Маркинч повернулся к нему.

— Простите, не расслышал вашей фамилии.

Голос у него звучал хрипло, устало.

— Стрит. С лордом Дарралдом сейчас разговаривает моя мать. А вон там сидит мой брат. Мы живем здесь поблизости. В Суонсфорде.

— Старая местная знать?

— Мне не вполне ясно, что это значит, но, пожалуй, можно назвать и так.

— Я родился в Ливерпуле, — сказал Маркинч, — вблизи Шотландской дороги. Трущобы — дай Боже. В тринадцать лет бросил школу. А эти зануды лейбористы говорят, будто у нас в стране невозможно добиться успеха тому, кто не из верхнего ящика. Посмотрите на меня. Самый нижний ящик.

— Да? — сказал Алан.

— Плетут сами не знают что. Любой человек, независимо от происхождения, у нас в стране может выбраться наверх, если только захочет.

— И если будет готов заплатить соответствующую цену, — добавил Алан, ему не понравилось, что этот тип вздумал его наставлять.

— Какую еще цену? — насторожился Маркинч.

— Ну, что стоят места наверху. Откуда мне знать, какую? Я не наверху. И даже не на подъеме.

— Чем занимаетесь?

— Только что из армии. Так что пока ничем — валяюсь по утрам допоздна в постели.

Из-за плеча у Маркинча выглянула Энн:

— Он отказался от производства в офицеры. И прослужил всю войну сержантом в пехоте, сражался в Северной Африке, Сицилии, Нормандии — всюду. И был…

— Хорошо, хорошо, Энн, — мягко, но решительно оборвал ее Алан. — Это никому не интересно.

— А вот тут вы не правы, — возразил Маркинч. — Мне интересно. Почему, объясню потом. — Он вынужден был отвлечься, потому что Билли Арран с той стороны стола пронзительным голосом потребовала у него подтверждения каких-то своих слов. И снова завязался через стол разговор двух посвященных. «Надо бы тебе слышать премьера, когда Лежебока соединил его с Вашингтоном!» В таком духе.

От портвейна Алан отказался, но выпил коньяку. Бетти тоже взяла себе коньяк.

— Ну, как пошло, Алан? — вполголоса спросила она.

Он наклонился к ней.

— По-моему, коньяк плохо на меня действует, — так же вполголоса ответил он ей. — Раньше я пил и веселел, ты, должно быть, помнишь, но теперь чувствую, что во мне рождается подозрительность и агрессивность.

— Очень жаль, — перешла она совсем на шепот, украдкой протянула руку и ущипнула его за мизинец. — Когда мы поговорим обо мне?

— Что это ты вдруг? В прежние времена тебе быстро надоедало, когда я принимался разглагольствовать.

— Только если это было не обо мне. И потом, я переменилась. Стала старше. К тому же я много лет общалась с одними дюжими молодцами, которые двух слов связать не умеют. А женщине нужно, чтобы с ней разговаривали, чтоб ее уговаривали. — Она повернула свою прелестную длинную шею и вопросительно посмотрела на Алана. — Только не убеждай меня, что армия тебя испортила и тоже превратила в человека, который не тратит лишних слов, а немедленно приступает к делу. Не убеждай меня в этом, милый!

— Хорошо, не буду. Твой отец смотрит на тебя свирепыми глазами, наверно, думает, что ты пьяна.

Она с ослепительной улыбкой взглянула через стол. А Алану шепнула украдкой:

— Нет, он этого не думает. Беда в том, что он сам сильно накачался. Понимаешь, он так и не оправился после гибели Мориса. А ему, бедняжке, нельзя много пить, у него ужасно высокое давление. От этого он чуть выпьет и начинает всех и вся поносить. Заводится от любой мелочи. Вот, например, мы катались верхом — кажется, вчера, — и он остановился потолковать с одним из младших Кенфордов — неинтересный такой парень, лицо унылое, вытянутое, нос длинный…

— Герберт Кенфорд! — воскликнул Алан с тем восхищением, какое охватывает человека, когда у него на глазах пересекаются два разных мира. — Вместе служили. Мой лучший друг.

— Значит, ты тоже скоро станешь таким же занудой, как твой друг! Надо будет что-то срочно предпринять против этого, милый. Так вот, представь, этот Кенфорд вздумал высказывать собственное мнение, — кажется, что-то такое из области политики, — и папочка сразу пришел в неописуемую ярость. Меня смех разобрал. Но потом уж было не до смеха, на весь день хватило. Он, бедненький, не виноват, просто жизнь такая. Настоящий ад, ведь верно? Скажи «да», Алан.

— Ну, хорошо, да. Гляди, дамы уходят.

— Вот черт, какая скука! Вы уж, мальчики, особенно не засиживайтесь.

Алан смотрел, как она вслед за другими женщинами грациозно выплывает из комнаты, и сердце у него странно сжималось. Он нисколько не был в нее влюблен, это все осталось в далеком прошлом. Но сейчас она была для него видением любви, изящным и нежным образом. Оставшиеся за столом мужчины выглядели безжизненными, как деревянные истуканы. По приглашающему жесту хозяина Алан хмуро пересел поближе, не отказался от еще одной рюмки коньяка, но отклонил сигару, и так как курить хотелось, разжег вместо этого трубку.

Лорд Дарралд направил на него, как и давеча, сначала пристальный взгляд, а затем неспешную улыбку. Верно, считает меня молодым нахалом, подумал Алан. Ему было безразлично мнение лорда Дарралда. С тоской душевной он опять приготовился к разговорам «посвященных», «сугубо не для передачи», пересыпаемым сентиментальными прозвищами великих мира сего и «глобальными» секретами; приготовился выслушивать новости, которые появятся в завтрашних газетах и будущих воскресных передовицах. Сэр Томас Стэнфорд-Риверс, держа стакан в руке, отошел в сторонку для отдельного разговора с полковником Саутхемом и Джералдом. Ньюби куда-то исчез, может быть, побежал тактично шепнуть кое-что дамам (Алан наглядно представил себе его в этой роли). Дон Маркинч дергался и кашлял по другую руку от Алана. Так что он оказался зажат между великим человеком и одним из его главных подручных. Деваться было некуда.

— Слушайте-ка, Дон, — отрывисто проговорил лорд Дарралд, — этот молодой человек, он только что из армии, и даже не офицер. Ваше мнение?

— Я как раз собирался вам сказать, босс, — отозвался Маркинч. — Думаю, надо с ним потолковать. Новый угол зрения.

Дарралд кивнул и, посасывая сигару, опять окинул Алана быстрым взглядом. Затем последовала неспешная улыбка.

— Ну как, Стрит? Согласны нас просветить? У человека с вашим армейским опытом немало найдется что нам сообщить. И публике тоже, если ей это подойдет. Верно, Дон?

— У меня была та же самая мысль, — ответил Маркинч. — Послушайте, мистер Стрит, нас интересует, что они думают, о чем говорят, что хотят, все эти парни, которые сейчас возвращаются с войны.

Дарралд кивнул в подтверждение и улыбнулся еще раз.

— Давайте, не робейте, молодой человек. Мы вас слушаем. Лучшей публики не сыскать.

Алан колебался. Они думали, что он робеет. В некотором смысле так и было, но не в том, как понимали они. Просто в данную минуту, с данными людьми ему не хотелось разговаривать на эту тему. У них другие взгляды, другие пристрастия. Его подмывало ответить им коротко и грубо. Но он гость и должен соблюдать вежливость.

— Видите ли, это не так-то просто, — медленно начал он. — Большинство, если с ними поговорить, могут показаться равнодушными, даже циничными. Вроде им на все вообще наплевать, рады что домой вернулись, отделались от службы. И ничего им не надо, кроме спокойного житья на гражданке и жены с ребятишками или там невесты, — только и всего. Так они вам скажут. Но понимаете, они вообще редко говорят то, что думают и чувствуют. В большинстве, я не говорю — все.

Он замолчал и вопросительно посмотрел на того и на другого: есть вопросы?

— Дальше, — сказал лорд Дарралд. — Мы заинтересовались. Только покороче.

— Хорошо, — ответил он уже другим тоном. Хотят покороче, пожалуйста. Посмотрим, как им это понравится. — На самом деле эти парни ждут в глубине души чего-то необыкновенного, какой-то принципиально новой жизни. И когда увидят, что их ожидания не оправдались, тут-то и начнется потеха.

Как воспринял эти слова Маркинч, Алан не узнал, потому что смотрел на Дарралда, а Дарралд остался абсолютно невозмутимым.