— Марк… — он хотел напомнить ему, что это все лишнее, хотел отступить и оставить между ними безопасное пространство, но только тихий вздох пронесся мимо его губ, а затем рот Марка накрыл их. Он дышал этим человеком, все больше погружаясь в чувственный поцелуй, пытаясь остановиться, но в то же время жалея, что он не мог дать ему большего.

— Черт, ты такой вкусный, — прошептал Марк серьезным голосом, когда они разорвали поцелуй.

— Ягода. Даже зимой… — сказал Тревор, пытаясь не показать, насколько он был выбит из равновесия. — Кстати, спасибо за утренний перекус.

— Пожалуйста, — сказал Марк, еще сильнее прижимая к себе Тревора. Похоже, он не хотел его отпускать, и Тревор обнаружил, что он не в состоянии отстраниться, поскольку его эмоции взяли бразды правления над его мозгом. Он позволил своим рукам бродить по спине Марка, опускаясь вниз к изгибам его твердых ягодиц, чувствуя даже через ткань плотной рубашки его горячую кожу. Тревор не знал, кто из них начал первым, но они стали медленно раскачиваться там, где стояли — не совсем танец, но это было так приятно.

— Как насчет того, что я заставлю нас прерваться…

— Может, я приготовлю нам завтрак, — перебил Тревор и смущенно улыбнулся. — Так как я отключился и проспал ужин и всю ночь. А после мы будем развлекать себя, делая что-то с серьезной нехваткой праздничного настроения в этом доме, — всем, что могло бы занять их и не завести в спальню или душ.

Марк улыбнулся и снова поцеловал его.

— Звучит отлично.

Он сидел на другой стороне кухонного островка, поставив локти на столешницу и сложив руки под подбородком, пока Тревор собирал ингредиенты для омлета с овощами. Он отчаянно нуждался в отвлечении от представлений о том, чего не мог иметь, но, в любом случае, очень хотел.

Тревор наклонил голову к брошенному на столе ноутбуку, вытащил нож из стойки на столе и начал нарезать грибы.

— Пожалуйста, не говори мне, что ты работал в праздник?

Марк поднял руки, сдаваясь.

— Виноват, но теперь, когда ты проснулся, больше нет, — румянец окрасил его щеки. — И по правде говоря, я… эээ… Я пытался погуглить тебя, пока ты спал.

— Неудивительно, что я чувствую себя таким грязным, — сказал Тревор, стараясь, чтобы интонации голоса звучали легко и дразняще, когда сквозь него прошлась нежелательная волна восторга.

— Тьфу, — Марк опустил голову. — Прости. Это, наверно, прозвучало жутко.

— Нет! Нисколько, — засмеялся Тревор, отодвинул нарезанные грибы в сторону и взял зеленый перец. — Ну, немного. Но на самом деле я польщен.

Марк поднял голову. Когда их взгляды встретились, Тревор мог поклясться, что между ними вспыхнули искры.

— Я хотел увидеть твои работы.

— И ты нашел меня?

— В художественной галерее Боулдера есть только один художник по имени Тревор. Тревор Моррисон. Это же ты, да?

Тревор кивнул.

— Значит, да, — сказал он с улыбкой. — Твои работы удивительны.

Теперь Тревору настала очередь краснеть. Он повернулся, чтобы бросить грибы и перец в сковороду и принялся за брокколи.

— Спасибо.

— Мне нравится, как ты используешь мастихин [11]  вместо кистей, и твой выбор ярких цветов завораживает. О, и настроение, которое вызвала у меня картина «Час одиночества»…

Тревор оглянулся, когда Марк замолчал. Он смотрел в окно, его взгляд снова был отдаленным, потерявшимся в каких-то своих мыслях, которые картина растревожила в нем. Тревор надеялся, что это хорошие мысли.

— Пустая скамейка на этой картине — это тихое место, чтобы сидеть и размышлять, искать ответы, приветствовать что-то новое в жизни, — сказал Тревор, вспоминая, каким молодым он был, когда он писал эту картину, как он чувствовал, что весь мир его ждет. Менее чем через год его почки начали отказывать. — Я сам сидел на той самой скамейке. Это прямо у входа в парк в Париже.

Марк встретил его взгляд, улыбнулся, но Тревор мог видеть, как колесики вращаются за этими глазами, растапливающими его сердце. Внезапно почувствовав себя на своем месте, Тревор вернулся к приготовлению завтрака, разбив яйца на сковороде и смешивая их с овощами. Он вздрогнул, когда руки обхватили его талию сзади, но затем, не задумываясь, прижался к теплому телу за спиной. Влажное дыхание на коже и поцелуи мягких губ щекотали затылок и шею.

— Ты прекрасный человек, — голос Марка был хриплым, едва слышимым, и в то же время кричал с такой явной тоской, что Тревор вынужден был схватиться за край стола, чтобы удержать себя в вертикальном положении. — Я рад, что встретил тебя, и для меня большая честь, что ты принял решение провести этот день со мной. Я знаю, мы договорились, что все будет так, как есть, но скажи, что у нас может быть больше, чем это.

Тревор закрыл глаза, крепко сжал их и сглотнул, пытаясь избавиться от кома, который образовался у него в горле. Часть его так сильно хотела сказать да — да, Господи, это он — но он никак не мог этого сделать.

— Я не могу… — его голос дрогнул. — Большего у нас быть не может. Прости.

Марк был неподвижен в течение долгого времени, его руки свободно обвились вокруг талии Тревора, а затем он кивнул.

— Я понимаю, — эти мягкие губы снова слегка прижались к шее Тревора, а затем Марк отпустил его и отступил назад. Тревор боролся с дрожью, которая от потери объятий Марка пробегала по его коже. Он поступал правильно и знал это, так почему же ему так плохо?

Марк ничего не замечая вокруг себя, пробирался сквозь глубокий, порошкообразный снег. Тревор шел рядом с ним. Их общение за завтраком все еще прокручивалось в голове Марка. Он не собирался просить большего, даже сам пока не понимая, чего хочет, но сейчас он жалел об этом. Да, он сказал Тревору, что он с ним на одной волне, что это было всего лишь на одну ночь, хотя, по веской причине, и продлено до нескольких дней. В противном случае, Тревор сидел бы один в вестибюле отеля или на переполненных этажах аэропорта.

Он ничего не искал и ничего не хотел, но в течение двух дней его мир перевернулся. Он вдруг понял, что имела в виду Кейт, когда утверждала, что в жизни есть нечто большее, чем работа.

И Марк был абсолютно уверен, что и для Тревора все изменилось. Он сказал, что не может позволить этому перерасти во что-то большее, но это не значит, что он этого не хотел. Все проявления были в языке его тела, в свете его глаз, в интонациях его голоса. Любой достойный адвоката мог это увидеть. Так что же удерживало Тревора? Что заставило его сказать, что большего и быть не может? Разве Тревор не говорил, что ты должен уделять время важным вещам?

— Вот! Она самая!

Вскрик вырвал Марка из размышлений, он оглянулся и увидел Тревора, указывающего на маленькую пондерозу (прим. — желтая Орегонская сосна). Крошечное дерево было не намного выше Чарли Брауна[12] , может быть, сантиметров девяносто высотой, с истонченными ветвями, но заразительный восторг Тревора сделал его самым красивым деревом, которое когда-либо видел Марк. Он не собирался рисковать приглушить его искорки, не соглашаясь с этим.

— Значит это, — сказал Марк, смеясь, пока Тревор тащился впереди него по снегу.

Марк догнал его и остановился рядом с Тревором, его дыхание вылетало облачками пара. Тревор встретил его глаза, улыбка растянулась от уха до уха, и он постучал лопатой пушистый снег и твердую землю.

Марк нахмурился.

— Скажи мне еще раз, почему мы просто не можем срубить его?

— Поймал и выпустил, — сказал Тревор серьезным голосом.

— Что? — засмеялся Марк. — Это тебе не рыба!

— Нет, но оно живое. Зачем убивать его ради удовольствия на несколько дней, когда можно пересадить и наслаждаться им всю оставшуюся жизнь? Через двадцать лет эта худенькая малышка будет ростом около десяти метров.

— Думаю, в этом есть смысл, — сказал Марк, загоняя лопату в землю с другой стороны.