Стаканчики спиртного, в том числе и отличного розового коктейля «Бакарди», дожидались их в библиотеке — красивой длинной комнате XVIII века, где стояла благородная мебель красного дерева и по стенам тянулись ряды несчетных кожаных книжных корешков. Стриты приехали раньше самого лорда Дарралда и его гостей, которых он должен был привезти с собой из Лондона. И это дало Алану время перекинуться несколькими фразами с Бетти Саутхем, объявленной как миссис Иллинстер.

— Алан, я ведь тебя сначала не узнала! — сказала она, улыбаясь своей загадочно-бессмысленной улыбкой. — Представляешь, мне показалось, что это кто-то из унылых секретарей лорда Дарралда. Почему мне примерещилось, будто ты унылый? Даже странно. Ты никогда не был унылым, дорогой, и никогда не будешь. Но в твоей наружности кое-что переменилось. Не пойму, что.

— Армейская стрижка. Этот костюм. Новые настроения, может быть. Еще коктейль?

— Да, пожалуйста. А что ты скажешь насчет меня? Как ты меня находишь?

— Ты такая же, как была. Красивая. Особенная. Чуть-чуть потусторонняя…

— Моя беда, что я слишком посюсторонняя. Но ты говоришь мне все то же, что говорил раньше, верно? С кем это ты меня обычно сравнивал?

— С Ундиной. Я был тогда совсем еще молод, не стоит вспоминать. — Алан разглядывал ее. — Но я понимаю сейчас, почему я так говорил. У тебя своеобразное лицо, Бетти, и глаза особенные, широко расставленные, с раскосинкой, и этот широкий, изгибающийся злой рот… И бледность, создающая впечатление маски. И эта удивительно длинная шея, очень красивая шея, Бетти. Да, ты все та же — юная ведьма, русалка, наяда, бело-золотистая фея, дочь Короля Троллей…

— Алан, я только сейчас поняла. Мне тебя очень недоставало. Со мной теперь никто так больше не говорит.

— И не должен никто, раз ты теперь миссис Иллинстер. Кроме мистера Иллинстера, понятное дело. Что он за человек, Бетти?

— Крупный, богатый и военный. Военно-морской. Капитан третьего ранга, не как-нибудь.

— И где же он теперь капитанствует?

— На каком-то эсминце в Тихом океане. А ты ведь только что из армии, верно? Женат или как?

— Никак.

Она подняла стакан и быстро подмигнула. На сказочное существо Бетти походила, только когда принимала изящную непринужденную позу, да и то на отдалении.

— Слава Богу. Я думала, какая-нибудь курица, вроде твоей невестки Энн, успела тебя подцепить. Энн меня терпеть не может, хотя по мне, так пусть она владеет на здоровье своим беднягой Джералдом. Сколько я таких дюжих молодцов вроде Джералда перевидала в Портсмуте, пили у меня розовый джин. Боб их всех знает. Ладно, наплевать. Слушай, по-моему, будет очень даже интересно.

— Ты что? На сегодняшнем ужине?

— Да нет, конечно. Тут-то скорей всего предстоит одна скучища. Жаль, нельзя нам с тобой улизнуть и напиться в каком-нибудь кабаке. Ты бы рассказал мне все обо мне. Это у тебя лучше всего получается под градусом. Вот чего мне в жизни недостает, Алан, — я теперь понимаю — после всех этих дюжих молодцов.

— А может, я тоже стал теперь дюжим молодцом.

— Не говори глупостей, милый. Давай скорее пропустим еще по одной, пока не начались взаимные представления и вся эта светская трепотня.

Они едва успели пропустить по третьему большому стакану крепкого коктейля. Приехал лорд Дарралд с остальными гостями. Он оказался вовсе не таким, каким заранее представил себе Алан. Не грубый, жирный бандит с багровым затылком, а небольшого роста, узкогрудый, какой-то выбеленный и засушенный, больше всего похожий на важную духовную особу в гражданском облачении. Лорд Дарралд обошел всех присутствующих, каждому, без пропуска, пожал руку, предварительно пристально заглянув в лицо, словно делал смотр почетному караулу, после чего каждому улыбался неспешной улыбкой. Лучшее в нем была как раз улыбка. А худшее, решил Алан, — это голос и манера речи. Он говорил отрывисто, малословно, с каким-то нарочитым, искусственным американским акцентом, словно англичанин-актер средней руки изображает чикагского газетного магната.

Хозяин привез с собой из Лондона четверых гостей и личного секретаря, немолодого озабоченного мужчину по фамилии Ньюби. Среди приехавших была некая миссис Пентерленд, как можно понять, известная светская красавица. Она действительно была красива на свой лад, — крупная блондинка в замысловатом оформлении, больше похожая на достопримечательное историческое здание, чем на человека, — доступ для посетителей в будни с десяти утра до темноты и с полтретьего до темноты по воскресеньям, входная плата — шесть пенсов, и еще шесть пенсов — за сувенирный буклетик. Она почти ничего не говорила, но постоянно расточала на все стороны ничего не выражающие улыбки. Вторая дама была совсем в другом роде: костлявая, черная и мужеподобная. Эта разговаривала, ни на минуту не закрывая рта. Звали ее Билли Арран; ни Алан, ни Бетти никогда про нее не слышали, хотя, по-видимому, о ней полагалось знать все в подробностях. Такая женщина бывает всюду и знакома со всеми. Мужчины тоже представляли собой контраст. Один, сэр Томас Стэнфорд-Риверс, был политик-консерватор, весь розовый, самоуверенный и слащавый, как мятный ликер. Когда-то, на заре своей успешной политической карьеры, он, вероятно, пришел к выводу, что ему следует иметь лукавый взгляд, и с тех пор беспрестанно щурился и подмигивал. Второй гость не подмигивал, а таращил глаза и дергался. Его звали Дон Маркинч, он работал у Дарралда главным редактором, эдакий американский газетчик высокого напряжения, весь на нервах и сигаретах, роняющий пепел себе в тарелку и глотающий вперемежку таблетки бензедрина и барбитуратов. Таким он, во всяком случае, показался Алану, трудно было даже представить себе, как он переживет здесь субботу и воскресенье без единой войны, революции или новой рекламы.

Алан чувствовал себя немного пьяным. Три очень крепких коктейля на пустой желудок, встреча с Бетти и торжественная обстановка званого вечера, — все вместе вызывало у него легкое головокружение. Состояние было такое, когда кажется, с минуты на минуту жизнь может либо засиять ослепительными возможностями, либо погрузиться в непереносимый мрак. Почему-то приобрели таинственную многозначительность посмеивающиеся со стен столовой портреты XVIII века. Ньюби, вездесущий секретарь, ловко рассадил гостей вокруг стола, и Алан очутился между Бетти (что не было случайностью) и этим гальванизированным скелетом с Флит-стрит Маркинчем. Подавал убеленный сединой дворецкий, словно специально загримированный для такого торжественного случая, и три широколицые горничные-иностранки. Такого ужина Алан не ел уже давно. Запивал он кларетом. Бетти пила шампанское. А ужин Маркинча состоял из столовой воды, таблеток и сигарет.

— Как ты себя чувствуешь, милый? — осведомилась Бетти.

— Чуточку странновато, — ответил Алан, — тут замешаны вон те два портрета, но каким образом, я еще не разобрался.

— Не обращай внимания, — сказала она. — Лучше расскажи мне обо мне. Это тебе удается лучше всего, а мне необходимо как воздух.

— Не сейчас и не здесь. Тебе не кажется, что моя мать старается заинтересовать Дарралда моей особой? Я заметил, как он только что на меня взглянул.

— Конечно, старается.

— И напрасно. Я против.

— Ну и дурак. Смотри, как миссис Пентерленд бессмысленно улыбается. Дело в том, что она на самом деле близорука и ничего не видит, а очки носить не желает.

— И правильно. Это все равно что нацепить очки на здание Национальной галереи.

Бетти хихикнула. Но тут к ней обратился сидящий от нее по другую руку сэр Томас Стэнфорд-Риверс. И Алан остался без собеседников, потому что Маркинч в это время перебрасывался через стол громкими репликами с Билли Арран. Это был разговор двух посвященных. Уменьшительные имена и прозвища всех видных политических деятелей. Лондон, Вашингтон, Москва, Чунцин, Нью-Йорк, Париж, Рим — век воздухоплаванья, планетарный подход. Эти двое досконально знали все закулисные тайны. Рядом с ними Алан вновь почувствовал себя одним из многомиллионной толпы безответных простаков, не ведающих, что сулит им завтрашний день. Алан посмотрел через стол на Джералда — тот явно получал удовольствие от пищи, и вин, и от блестящего общества и выглядел еще массивнее и еще простодушнее, чем обычно. Добрый старый Джералд! Но кто они такие, эти Арран и Маркинч, чтобы все знать? Почему они, а не Герберт Кенфорд и Эдди Моулд и та девушка с авиазавода, которая тогда в Лэмбери так набросилась на Герберта? Почему не он, Алан Стрит? Разве их это все не касается?