стажировался в Советском Союзе, другой, врач, работал в провинции Мануфия. Он надеялся поехать за границу для усовершенствования знаний. Мона всегда о чем-то мечтала, из-за чего-то бурно волновалась.

Комната Моны напомнила Алият и Сании квартиру Хусни Хигази, хотя, конечно, обставлена она была совсем по-другому. Но они искренне любили подругу и не завидовали ей. Им не терпелось услышать ее новости. Но Мона ошеломила их.

— Помолвка не состоялась! — объявила она.

— Не может быть!

Месяц назад все трое случайно встретились в «Чайном домике» и Мона познакомила их с молодым человеком. Салем Али был юристом и служил в государственном совете. Она представила его как своего друга, а возможно, и жениха. Вот почему теперь девушки ждали услышать от Моны совсем другое — ее настойчивое приглашение, казалось им, могло быть продиктовано только желанием поскорее поделиться с ними радостью.

— Уж наверное, порвала с ним ты! — заметила Сания.

— Ты, как всегда, права, — хмуро ответила Мона.

— Но ведь он очень приятный человек. И с положением!

— Нам казалось, что он тебя любит, да и ты к нему неравнодушна! — добавила Алият.

Эти слова вывели Мону из грустной задумчивости. Подруг она позвала, чтобы они ее пожалели, посочувствовали ей. С тяжелым вздохом она сказала:

— Я узнала, что он относится ко мне несерьезно.

Наступило неловкое молчание, которое прервала Сания:

— Только и всего?

— Разве этого мало?

Алият сказала решительно:

— Держу пари, он ухаживал за тобой с самыми честными намерениями!

— Ах, при чем тут это! Просто я убедилась, что мы, девушки, для него существа низшего класса.

Мона помолчала, а потом снова заговорила, горячо и нервно:

— Я, не задумываясь, бросила это ему в лицо. Он смешался, забормотал что-то невнятное, попытался оправдываться, но я с негодованием отвергла его лицемерные объяснения. Я потребовала, чтобы он хотя бы к себе отнесся с уважением. Он извинялся. Не помню, да и не хочу вспоминать этих притворных извинений! Я не приняла их и никогда не приму. Я спросила его: «Может быть, ты решил узнать обо мне больше того, что знаешь? Вот для того-то ты и добиваешься меня? Вот какова подоплека твоей так называемой любви?» Он пытался защищаться, утверждал, что любит меня, верит, что я чиста, как белая роза. Я зло рассмеялась и сказала, что ненавижу ухаживания с оглядкой, что мое прошлое принадлежит только мне и никому больше. Ведь я же не интересуюсь его прошлым — это его личное дело. Я прямо сказала ему, что решительно отвергаю любые формы зависимости и рабства!

Лицо Моны пылало от гнева, губы нервно подергивались, глаза сверкали. Ей было больно, что подруги явно ее не одобряют, что она напрасно ждала от них сочувствия.

— А ты не преувеличиваешь, Мона? — спросила Алият.

— Ведь таковы обычаи и традиции нашей страны! — добавила Сания.

— Для меня они неприемлемы! — отрезала Мона.

— Мужчины — народ не простой. Их приходится долго муштровать, воспитывать, — заметила Сания.

— Я лучше останусь старой девой, чем выйду замуж ценой лицемерия и лжи!

— Ты ведь знаешь наше трудное положение, — возразила Алият.

— Но не могу же я отказаться от своих принципов, от своих представлений, от самой порядочности, наконец! — воскликнула Мона.

Да, Алият знала ее взгляды. Она знала, что Мона осуждает легкомысленное поведение. В отличие от них с Санией у Моны всегда было достаточно собственных денег, чтобы хорошо одеваться, покупать книги. Но Мона, порицая подруг, любила их искренне. Она с большим интересом выслушивала все новости об их помолвках. Однако лицемерие и заведомый обман ей претили. И все это прикрывается высоким именем любви!

Подруги пробовали отговорить Мону от ее решения, но она была непреклонна. Им было ее жалко, но настаивать они не решались. Пусть поступает, как хочет.

— Такая девушка, как ты, Мона — красивая, образованная, хорошо воспитанная — заслуживает самого прочного семейного счастья, — сказала Алият.

— А в своем будущем, которое опирается на обман, вы уверены? — спросила Мона.

— Оно опирается на любовь! — возразила Сания.

Растерявшись, Алият пробормотала, что Хусни Хигази — человек надежный и умеет хранить тайны. Но Мона сказала только:

— Дело ведь не в том, каков Хусни Хигази.

Алият взволновалась еще больше:

— Знаешь, как бывает в кино: любая случайность может все испортить.

Сании это надоело, и она заявила не терпящим возражений тоном:

— У нас не было выбора. И теперь нам остается лишь мужественно встретить свою судьбу.

От разговора с Моной на душе у Алият и Сании остался неприятный осадок. В них пробудилась неясная тревога. Но в конце концов будь что будет — от судьбы ведь не уйдешь!

Мону совсем не радовала победа ее принципов и порядочности. Ее все чаще одолевали сомнения — а правильно ли она поступила? Значит, и она способна делать глупости, совершать необдуманные поступки? И она не могла не признаться себе, что по-прежнему любит Салема Али. Однако Мона отдавала себе отчет в том, что никто, кроме нее самой, не может вывести ее из тупика, в котором она очутилась.