Лузгин повернулся к Александру и посмотрел ему прямо в глаза. Александр молчал. Он не ожидал вопроса. Выждав минуту, Лузгин заговорил снова:

— Вот видите. При освещении того или иного вопроса важно отношение самого автора. Подумайте о своем отношении к тому вопросу, который мы сейчас разбираем. Между прочим, это пригодится вам не только для данного случая. — И, меняя тон, Лузгин закончил: — Думаю, товарищи, что сегодняшний разбор был полезен всем. Луговой — пока еще практикант, не страшно, если он совершил ошибку в редакционной работе. Исправимо. Важно, чтобы он не ошибался в жизни. Там исправлять куда трудней... Летучка закончена.

Шелестя бумагами и грохоча стульями, все разошлись. Александр некоторое время сидел, боясь поднять глаза. Ему казалось, что все сотрудники редакции стоят вокруг тесным кольцом и смеются над ним. (Он еще не знал, что на летучках и не так разносят в пух и прах неудачные материалы, что кричат, ссорятся и ядовито ругают друг друга, а потом как ни в чем не бывало дружно садятся за работу.)

Наконец Александр вскочил, быстро надел плащ и с горящими ушами выбежал из редакции.

Легкий дождь освежил его.

Ну их к черту! Завтра же попросит декана направить его практикантом в другой журнал. Нет, сюда ходить он больше не намерен! Просто завидуют, увидели, что молодой, да способный. А они заплесневели в своем журнале и боятся любого конкурента. Тоже мне гении!

Он был так расстроен, что даже не позвонил Люсе. Еще бы! Хотел прийти к ней рассказать, как прошло обсуждение материала, как его хвалили... А теперь? Не мог же он, черт возьми, пересказывать ей, как оценили его произведение в редакции. «Луговой-Фигаро»! Подлец этот Соловьев!

Но лгать Люсе Александр не смог бы. И он предпочел не звонить. Люся, злясь и волнуясь, напрасно прождала его звонка и ушла к подруге.

В силе влияния спортивной печати на спортивные достижения, о котором так много говорили в редакции, Александр убедился через два дня, на первенстве университета.

Добыть здесь первое место казалось ему делом несложным. Кроме Виктора Орлова, других мастеров не было, а тот, посланный газетой, где проходил практику, на задание, в соревнованиях не участвовал. Но подавленное настроение не покидало Александра, и он чуть не проиграл первую же встречу. Иван Васильевич испытующе поглядел на своего ученика, но, верный своей привычке, ничего не спросил. Придет время, Александр сам все расскажет. Все же опытному тренеру было ясно, что причина слабого выступления кроется в настроении Александра. Александр вообще относился к категории спортсменов крайне эмоциональных. На его настроении отражались все его удачи и неудачи, а настроение неизбежно мешало или, наоборот, способствовало хорошим выступлениям.

В какой-то степени это свойственно всем спортсменам — одним больше, другим меньше. Но для Александра играло особенно большую роль. Иван Васильевич боролся с этим различными хитроумными способами. Но все же неизмеримо легче развивать в ученике силу, гибкость, быстроту, обучить техническому приему, чем переделать его психологию.

Во всяком случае, Иван Васильевич знал твердо: пока что Александр не умел еще в достаточной степени владеть собой, и перед решающими соревнованиями ему требовалось для удачного выступления хорошее настроение.

Сейчас такого настроения не было, и это сразу же отразилось на ходе борьбы. А ведь противник-то был не из самых сильных.

Сначала Иван Васильевич решил, что Александр, как всегда, поссорился с Люсей. И он без колебаний в тот же вечер позвонил ей домой. Предлог для звонка он придумал не новый.

— Здравствуй, Люся. Иван Васильевич говорит. Не ждала звонка? Я вот Александра нашего разыскиваю. Он часом не у тебя?

— Нет, Иван Васильевич, он уже два дня не был. — Люся говорила, не скрывая огорчения.

Иван Васильевич подышал в трубку.

— У него соревнования, он у нас тут целые дни сидит. Вот только сегодня вечером куда-то делся — и как раз сейчас мне нужен. А что, и не звонит?

— И не звонит...

— Поссорились?

— Да нет, — казалось, Люся сама не понимала, что произошло. — Я же знала, что у него соревнования, — и, поскольку Иван Васильевич молчал, пояснила: — Не буду же я с ним ссориться, когда у него соревнования. Правда?

Иван Васильевич рассмеялся.

— На время олимпийских ристалищ смолкает звон оружия? У вас ссоры по расписанию? На квартал планируете или на полугодие?

Люся не смеялась, ей было очень грустно. Но от звонка Ивана Васильевича, его спокойного голоса, его смеха стало как-то теплей.

— Вы знаете, Иван Васильевич, сама не понимаю. Должен был прийти тогда прямо из редакции, рассказать, как прошло обсуждение корреспонденции его. И не пришел. Может, ему там поправок надавали — работает. Ну хоть бы позвонил, что ли...

Но Ивану Васильевичу все было ясно. Поговорив, пошутив еще немного, он попрощался.

Через минуту он звонил Лузгину.

Говорили они долго. На следующий день Иван Васильевич сначала ничего не сказал Александру. Он внимательно следил за его выступлением. Александр боролся вяло, одну схватку еле выиграл, одну проиграл. Он проиграл ее глупо, случайно, попавшись на элементарный и не очень уж здорово проведенный прием. Попался только потому, что мысли его были рассеянны, что не сосредоточился целиком в ту секунду на схватке.

Переодевшись, он снова вышел в зал и, усевшись рядом с Иваном Васильевичем, в унылом молчании стал наблюдать за продолжением состязаний.

Сидели долго. Иван Васильевич бормотал что-то себе под нос по ходу происходящего на ковре. Проигрыш Александра он никак не комментировал.

Но, когда наступил короткий перерыв, он неожиданно повернулся к виновато молчавшему Александру и сказал:

— Везучий ты все-таки. Куда ни кинь, все тебе удается!

Александр некоторое время ошеломленно смотрел на своего тренера. Сказанное им настолько не вязалось с его мыслями, да и, как он считал, с действительностью, что вначале он просто не знал, что сказать.

А Иван Васильевич, широко улыбнувшись и хлопнув его по плечу, уже опять углубился в свой блокнот.

Наконец Александр, изобразив на лице горькую усмешку, произнес:

— Именно «везучий», Иван Васильевич! Это самое подходящее слово. Везет так, что дальше некуда.

Иван Васильевич еще минут пять продолжал писать в блокноте, потом заговорил:

— Есть, брат, куда, есть. По всем статьям далеко ушел, но есть еще куда идти. Еще дальше.

— Ну в чем мне везет? — уже искренне возмутился Александр, которому казалось сейчас, что никого нет несчастней его. Но Иван Васильевич продолжал, не обращая внимания на вопрос:

— Только вот нехорошо ты себя иногда ведешь. Если все у тебя здорово — значит, старые друзья уже не нужны. Можно их забыть и не вспоминать...

— Кого забыть? Как!..

— Сегодня Люсе перестал звонить, — не слушая, говорил свое Иван Васильевич, — завтра меня, старика, за борт выкинешь, потом...

Но тут Александр не выдержал.

— А что мне ей звонить! Что звонить! В жилетку ей плакаться? Как в редакции с грязью смешали, как здесь каждому новичку проигрываю? Так прикажете? Нет уж!

Иван Васильевич повернулся к Александру и стал его разглядывать с таким удивлением, словно видел впервые.

— Ну ты, брат, зазнался! Просто зазнался. «С грязью смешали»! По-твоему, деловое обсуждение редакционных корреспонденции — это называется смешивать с грязью? По-твоему, участвовать в соревнованиях, где бьются девять перворазрядников (а трое из них, прямо скажу, без пяти минут мастера), это проигрывать новичкам? Нет, ты совсем уже зазнался. А раз такое дело, тебе уж и Люся не нужна, подавай ему уж не знаю кого!

— Да что вы, ей-богу, Иван Васильевич, вы же не были на обсуждении и не знаете...

— А Лузгин, твой главный редактор, был? Он знает? — перебил Иван Васильевич.

— Ну, Лузгин знает, конечно... Он... — Александр растерялся.

— Так вот, я с Лузгиным вчера час, наверное, по телефону разговаривал. Аж трубка задымилась. Он столько про тебя хорошего наговорил, что мне пришлось ему глаза раскрыть. И «перспективный», и «очень способный», и «язык отличный», и то, и се. И как это ты так умеешь людям очки втирать? А? — Иван Васильевич удивленно развел руками.