— А что вы ему ответили?

— Я спросил его, соответствуют ли концлагеря его представлениям о культуре. А он в ответ заявил, что концлагеря первыми придумали англичане.

— И вы поверили, что он не нацист!

— Ничего я не поверил! — рассердился Иетс. — Но я хотел бы знать, что бы вы ему на это сказали?

— Если рассматривать вещи со всех сторон… — съязвил Бинг.

Иетс понял намек, но не нашелся, что ответить. Бинг вдруг заговорил серьезно:

— Они думают, что знают, за что воюют. А мы, по их мнению, не знаем.

— Они тоже не знают. Никто не знает. Отправляешься на войну, вооруженный газетными заголовками. Неважное снаряжение!

— В лагере военнопленных есть отделение для дезертиров-американцев. Я разговаривал с одним. Он из дивизии Фарриша. Он был на передовой с первого дня. От всего взвода осталось трое. Три человека. Он сказал, что он жить хочет, просто жить. Все равно как, все равно под кем, лишь бы жить.

Иетс в душе посочувствовал дезертиру.

— А если так, — начал он нерешительно, — то чем прикажете пичкать наших ребят? — Иетс и себя причислял к «нашим ребятам». — И что вы можете предложить немцу, чтобы заставить его бросить своих соотечественников, свою часть и сдаться нам, даже без твердой надежды остаться в живых? Есть у вас такая могучая идея?

Вопрос Иетса остался без ответа. Бинг чувствовал, что надо ответить, но не находил нужных слов.

Иетс сплюнул на дорогу.

— Фарриш хочет, чтобы мы выпустили листовку на эту тему, со всеми онерами — справедливость, демократия, свобода.

— Фарриш? — переспросил Бинг. — Неужели Фарриш?

— Да, представьте себе, — улыбнулся Иетс. — Но только не будет ему листовки. И мы должны сообщить ему об этом.

— Приятное поручение они выбрали для нас, — сказал Бинг.

— Для меня, — поправил его Иетс. — Вам, скорее всего, ничего не придется говорить. Вы просто доказательство нашей доброй воли.

— А почему, собственно? — В этом решительном отказе выпустить листовку была какая-то несообразность, от которой Бинга коробило. — Почему бы и не выпустить ее?

Иетс уставился на свою руку, внимательно разглядывая бородавки.

— Такие люди, как мы с вами, склонны преувеличивать значение слов. В конце концов на войне важно только, чтобы было много пушек и много самолетов — как можно больше пушек и самолетов. И потом, мы — армия. С какой стати майор Уиллоуби и мистер Крерар возьмутся за это? Обязанность нашего отдела — объявить немцам, что их дело дрянь, и если они подымут руки, с ними будут хорошо обращаться и накормят их тушенкой и сгущенным молоком. И только.

— Может быть, поэтому мы все еще и торчим на этом клочке земли, который называется Нормандией?

Оригинальная точка зрения, подумал Иетс. Малый не глуп, ничего не скажешь. Но он еще мальчишка. Когда я был в его возрасте, мой отец потерял все до нитки из-за кризиса, и пока я не получил место в колледже, очень туго приходилось… Ничего нет верного. Вопросов слишком много, а ответов на них мало, да и то весьма туманные. Вот почему есть только один действенный призыв, с которым нужно обращаться к немцам, — свиная тушенка, сгущенное молоко и все блага, гарантированные Женевской конвенцией…

Фарриш любил располагать свой командный пункт поближе к фронту. Сейчас он со своим штабом занимал широко раскинувшийся парк, примыкающий к замку одного французского коммерсанта, — не чета полуразвалившемуся Шато Валер.

Иетс не без зависти любовался лепными украшениями, широкими окнами, высокой аркой входных дверей.

На крыльцо вышли двое детей, бледных до синевы, их тоненькие ножки торчали из-под аккуратных чистеньких пальтишек. Следом за детьми появился старик в черном сюртуке с серебряными пуговицами. Он взял детей за руки и повел их в парк на послеобеденную прогулку.

Иетс и Бинг с удивлением смотрели на старика и детей. Трудно поверить. Словно они прямехонько из мопассановского романа ступили на землю, сотрясаемую огнем артиллерийской батареи, расположенной по соседству.

К Иетсу подошел солдат.

— Капитан Каррузерс сейчас примет вас, сэр, — сказал он.

— Можете вы накормить сержанта? — спросил Иетс. — Он не успел пообедать. — Он повернулся к Бингу: — Нет смысла обоим поститься. Ищите меня в разведотделе штаба.

Бинг пошел вместе с солдатом. У того было озабоченное, хмурое лицо, словно у ребенка, слишком рано узнавшего жизнь.

— Черт знает что, — сказал он. — Я по ночам зарываюсь в яму, и недаром. А этот старик с детьми остаются в доме, одни-одинешеньки. Мы говорили им, чтобы они перебрались в погреб. А старик сказал, что боится, как бы дети не простудились. Ночью фрицы начинают палить, снаряды так и свищут. А дети лежат на верхнем этаже, в потемках, конечно. Сумасшествие…

Он показал пальцем на одну из аллей:

— Видите дорогу? Ступайте по ней все прямо, этак шагов триста, потом свернете налево и увидите кучку деревьев. Там походная кухня. Мы уже с час как пообедали. Постарайтесь уговорить повара.

Бинг разыскал кухню. Уговаривать повара не пришлось. Ему дали остатки от обеда — разогретые и опять остывшие консервы, сухари, тепловатый кофе. Он уселся на землю, прислонился спиной к дереву и без особого аппетита начал есть.

Бинг вошел в блиндаж разведотдела, когда Иетс объяснял другому офицеру, почему нет никакой возможности приготовить экстренную листовку для Матадора. Бинг слышал голос Иетса, но видел только широкую спину его собеседника, освещенную тусклым светом подвешенной к потолку лампочки.

Иетс говорил:

— В этом все дело, капитан. Такая листовка равносильна провозглашению наших целей войны. А это значит: определить общую политическую линию, на что ни у вас, ни у нас нет полномочий.

Глаза Бинга мало-помалу привыкали к полумраку. Хороший, добротный блиндаж. Только прямое попадание могло разрушить его. Глубоко врыт в землю, на стенах карты и пустые мешки из-под муки. Перекрытие сплошное, бревенчатое, сверху засыпано землей.

Иетс заметил Бинга и подозвал его.

— Капитан Каррузерс, это сержант Бинг, один из наших специалистов. Листовку мы поручим ему, если будет разрешение союзного командования.

На широких плечах капитана Каррузерса сидела несоразмерно маленькая голова. От длинных висячих усов она казалась еще меньше. Слушая Иетса, капитан все время досадливо крутил их. Но тут он опустил руку и сказал с торжеством:

— Вот видите, Иетс, вы же сами привезли его! Остается только обсудить содержание. Как я уже говорил, начнется с огневого вала невиданной силы. Как будто идет подготовка к серьезному наступлению. Нагоним на них страху. А потом…

— Но, капитан, я же вам говорю, что союзное командование никогда этого не одобрит. А если даже мы получим разрешение, будет слишком поздно. Почему вы не хотите взять одну из готовых листовок?

Иетс без особого подъема исполнял роль, навязанную ему Крераром и Уиллоуби. Слова Каррузерса отнюдь не убедили его в том, что предполагаемая листовка возымеет действие; однако и вреда он в ней не видел.

— У меня с собой несколько штук. Вот хотя бы эта: здесь излагается обстановка после капитуляции Шербура. И карта есть. Картой они всегда интересуются, даже если не желают читать текст.

Каррузерс встал. Бинг думал, что он непременно стукнется головой о потолок, но между макушкой капитана и бревенчатым потолком оказалось вполне надежное расстояние.

— У нас имеются миллионы экземпляров, — продолжал Иетс все менее и менее убедительно. — Мы можем послезавтра доставить их на ваши полевые склады.

Счастье, думал Иетс, что Фарриша здесь нет. Каррузерсу приходится выслушивать его доводы и спорить с ним. Генерал не потерпел бы возражений.

— Но нам не нужен этот старый хлам, — настаивал Каррузерс. — От него никакого проку. С таким же успехом мы можем посылать туалетную бумагу или вообще поберечь снаряды.

В сущности, почему не написать для них листовку, спрашивал себя Иетс. Сам-то он — за или против? Ему-то уж во всяком случае наплевать, чья это компетенция — заниматься политикой. Все эти соперничающие между собой армейские инстанции раздувают свое значение, чтобы сохранить теплые местечки.