Чтобы прогнать это чувство, я открыл бутылку скотча и наполнил два бокала, пока Герострат отмывал руки.

– Это для меня? – спросил он, выходя из ванной.

Он так быстро опустошил свой бокал, что я почувствовал себя обязанным налить ему еще порцию, которую он проглотил столь же поспешно.

– Это щедро с твоей стороны, – сказал он, вытираясь отворотом рукава, – я уже чувствовал жажду.

Может, я начинал к этому привыкать, но его тыканье меньше меня беспокоило. Хотя я чувствовал себя неспособным ответить ему тем же, мне показалось, оно легко установилось между нами.

– А у тебя неплохо, – сказал он, оглядывая гостиную.

Его взгляд упал на вещи Ольги и одежный чехол, лежавшие возле барной стойки. Я рассердился на себя за то, что не убрал их.

– Это пальто пациентки на «Ланче», она его забыла?

Я определенно все время давал маху. Если продолжать в том же духе, мне оставалось только нечаянно сказать Шапиро, что я готовлюсь спрятать труп Ольги.

– В газетах пишут, что она убила своего мужа, – продолжил Герострат. – Меня это не удивляет. Ее муж был странным типом, денежным мешком, это было видно. Но он был вспыльчивым человеком, ревнивцем, на мой взгляд. Считал необходимым ждать жену внизу рядом с твоим домом Устраивал ей сцены! Называл мерзавкой. «Что ты еще наговорила этому болвану психиатру?» – говорил он. Однажды он так сильно ее ударил, что люди чуть было не вмешались, чтобы защитить ее. Но они сели каждый в свою машину и уехали. Заметь, иногда они приезжали в одной машине, и он ждал ее на улице или в «Жане Барте» – он часто угощал меня спиртным – или поднимался за ней наверх.

– Он поднимался ко мне! – воскликнул я.

Он подумал несколько мгновений.

– Не обязательно. Теперь я вспоминаю, когда я был в больнице, психиатры говорили, что в терапии не должно быть никого, кроме больного и врача. Значит он, раз ты никогда не видел его у себя, должно быть, ждал ее на лестнице, как ты думаешь?

Я не знал, что ответить. Кроме как во сне, я никогда не видел Макса и Ольгу вместе. Обычно такая многословная, в том, что касалось мужа, она не сказала мне, что он сопровождал ее на сеансы. Правда, она говорила не все. Я понял это, когда Шапиро сообщил мне о ее клептомании. Неужели она таким же образом предоставляла мне узнать от Герострата, что Макс был там? Посмертное открытие, на этот раз.

Возобновив осмотр, Герострат остановился на внутренней лестнице, ведущей в мой кабинет.

– Ты принимаешь своих пациентов наверху?

– Да.

– С креслом, кушеткой, всем прочим.

– Да.

Он, возможно, ожидал объяснений, но я не был к ним расположен. То, что он только что сообщил, озадачило меня, и мне надо было поразмыслить над этим одному.

И к тому же шло время.

– К сожалению, – сказал я, – вам придется меня покинуть, у меня дела.

Он налил себе еще стакан, опустошил его так же быстро, как и предыдущие, потом, волоча ноги, направился к выходу. Внезапно, перед самой дверью он остановился. Причина была ясна. Я порылся в карманах, вынул двухсотфранковую купюру и протянул ему.

– Хватит?

Он смущенно посмотрел на деньги и ничего не ответил.

– Ваша работа требует оплаты, не так ли?

– Да, но не такой.

Он считал ничтожной сумму, которую я ему предлагал? Снова я подумал о шантаже. Но он ничего не говорил, и я спросил:

– Тогда сколько?

Мой вопрос привел его в замешательство. Он вернулся в гостиную и бросил взгляд в направлении кабинета. Внезапно, с безумным видом человека, бросающегося в воду, он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

– Ты мог бы организовать мне место на твоей кушетке? Я буду платить тебе, оказывая небольшие услуги.

Небольшие услуги…

Мне еще слышались его слова, пока я ехал к Пер-Лашез. Этот странный поступок вызвал бы у меня улыбку, если бы он не сказал мне о Максе. Был ли это расчет, случайность или действие спиртного? Я не смог бы утверждать ни того, ни другого со всей определенностью. Макс сопровождал свою жену на сеансы – доказывало ли это, что он ее задушил? И снова я не мог себе это представить. Только не подвергаясь такому риску. Откуда у него была уверенность, что я не проснусь в самый ответственный момент? И потом, как он проник ко мне, не взломав дверь? Моя квартира не Пер-Лашез, здесь не воспользуешься отмычкой, подкупив муниципального служащего. Макс был безумцем, но не человеком, участвующим в игре без определенного интереса, как и в финансовой операции. Зачем бы ему убивать Ольгу, не добившись прежде, чтобы она сказала ему, где семь миллионов? Герострат болтал пустяки. Это могло бы остаться на его совести, и все, но он предложил меня проводить, доказывая, что может быть мне полезным. Сразу вернулись мои подозрения. Полезным в чем? Знал ли он, что я собирался делать? Считал ли он небольшой услугой спрятать труп в чужой могиле? Не имея времени на то, чтобы во всем этом разобраться, я отослал его с туманным обещанием организовать для него сеансы. Из окна я видел, как он забрал неисправный аккумулятор и растворился в темноте. Потом я сам спустился вниз с вещами Ольги и одежным чехлом.

Был час ночи, когда я припарковался перед входом Пер-Лашез на улице Упокоения. Здесь царил глубокий покой, только фонарь освещал надгробия, возвышавшиеся над стенами кладбища. Некоторые напоминали миниатюрные резиденции или кукольные домики, выстроенные по размеру тел, которые приютили.

Я подошел к маленькой металлической двери слева от входа, предназначенного для проезда машин, сунул отмычку Ювелира в засов и не без труда открыл его. Затем вернулся к «Вольво», вытащил Ольгу из покореженного багажника и положил на заснеженное шоссе. Я с трудом ее узнавал. За четыре дня ее черты приобрели новое выражение, на которое я не смог смотреть без ужаса, как если бы, погрузившись в себя, она позволила проявиться на своем лице страху смерти, с которой она так безуспешно боролась. Ее широко открытые глаза были устремлены на меня, кончик черного языка лежал на губах и напоминал кусок гнилого дерева, вбитого ей в рот. Было слишком поздно, чтобы придать ее лицу ту безмятежность, которая придает усопшим некоторое благородство. Я удовлетворился тем, что немного привел в порядок ее волосы и застегнул пиджак костюма. Но жестокость, которой она подверглась, подобно бесчестью, оставила на ней свой след. Я испытывал от этого неловкость. Смерть была частным делом личности. Оставляя ее такой, какой она настигла эту женщину, не исправив уродливую маску, которую она ей навязала, я чувствовал, что видел что-то меня не касающееся, что я проник, хоть и был психоаналитиком, на запрещенную территорию. И глядя на этот труп, который выставлял напоказ стигматы своей бесчестной смерти, я одновременно ощущал жалость и отвращение.

Однако я не задержался на этом зрелище, взял чехол и положил в него тело Ольги вместе с ее трофеями из Бернштейна – пудреницами от «Ван Клиф и Арпель» и часами «Картье», «Бом» и «Мерсье» и двумя «Ролексами». Как бы она их ни получила, это было данью уважения, единственным, что я еще мог для нее сделать – похоронить ее вместе с ними. Я вспомнил о двадцати тысячах франков, которые убрал в ящик письменного стола. Может, стоило положить и их, но об этом надо было подумать раньше. Оставались меховое пальто и сумочка, которые не поместились в чехол. Я сложил их за оградой кладбища вместе с ломом. Потом вернулся за Ольгой, пристроил ее на плече, как накануне, чтобы отнести в машину, вернулся на кладбище и закрыл за собой дверцу.

Эта часть кладбища была мне знакома. Я уже приходил сюда, чтобы показать иностранным коллегам, большей частью американцам, могилу Джима Моррисона, как воспоминание о безвозвратно ушедшей молодости. Ворота на улице Упокоения были ближайшим входом. От Консервации дорога шла вверх по авеню Казимир-Перье до аллеи Серре, потом сворачивала на аллею Мезон, которая выходила к шестому участку, где был погребен лидер группы Doors. Во время одной из таких экскурсий я заметил недалеко оттуда могилу какого-то Сергея Прево. Меня поразило противоречие между русским именем и французской фамилией, такой же банально французской, как и моя. «Мишель Дюран? – сыронизировала однажды Ольга, – фамилия, которая трудно запоминается и легко забывается». Такое же противоречие существовало между Ольгой и ее фамилией, что казалось странным совпадением.