Если бы только моя жизнь не заканчивалась.

Он горько засмеялся.

— Парадокс, не правда ли? Что я в конечном итоге встречу кого-то, с кем я мог бы разделить будущее, именно в тот же день, когда мне говорят, как мало времени у меня на самом деле осталось.

— Может быть, у тебя больше времени, чем ты думаешь? Может, доктор ошибается.

— Мама…

— Неправильно родителям хоронить своего ребенка, — сказала она, ее голос звучал надтреснуто, как будто слова, которые она говорила, требовали больших усилий. — Но… Я не могу указывать тебе, что делать, сынок. Решение должно быть за тобой. Что бы это ни было, мы будем поддерживать каждый твой шаг. Прежде всего, я хочу, чтобы ты был здоров и счастлив. Если ты останешься только для того, чтобы сделать свою маму счастливой, это разобьет мое сердце, видеть, как ты страдаешь.

Она замолчала, выпустив свои слова, но они продолжали преследовать друг друга по кругу. Он наклонился, чтобы взять свой альбом из ящика прикроватной тумбы, и пролистал страницы. Он остановился на своем последнем наброске и повернул альбом к ней.

— Это он?

Он кивнул, его горло сжалось.

Она потянулась, позволив кончику пальца парить прямо над поверхностью листа.

— Он красивый мужчина, — она встретилась с Тревором взглядом, и он улыбнулся, со слезами в глазах, готовых в любую секунду выплеснуться. — Ты его рисовал?

Кивнув, он повернул альбом к себе, чтобы посмотреть на набросок. Перед тем, как уйти от Марка утром, он стоял и смотрел, как тот спит, запоминая каждый мускул, угол наклона каждой части тела, гладкую поверхность кожи, которая так приятно скользила под его руками. Он брал все это, все, что Марк давал ему почувствовать, и все, что он чувствовал к Марку, и воплотил это в жизнь на бумаге. Вытирая скатившуюся слезу со щеки, он закрыл альбом, пряча набросок, и вернул его в тумбу.

— Мама? — он набрался смелости задать ей вопрос, который мучил его с тех пор, как он впервые прочитал буклет, который дала ему доктор Уэйван. — Как ты думаешь, прекращение диализа… — самоубийство?

— О, дорогой, — она обняла его, сильнее, чем могло ее хрупкое телосложение, и он прижался к ней, сворачиваясь калачиком. — Нет, остановка диализа — естественная смерть. Некоторые могут так думать, но твоя жизнь не принадлежит им.

Он кивнул, закрывая глаза.

— Я не хочу, чтобы ты думала, что я сдаюсь. Нет. Это просто… — он сглотнул мяч для гольфа, внезапно застрявшего в его горле. — Через несколько месяцев я больше не смогу претендовать на пересадку. Я не хочу прожить дни на аппаратах, накачанный наркотиками, чтобы притупить боль. Я не могу заставить тебя, папу и всех остальных пройти через это.

— Я знаю, cariño. Я знаю, — она убрала длинную челку с его глаз и прижала его голову к груди. — У нас будут лучшие в истории праздники. Мы будем любить, радоваться и смеяться, и, сколько останется, жить.

— Ты брал больничный. Все дни на прошлой неделе, — Кейт проследовала за ним в его кабинет, обвинительный тон в ее голосе заставил Марка стиснуть зубы.

— Очень проницательно, — огрызнулся он и сразу же пожалел об этом. Не только потому, что Тревор ушел на следующий день после Рождества — десять дней назад, не то чтобы он считал — сообщение об уходе дорогого Джона, внезапно заставившего Марка чувствовать себя неуправляемым (прим. отсылка к книге и фильму «Дорогой Джон»), не означало, что Кейт заслужила, чтобы на ней срывались. Злясь на себя, он сел за свой стол и развязал галстук.

— Не будь таким засранцем, — Кейт посмотрела на него, положив руки на бедра. — Мыслями сегодня ты можешь даже не быть здесь. Но теперь ты проигрываешь дело?

— Это ничего не значит.

— Бред.

Хотел бы он ей рассказать? Да, это так. Кейт была единственным человеком в его жизни, кому он мог рассказать. Единственный, кому он мог позвонить как другу, несмотря на то, что они никогда не дружили дольше чем с девяти до пяти с понедельника по пятницу. Но кто в этом виноват?

Он.

— Пора положить этому конец, — сказала Кейт, воспринимая его молчание как отказ ввести ее в курс дела. — Что с тобой происходит? Сначала ты берешь отгулы, потом возвращаешься рассеянным и отстраненным, а теперь ты ведешь себя как капризный ребенок. И в зале суда сегодня днем… Я не знаю, кто был в твоем костюме, но это точно не Маркус Робертс, которого я знала все эти годы, — она наклонила голову, задумчивое выражение смягчило ее черты. — Если бы я не знала тебя лучше, я бы сказала, что у тебя разбито сердце.

Марк открыл рот от удивления, что ее догадка была частью того, чем он хотел с ней поделиться. Затем он быстро закрыл его. С чего бы начать? Он откинулся на спинку стула и уставился в потолок, потирая ладонью затылок.

— Я не смог слепить снеговика.

— Что?

— Ты оказалась права, — он посмотрел на нее, пытаясь улыбнуться, но усилия были тщетны. — В жизни есть нечто большее, чем работа и восхождение по карьерной лестнице, моменты, которые имеют большее значение, чем твое имя на табличке.

Кейт приподняла брови.

— У тебя разбито сердце, — она села в кресло по другую сторону его стола и наклонилась вперед. — Расскажи мне, что случилось.

Сначала он колебался, но быстро обнаружил, что слова вылетают из его рта быстрее, чем он этого хотел. Он рассказал ей о том, как застрял на трассе, встретился с Тревором в отеле и провел с ним ночь. О совместном проведении Рождества — «охоте» на елку, украшении, ужине. Он даже рассказал ей об удалении номера телефона своей матери раз и навсегда.

Чем больше он говорил, тем больше ему хотелось говорить, и он продолжал и продолжал, вплоть до того, как в понедельник нашел открытую после Рождества медицинскую лабораторию. Он вспомнил, как сильно надеялся, когда ехал в клинику. Он думал, что сможет что-то изменить, уже мечтая о том, что скажет, когда будет делиться с Тревором хорошими новостями. Только новости были не так хороши, как он ожидал.

— Я был таким дураком, — сказал он и посмотрел на свой стол, наблюдая за своим пальцем, который взад-вперед скользил по поверхности листа бумаги. Чувство неудачи не позволяло ему смотреть в глаза Кейт. — Я был настолько уверен, что буду соответствовать.

Прошла целая неделя с тех пор, как у него был результат анализа крови, но даже сейчас вес этого разочарования как пресс давил на него — замкнутый круг — будто он все еще был там, в офисе лаборанта, слыша результаты. Когда медсестра сказала ему, что у него вторая положительная, которая часто встречается, она коснулась его груди и вырвала его сердце голыми руками. Он не мог вспомнить, как в тот день ехал домой, или сколько часов он сидел в своем кресле в гостиной, глядя на фронтальный вид на горы и ничего не видя. Он подвел Тревора, и теперь человек, в котором он как никогда нуждался, навсегда исчезнет из его жизни.

— Но первая отрицательная вообще очень редкая группа, — напомнила ему Кейт, вытаскивая его из своих мыслей своим мягким, понимающим голосом. — Ваши шансы были слишком минимальными.

— Я знаю, но я все равно думал…

Что? Что его жизнь будет похожа на какой-то роман, и он волшебным образом станет «тем самым»? Конечно, он так думал.

Безумец.

— Ты думал, что ты рыцарь в сияющих доспехах и прискачешь верхом на своем большом белом коне, чтобы спасти его?

Именно.

Марк сглотнул.

— Что-то вроде того.

— Тебе не обязательно быть рыцарем, Марк.

— Отлично. Потому, что очевидно, что я ничего не могу сделать, — пробормотал он. Он не мог вспомнить, что когда-либо чувствовал себя настолько беспомощным. Даже когда ему пришлось уйти из дома и самому заботиться о себе, у него было твердое намерение доказать свою ценность. Но сейчас… никакая решимость в мире не изменит того факта, что его кровь не подходит. Все — успех, престиж и все богатство в мире ничего не значили, если он не мог их использовать, чтобы спасти жизнь Тревора.