Вообще, норма — если кто-то наезжает на человека — тот вправе отвечать максимально неадекватно. А не надо было наезжать, а уж наехал — будь готов получить по-полной. Именно такой принцип мы исповедовали в отношении к фашистам. Конечно, в мирной жизни степень ответки можно наращивать и постепенно. Сначала, после начала наезда, если нет непосредственной опасности, можно сказать, что это не нравится, и попросить прекратить так делать — и уже если он не прислушался — тут уж не взыщи. Все чаще суды оправдывали человека в случаях, если в ответ на оскорбления он избил того, кто оскорблял. А оскорблявшего приговаривал к штрафу — за агрессивное действие путем оскорбления или распространения заведомо порочащих слухов. Непорочащие слухи — это подкрепленные — это уже сопротивление неправильным действиям, и то — если человек после предупреждения их прекратил, то его не надо за это преследовать, если не был нанесен материальный или моральный урон — например, если он оболгал и ложь распространилась, то урон уже нанесен — и можно врезать — акт словесной агрессии уже непоправимо состоялся. Ведь оценка морального ущерба субъективна — разные люди по-разному реагируют, для них разные уровни оценки ущерба — один спокойно относится к тому, что его обзовут дураком, а другой — болезненно. И только пострадавший может оценить адекватность ответного наказания.

Несмотря на все эти успехи, к моему сожалению, мы очень отставали в разработке методик от реалий жизни. Так, только к маю сорок второго нами были более-менее проработаны вопросы индивидуальной подготовки бойцов и командиров, и только сейчас приступили к разработкам для малых групп — то же понятие сплоченности воинского коллектива было для нас сплошным туманом. Так-то, на обывательском уровне, оно было понятно. Но как измерить уровень сплоченности, как ее повысить, как отслеживать динамику — этими вопросами еще предстояло заниматься. Когда займемся большими — уровня батальона и выше — коллективами, сказать было пока трудно — все шло гораздо медленнее, чем я бы хотел. И ускорить работы уже не получалось — слишком много было взаимосвязей, и тупое наращивание количества работников психологической службы ни к чему не приведет — просто возрастут накладные расходы на координацию — это мы уже проходили и пока от такой практики отказались — просто не нашли пока способа, как уменьшить эти расходы. Но все-равно, в этом направлении мы были впереди всех остальных соперников и союзников.

Как бы то ни было, в результате всех этих мероприятий за первые три месяца дезертирство рядовых снизилось с восьми до двух человек на сотню в неделю, а за первый год — до двух, но уже на тысячу.

За заботами об армии я не забывал и о себе. Моя личная СБ выросла к этому времени до тридцати человек. Два руководителя, технический отдел из пяти человек, десять топтунов, семь аналитиков и шесть боевиков, они же — личная охрана. Людей я подбирал тщательно, выискивал по крупицам самородков и вместе с тем старался подбирать их так, чтобы не снюхались. Так, руководителями были бывший офицер охранки и опальный НКВДшник, вытащенный мною чуть ли не из расстрельной камеры. Топтунами были и милиционеры, и карманники, и просто наблюдательные крестьяне. Аналитиками работали и бывшие корреспонденты, специалисты разогнанной Сталиным СВР, секретарь обкома, а боевиками были краснофлотец, два казака и кое-кто из спецназеров новой волны. Все эти люди были в неладах со властью — по их или ее вине, так что они были моими глазами и руками в щекотливых вопросах личной безопасности, а я — их крышей от властей. Все эти самородки постоянно тренировали свои навыки — я объяснил им элементы паркура, чтобы могли преодолевать непреодолимые для нормального человека препятствия городской среды, они между собой делились своими знаниями — карманника, медвежатника, актера — для перевоплощения личности и маскировки, наблюдения, экстремального вождения, метания ножей, стрельбы с двух рук и так далее. Эти люди работали в непосредственном моем окружении, так сказать — последний рубеж. Кроме этого республиканская СБ работала на более далеких рубежах и более обширно, хотя структура была примерно такой же, только больше народа.

Под это дело, еще на этапе становления республики, я выбил закрытую статью в расходах республиканского бюджета — средства и ресурсы поступали исключительно в мое распоряжение — в виде оговоренных позиций или же, как я их называл, открытых кредитных линий — комнатку там выделить, получить строительных материалов и рабочих под новый полигон и так далее — я старался не зарываться и как правило мы с нашими комфином и компланом находили общий язык — у каждого была возможность немного подвинуться в своих требованиях и возможностях. Естественно, я их не тратил непосредственно на собственное потребление, а только на такие вот цели — личная безопасность, обеспечение каких-то прорывных работ на начальном этапе, поддержка талантов, которые мне попадались в поле зрения.

Глядя на меня, остальные члены республиканского правительства также стали заводить личные гвардии. Хоть и малочисленнее, и с меньшим опытом и навыками, они были дополнительной страховкой моих коллег-соратников. И это меня радовало — зная, что твоя тушка хоть как-то прикрыта, легче отдавать приказания и действовать решительнее. А уж чтобы человек не зарвался — это мы друг за другом проследим.

Я не старался влезть на самую вершину, стать самым главным — слишком много это место отнимет на представительские обязанности, слишком многих придется обойти. А так — у нас был формально главный — секретарь советов республики, но все понимали, что он один из равных. А так у нас сложился своеобразный красный олигархат, ограниченный социалистической идеологией. У каждого — своя поляна, и если уж кому-то приспичило влезть на чужую — все сначала обсуждалось кулуарно. Мне так вообще не надо было светиться — я предпочитал свои мысли передавать другим, а уже те оформляли их как себя и продолжали пиарить. Мне хватало пиара и в своих областях — промышленности, частично — в военном деле, пропаганде (ну тут мы все пиарились, согласовывая свои статьи), культуре.

Руководству республики по разным каналам ежедневно доставлялась оперативная сводка о событиях, происшествиях — как правило пересекающаяся между собой — для контроля самих исполнителей. Причем составители были уже обучены передавать не только текущий срез, но и динамику какого-либо процесса, высказывать свои соображения — почему так происходит, вносить предложения — как по их мнению можно было бы поступать, почему, к чему это приведет. Привыкший в своем времени к большому потоку информации, я легко проглатывал эти сообщения и постоянно имел картину происходящего в республике и за ее пределами — куда мы могли дотянуться. Остальным членам руководства приходилось сложнее — они осваивали хорошо если половину из этого потока. Поэтому так получилось, что я становился самым компетентным из руководства — не в силу какого-то особого ума, а лишь из-за навыка работы с большими объемами разнородной информации. Но я не старался быть в каждой бочке затычкой — иногда лучше уйти в тень чем лезть в епархию другого человека. Правда и отдавать на откуп совсем вопиющие случаи я не собирался — мягко и вскользь порой затрагивал в беседах темы, которые, как мне кажется, упустил тот или иной человек. А уж он дальше сам решал — как и на что реагировать. И пока вроде получалось не сплотить против себя своих единомышленников — они хоть и единомышленники, но в своем роде зубры от политики — еще бы — пробиться наверх в такое непростое время (а когда оно бывало простым?) — это говорит о многом. И лучше на пустом месте людей не раздражать. Вот если человек явно делает что-то не то несмотря на неоднократные намеки — тут уже можно и даже нужно его раздражать по-полной — если человек не хочет говорить, то и говорить с ним не имеет смысла — только время потеряем. Но к счастью пока серьезных проблем между нами не возникало, а мелкие шероховатости мы приучились сглаживать.