Значит, подумал Иетс, не тело его порождает бородавки, а душа. Поразительно. Некоторое время это занимало его, он пытался понять причину такого странного явления. Но он ни разу не дерзнул докопаться до истинной причины. Он продолжал лечить свои бородавки, приписывая их грязи, плохой пище, холоду, жаре. Люди, с которыми свела его судьба, война, в которую он был втянут, оставили маленьких посланцев на его коже.

Наконец Абрамеску появился, ведя за собой Бинга. Раздражение Иетса уже улеглось. Он устало спросил:

— Где вы пропадали? Вы же знали, что должны явиться ко мне!

У Бинга сразу испортилось настроение, как только он увидел приземистую фигуру капрала, который шагал к нему по лужайке, оставляя за собой широкий след примятой травы. Бинг твердо решил отговорить Иетса от любого дела, ради которого лейтенант вызывал его.

— Никто мне ничего не сказал, — спокойно ответил Бинг.

Совсем измотали парня, подумал Иетс. Это все Люмис. Капитан Люмис всегда очень заботился о себе, о своих удобствах, о своей безопасности. Он заставлял солдат ночевать под открытым небом, а офицеры спали на мягких кроватях в замке. Иетс знал, что Бинг, Престон Торп и еще кое-кто из солдат устроились на чердаке замковой башни, но Люмису он этого не сообщил.

— Звонили из Матадора, — сказал Иетс. — Нужно выпустить экстренную листовку. Забирайте оборудование и едем.

В другое время Бинг обрадовался бы предстоящей поездке в Матадор — так по коду называлась бронетанковая дивизия генерала Фарриша. Все-таки хоть какое-то разнообразие! Но сейчас он слишком устал.

Поэтому Бинг сказал:

— Я только что вернулся от пленных. Проработал там два дня. Допросил несколько десятков человек. У меня мозги высохли. Все равно ничего не придумаю.

Иетс промолчал: он видел темные круги под глазами Бинга. Верно, парень совсем замучился.

Бинг продолжал:

— Если вы привезете материалы из разведотдела Матадора, я напишу вам листовку. Я вас не подведу. Но я должен хоть немного поспать.

Иетс фыркнул:

— В том-то и дело, что мы не хотим писать листовку.

— Не хотите? — Бинг вгляделся в лицо лейтенанта, стараясь проникнуть в смысл столь очевидного противоречия. От прямого носа Иетса две складки спускались к выразительному, мягко очерченному рту; в складки набилась пыль. Он понял, что Иетс тоже смертельно устал; майор Уиллоуби, начальник отдела, повсюду посылал Иетса, потому что тот принадлежал к числу немногих толковых офицеров в их части. И Иетс покорно отправлялся выполнять задание и всегда выполнял его успешно. — Если листовки не будет, — сказал Бинг, — чего ради мы должны ехать?

Иетс потерял терпение:

— Вероятно, во всей американской армии нет другой части, где бы задавали столько глупых вопросов. Собирайте свое барахло и поехали, — это не мое распоряжение, это приказ мистера Крерара и майора Уиллоуби.

Бинг пожал плечами. Он повернулся и вскоре исчез за узкой сводчатой дверью, ведущей в круглую башню замка. Иетс рассматривал трещины в стене башни. Они стали как будто глубже и шире — ночные налеты до основания сотрясали древнее здание. Иетсу нравился Шато Валер; для него такие памятники старины всегда были овеяны романтикой. Правда, мало что оставалось ценного в замке, после того как здесь похозяйничали немцы. Однажды мадемуазель Вокан, кастелянша, сухонькая, морщинистая старушка в кружевах и с завитушками на лбу, заметив, что он интересуется убранством замка, в обмен на пачку сигарет показала ему остатки древних сокровищ. Остановившись перед хрупкими севрскими часами, мадемуазель Вокан рассказала, что дюжий офицер-баварец, командир части, стоявшей в Шато Валер, велел ей беречь эти часы. Он заявил, что немцы скоро вернутся и он намерен послать эти часы своей жене в Байрейт.

— Не беспокойтесь, они не вернутся, — утешил Иетс старушку. Но в глубине души он вовсе не был так уверен, что баварцу не представится случая присвоить себе часы севрского фарфора.

Пыль покрывала высокую сплошную изгородь. Пыль висела над дорогой, тучами вздымалась из-под тяжелых колес, которые вгрызались в землю, оставляя за собой новые рытвины, откуда вставали новые тучи пыли. Эта тончайшая пыль оседала чрезвычайно медленно, — если вообще оседала. Лица шоферов и седоков были осыпаны ею, она проникала сквозь одежду, от нее пересыхало в горле, свербило в носу, слезились глаза.

Провода, тоже белые от пыли, тянулись вдоль живой изгороди. А за этой изгородью была другая. Иетс подумал, что, вероятно, вся Нормандия разбита на четырехугольники, и каждый четырехугольник огорожен. У людей, которые посадили и вырастили эти изгороди, по-видимому, сильно развито чувство собственности. Сплошные зеленые стены ограждали поля от потравы и от нескромных взоров соседей.

Теперь в этих полях расположились войска. В поисках прикрытия солдаты жались к изгородям, рыли ямы в прорезанной корнями земле; а если, на счастье, попадался фруктовый сад, устраивались под деревьями.

— Будь у немцев больше авиации, они могли бы разнести всю нашу армию, — сказал Иетс, неопределенным жестом указывая вперед.

Бинг поднял голову. Колонны грузовиков, бронетранспортеров, легковых машин двигались в обоих направлениях по узкой проселочной дороге. На перекрестке, впереди, по-видимому, образовалась пробка.

Иетс продолжал:

— Им нужно только обстрелять изгороди и сбросить бомбы на поля. Мы здесь, как сельди в бочке. — Он снял каску и подставил ветерку влажные от пота волосы.

Бинг откинулся назад и поглядел на красивую голову Иетса, на его темно-каштановые волнистые волосы, на виски, где уже пробивалась седина. Высокий лоб лейтенанта был нахмурен.

— Пленные фрицы говорят, что скоро их самолетов здесь будет очень много, — медленно заговорил Бинг. — Я еще не забыл, как мы в первые дни выскакивали из машин и бежали прятаться в канавы. А они пикировали, черт бы их драл! Когда земля фонтаном бьет вокруг тебя, чувствуешь себя таким голым, таким несчастным! Голова гудит, и внушаешь себе, что ты совсем малюсенький, а сам отлично знаешь, что ты такой, как всегда…

Иетс прибыл в Нормандию на третий день вторжения, он тоже прыгал в канаву и лежал под пикирующими «мессершмиттами». И сейчас еще он видел перед собой листья кустарника, где его тошнило от страха.

Он заставил себя засмеяться.

— Покурим? — предложил Бинг.

— Спасибо. — Иетс с трудом закурил на ветру сигарету. Он воспользовался минутным молчанием, чтобы найти более приятную тему для разговора. — Какие они жалкие, эти пленные немцы! По лицам видно, что им тоже было несладко. Им ведь еще хуже пришлось.

Бинг покосился на своего начальника. Шутит он, что ли?

— Я их ненавижу, — резко сказал он.

— Ненависть… — нерешительно протянул Иетс и добавил наставительным тоном: — Это психологическая война. Вы ведь хотите понять немцев? Для того чтобы определить их душевное состояние, нужно поставить себя на их место. А как вы это сделаете, если вы их ненавидите?

— Вот так и сделаю, — усмехнулся Бинг.

— Может быть, я тоже ненавидел бы их, если бы мне, как вам, пришлось покинуть Германию, свою родину. Но вы должны научиться отделять личные чувства от нашей работы.

— Не хочу я этому учиться, — сказал Бинг.

— Вы еще очень молоды! — сказал Иетс. — Смотрите на вещи трезво. Со всех сторон. Немецкий военнопленный делал то же, что вас заставляют делать: он подчинялся приказу. У него та же забота — спасти свою шкуру. Он такая же жертва своих политических деятелей, как мы — своих. Вот что определяет его психологию и вот с чем нам приходится иметь дело. Разве не так?

— Вы говорите, как пленные фрицы, — сказал Бинг.

Иетс уже занес руку, но сдержался и только поправил промокший от пота воротник.

— Я могу замолчать, — предложил Бинг.

— Каждый вправе иметь свое мнение, — кисло сказал Иетс.

Бинг решил пойти на мировую. В конце концов Иетс — неплохой парень.

— А вы как с ними разговариваете? — спросил он.

— Вчера мне попался один, из парашютных войск. Он заявил, что он не нацист. Он спросил меня, зачем мы сюда явились. У немцев и у американцев, мол, одна и та же «Kultur». Ни немцы, ни Гитлер не собирались нападать на Соединенные Штаты. Образованный немец.