— Сергей Сергеевич! Здесь я сравнивал этот муравейник с постройками термитов, которых иногда называют белыми муравьями. Помню, когда-то я прочел в одном журнале рассказ, будто дворец какого-то губернатора в Индии в один прекрасный день рухнул, подточенный термитами. Там же упоминался факт, который показался мне занятным: ночью араб завернулся в бурнус и заснул, а когда наутро он проснулся, то увидел себя голым — термиты уничтожили его бурнус.

— Что там бурнус! А вот постройки этих термитов — разнообразны и чудесны. Они очень умело выбирают место для постройки. У них есть подземные города и есть города, высоко поднимающиеся над землей — на семь-восемь метров. При этом каждый такой город построен на свой лад: одни города конусообразные, другие пирамидальные. У австралийских термитов есть компасные или меридиональные гнезда. В гнездах этих можно различить поперечные и продольные стенки. Эти стенки расположены так, что продольная ось сечения направлена с севера на юг, а поперечная — с запада на восток. Направления эти настолько точно совпадают с компасной стрелкой, что заблудившиеся путешественники, глянув на гнездо термитов, всегда могут по ним ориентироваться. Может быть, термиты так сооружают постройки, чтобы защитить свои города-гнезда от чрезмерного нагревания: продольные стенки представляют наименьшую площадь для накаливания солнцем.

Я с огромным интересом и вниманием слушал рассказ Думчева о термитах.

— А эти муравьи… — начал было я.

— Не следует термитов называть муравьями. Они даже не родня муравьям. Людей поражают размеры их построек. Да, действительно, постройки термитов огромны. Термиты проходят через неполное превращение; их личинки, едва покинувшие оболочку яйца, уже до некоторой степени походят на взрослых насекомых. А наши муравьи претерпевают полное превращение. Из яйца выходит личинка, но она не имеет никакого сходства с взрослым насекомым: безногое, мешкообразное животное. Оно должно еще претерпеть ряд коренных видоизменений, пройти стадию полного покоя — стадию куколки — и только после этого стать муравьем. Муравьям надо разместить, устроить в своем «городе» и накормить все это потомство: яйца, личинки, куколки… Ходов, переходов, комнат, комнаток, галерей и этажей в муравейнике неисчислимое количество.

Думчев замолчал. Там, у входов, двигались муравьи-сторожа.

— Теперь пора!

Я сжал свое оружие в руке. Мы кинулись прочь из муравейника.

— Не оглядывайтесь! — услышал я за собой голос Думчева.

Мы уже промчались мимо муравьев-сторожей и очутились на какой-то тихой тропинке в стороне от муравьиного тракта.

Помню резкий шум, который оглушил меня, когда мы выбежали из муравейника. Помню, как я отмахивался своей пикой — обломком сосновой иглы — от сторожей,; ударил одного, другого, прыгнул через камни и очутился наконец на спокойной и тихой тропинке.

Думчев догнал меня:

— Скорей за мной! Погоня!

Действительно, муравьи не отставали от нас, почти настигали.

Впереди — песчаный косогор. Думчев ступил было на край косогора, но вдруг схватил меня за руку и круто взял в сторону:

— Подальше! Подальше от края!

Обогнув косогор, мы очутились у его противоположного края. И этим обманули муравьев.

Муравьи-преследователи появились на том самом крае, от которого мы свернули в сторону. Они бежали гуськом один за другим.

— Сергей Сергеевич! Вот… вот муравей… Совсем близко!..

— Картечью! — вдруг яростно крикнул Думчев. — Картечью!

«Какая нелепость! — мелькнуло у меня в голове. — Шутка? Чудачество? Или безумие?»

— Картечью! — почти прохрипел Думчев. — Залп! Картечью! — командовал он.

И тут случилось нечто для меня непостижимое. Град камней бил по нашим преследователям. Снова и снова слышалось:

— Картечью! Картечью!

И снова и снова песчаные «ядра» поражали наших врагов. Откуда? Как? Кто заступился и выручил нас?

Я видел то самое животное, о котором писал Думчев в своих записях, — муравьинного льва.

Я ничего не понимал, но видел, как муравьи-преследователи, осыпаемые песком, срывались с откоса, катились и падали в какую-то яму. А оттуда, из этой ямы, снова и снова взметались песчинки-камни, каждая величиной с голову муравья, взметались и били по врагам.

Новые муравьи устремлялись к косогору, но каждый преследователь, добежав, не мог удержаться на отвесном крае — град песчинок сбивал его с ног, земля под ним осыпалась. Он падал, снова карабкался, но опять песчаный град обрушивался на него, и муравей летел в ту самую яму, откуда некто по команде Думчева стрелял в наших преследователей.

Я был поражен и недоумевал.

Думчев хитро поглядывал на меня и хохотал. Но, когда кончился обстрел и ни одного преследователя не оказалось в живых, он взял меня за руку и бережно подвел к тому песчаному обрыву, из которого шла пальба.

— Смотрите!

И я увидел то самое животное, о котором писал Думчев в своих записях-листках, — муравьиного льва, погубившего «верблюда» (паука-волка), который нес дневник.

Неуклюжая, толстая, плоская голова торчала из песка. Челюсти словно рога, острые и длинные. Чудовище точно спряталось в песке, выставив напоказ только свою удивительную большую голову.

— Наш спаситель! — сказал Думчев.

— Точный и меткий обстрел!

— Да, личинка муравьиного льва. Хищное насекомое. Оно проходит ряд превращений, чтобы в конце их появиться в виде вяло порхающего насекомого, внешне схожего со стрекозой.

Я слушал Думчева. Но все еще видел перед собой, как муравьи катились в логово чудовища.

Лицо Думчева было сосредоточенным и грустным. Он рассказывал о муравьином льве, но все время словно думал о чем-то другом. Я понял: Думчев вспоминал своего «верблюда».

— Муравьиный лев, — говорил Думчев, — владеет и артиллерийской сноровкой, и инженерным мастерством. Он соорудил эту воронку так, что сбитый с ног муравей непременно должен свалиться вниз.

Мы отошли в сторону. Я посмотрел на Думчева. Его большие серые глаза вдруг оживились. Он остановил меня и воскликнул:

— Скажите, как вы попали в город Ченск?

Я смутился. Я ждал этого разговора, готовился к нему, но вместе с тем он страшил меня… Сколько надо рассказать! Как изменилась Россия!

Я нехотя сказал:

— Поездом… — и вспомнил: мой билет на скорый поезд в Москву пропал.

— Так вы приехали поездом, а потом на лошадях, по тряской дороге. Стучат по шпалам колеса… И бывает так, что поезд летит под откос…

Я сухо заметил;

— Инженеры построили насыпи с точными математическими расчетами. А грунтоведы вычисляют угол естественного откоса для каждого отдельного случая.

— У вас там математика. А здесь вот муравьиный лев без всякой математики так строит в песке воронку, что стоит одному муравью — лишь одному муравью! — пройти по краю воронки — равновесие насыпи уже нарушено. Понимаете: тяжесть тела одного муравья — и вдруг рязверзается пропасть! Бездна! А вы говорите: вычисления… инженеры… грунтоведы… угол естественного откоса… Муравей ступил на край — песчинки покатились, и ему уже не выкарабкаться. Тут ошибок не бывает. Построит муравьиный лев свою воронку чересчур пологой — муравей выкарабкается, картечь не сшибет его, и хозяин воронки издохнет с голоду. А если чересчур отвесная воронка — пройдет по ней муравей, получится обвал, и песок засыплет хозяина воронки. Нет, тут все точно! Мастерство-то какое!

Я уже знал о муравьином льве из листков Думчева, но внимательно слушал.

— А как эта воронка делается? Спирально. Муравьиный лев ходит по кругу, ножкой захватывает песок, кладет на голову и выбрасывает его. Так он проходит один круг, затем второй, более узкий. Круги все уменьшаются и уменьшаются. Получается перевернутый конус. В самый низ песчаной воронки зарывается лев.