— Нам всем необходимо время на размышления, Сьюзан, — проговорил отец девочки. Стоя за прилавком, он улыбался поверх своего гроссбуха. — Но я прекрасно знаю, что за последние несколько минут ты так и не сумела сосредоточиться на упражнениях. Можешь остановиться, если пожелаешь. В ином же случае не забывай: за механическими движениями надобно искать музыку.

Сьюзан подняла глаза. Папенька убирал попавшую в глаз волосинку соломенного цвета. Широко улыбнувшись, девочка робко перевела взгляд на клавиатуру, стараясь запомнить музыку — движение и периоды вылетавшего из-под ее пальцев контрапункта. Александр очень любил музыку. На заднем дворе дома содержалась основная сила его предприятия — там хранились медные пластины, на которых Адамс гравировал чужие нотные сочинения, а также прессы для печати; Александр передал дочери и любовь к музыке, и свое ремесло. И все же порой, когда горячий металл испускал слишком неприятный запах или пальцы неохотно и слабо нажимали на клавиши, музыка казалась девочке истязательницей и тираном. Она насмехалась над Сьюзан, всегда оказываясь выше ее понимания и способностей. Девочка догадывалась, что папенька порой чувствует то же самое, когда заставала усталого родителя поздним вечером за сортировкой счетов. И тем не менее музыка стала матерью для Сьюзан и возлюбленной для ее отца. Все девять прожитых лет были окутаны мелодиями, напоены музыкой. Иной жизни девочка просто не представляла.

Порог лавки переступил какой-то джентльмен; легонько поклонившись Сьюзан и ее отцу, мужчина принялся изучать открытые партитуры, лежавшие на прилавке. Сьюзан еще раз глянула на посетителя. Возможно, он все-таки не джентльмен. Когда папенька снова уткнулся в свои книги, мужчина, сузив глаза, тайком окинул его расчетливым взглядом. Играя, девочка слегка сбилась, и посетитель, заметив это, обернулся. Его кожа носила желтоватый оттенок. Мужчина улыбнулся, и девочка заметила, что у него нет передних зубов. В этот момент снова зазвонил колокольчик, и в лавку гордо прошествовала дама в такой широкой юбке, что ее хватило бы и на трех женщин; покупательница громко поздоровалась и протянула Александру руку. Желтолицый господин ускользнул еще до того, как дверь успела закрыться. Сьюзан поежилась. Чувство подавленности, которое мужчина принес с собой в лавку, все утро преследовало девочку, и, несмотря на все старания, музицирование ей не давалось.

Дом госпожи Уэстерман, Кейвли-Парк, считался благоустроенным красивым поместьем, процветающим благодаря стараниям новых владельцев. Справедливо заметить, что в нем не наблюдалось претензий на великолепие, отличавших владения ближайших соседей, однако коммодор Уэстерман был одаренным, а что еще лучше — удачливым военачальником с достаточным опытом, это доказывали и масштаб приобретения, и забота, с которой производились капиталовложения и починка дома. Его супруга прослыла дамой, способной умело действовать в интересах мужа, и ее распоряжения встречали одобрение окружающих, а часто и вовсе заимствовались соседями.

Когда впервые всплыл вопрос о покупке имения, Харриет Уэстерман не имела намерения оставаться на берегу, однако целый ряд обстоятельств привел к тому, что ее присутствие в имении оказалось и полезным, и необходимым. Ее супруг тем временем продолжал плавать, служа своему монарху, сперва по Каналу, а после Нового года — по Вест-Индии. Таким образом госпожа Уэстерман рассталась с корабельным бытом, равно как и с жизнью в обширном морском лагере, где порой доводилось ужинать с правителями и королями, а порой — с рыбаками и бедно одетыми офицерами, которых откомандировали в более неприятные уголки растущей империи, и предалась размеренному существованию деревенской дамы.

Первое обстоятельство — осознание, что поместье таких размеров потребует пристального внимания, которое невозможно уделять при помощи нерегулярной и ненадежной почты с корабля, принадлежащего к эскадре Ее Величества. Второе — рождение сына Стивена: нынче он казался сильным и цветущим, однако начал свою жизнь слабым болезненным младенцем и весьма неохотно набирал вес на морских просторах. Он появился на свет во время плавания, на корабле своего отца; во время родов необычные для этого времени ветра гнали судно домой из экспедиции в Ост-Индии. Годом ранее Уэстерманы уже потеряли одного ребенка, и эта утрата стеной нестерпимой боли встала между ними. Младенец родился и умер на краю земли и дожил лишь до того дня, когда ему дали имя. Маленькое тельце ребенка положили в землю, принадлежавшую церкви Ост-Индской компании в Калькутте. Временами этот участок чужой земли Харриет видела у себя под ногами, даже если прогуливалась по тропкам, поросшим английской лавандой. О том времени она редко упоминала даже в разговорах с собственной сестрой. Уэстерманы готовы были пойти на что угодно, лишь бы избежать очередного горя. Затрагивался вопрос и о том, чтобы мальчик остался на суше в каком-нибудь уважаемом семействе, однако капитан настоял на преимуществах материнской заботы.

Третье соображение (и эта последняя причина оказалась значительной сама по себе) состояло в том, что совершенно нечестолюбивый отец госпожи Уэстерман, священник из юго-западных земель Англии, уже несколько лет проживший вдовцом, не смог оправиться после падения с лошади и умер, оставив свою младшую дочь Рейчел, всего четырнадцати лет от роду, без опеки и в нищете; бедняжка едва ли сумела бы в одиночку проложить себе дорогу в этом мире.

Вернувшись домой с ребенком, госпожа Уэстерман, несмотря на прежние намерения, рассталась с мыслью о возвращении в море. Она превратилась в управляющую и опекуншу коммодорских земель, тем самым обеспечив постоянное место жительства для своей сестры. Прибытие госпожи Уэстерман и мисс Тренч было воспринято соседями с радостью, и Харриет, как только весть о ее уме, здравых принципах и любви к коммодорским владениям облетела всю округу, стала глубоко уважаемым членом местного общества. Возможно, порой она демонстрировала излишнюю резкость, проявляла чрезмерное воодушевление или даже возражала соседям более почтенного возраста, если, по ее мнению, они заблуждались в политических вопросах либо хозяйственных делах, но такие оплошности списывались на счет странностей, которые Харриет приобрела, сопровождая своего супруга во время иноземных экспедиций, а потому это ей прощалось. Сестра госпожи Уэстерман, как считали соседи, приносила много пользы и оказывала благотворное влияние на домочадцев, так что местные матроны изо всех сил вкладывали эту мысль в голову самой девушки. Однако ее разочарование в собственной персоне выросло из прошлого печального опыта, к тому же будущее этой девицы по-прежнему казалось неясным.

Мисс Рейчел Тренч, попивая за завтраком шоколад и глядя на лес, который был виден из окна салона, слышала беспокойные голоса, доносившиеся из передней, и тявкание сестринской борзой, но лишь краткий приглушенный вопль служанки Дидоны заставил девушку подняться и открыть дверь. Поглядев на хозяйскую сестру, госпожа Хэткот прогнала Дидону на кухню. Уильям, лакей, также кивнул Рейчел, но ей не удалось с ним заговорить, поскольку он, натягивая на ходу шляпу, поспешно двинулся к парадной двери. Рейчел посмотрела на экономку. Лицо ее казалось белым, и девушка почувствовала, как в ожидании дурных вестей бледнеет сама.

— Что происходит, госпожа Хэткот? Моя сестра…

— Госпожа Уэстерман чувствует себя хорошо, однако в рощице обнаружили покойника, мисс Тренч. Мужчину с перерезанной глоткой.

Чувствуя, как земля уходит из-под ног, Рейчел оперлась рукой на дверь. Во внезапно опустевшем сознании всплыл голос зятя. Однажды вечером, за ужином, она попросила его поделиться каким-нибудь важным знанием, приобретенным за годы странствий. Рассмеявшись, он сказал: «Если случилось землетрясение, моя дорогая сестра, встаньте в дверной проем и дождитесь, пока оно закончится».

Госпожа Хэткот сделала два шажка в сторону Рейчел, пытаясь загородить уходящую служанку.