— У нас с собой портативная атомная бомба в двадцать мегатонн. Под ее защитой мы дойдем до цели, которую намереваемся нейтрализовать. Так что я рекомендовал бы вам отдать военным приказ, чтобы они не палили в этом секторе. Всем военным. Бомба соединена с нашими электронными комбинезонами. Пуля, даже простая царапина, вызовет взрыв, и ни от нас, ни от вас, господа, ничего не останется; в этом секторе будет разрушено все — установки, хранилища, да и вообще вы лишитесь приличной части страны.

— Говорите по-французски, — оборвал его Джума. — Я гораздо лучше знаю французский, чем английский. Продолжайте.

— Уверен, что если вы посмотрите на эту ситуацию как военный, то признаете, что вы не можете помешать нам выполнить нашу задачу. Поэтому я предлагаю вам отдать соответствующий приказ немедленно. Я также должен попросить всех присутствующих здесь генералов и самого маршала сопроводить меня до пещеры и лично проследить за тем, чтобы за время операции не было сделано ни одного выстрела. Выступить предлагаю немедленно. Сейчас пять сорок пять, а если я не вернусь к своим в шесть ноль пять, они произведут взрыв. Эти люди — профессионалы, и можете не сомневаться: ровно в шесть ноль пять все взлетит на воздух — они сами тоже, разумеется. Сейчас пять сорок шесть.

5.46

Старр раздумывал о том, что подорвать себя бомбой в двадцать мегатонн — это что-то в духе «сумерек богов», и такой старый вояка, как он, должен радоваться возможности умереть именно так. Но оставалось еще девятнадцать минут, и каждая выигранная секунда работала на них. Не было слышно ни выстрелов, ни пулеметных очередей, и более чем вероятным казалось то, что Колек сейчас в безопасности, в руках высшего албанского командования. У Старра не было предчувствия смерти. На кону была не его собственная жизнь, а жизнь трех миллиардов людей. Приятно ощущать, что ты не одинок.

— Можно сказать вам одну вещь, майор?

Это был поляк. Он стоял в нескольких метрах слева от Литтла и улыбался.

«Он улыбался. Краешками губ: улыбка превосходства, одновременно хитрая и фанатичная. Думаю, спасло нас то, что я все время ожидал от него чего-то подобного. В такой команде, как эта, должен был найтись один психопат. Правда, его бы я как раз заподозрил в последнюю очередь — чертовски набожный, а значит, преданный… ну этому, как его, делу спасения души. Честно признаться, если я от кого и ждал срыва, так это от янки». Так, должно быть, говорил Литтл генералу Макгрегору, британскому военному атташе в Белграде, через пару дней.

— Господа, я должен объясниться.

— Это может подождать, — спокойно возразил Литтл.

Поляк повысил голос, и все взгляды устремились на него.

— Один из вас спросил, как я, с моими-то религиозными убеждениями, мог работать на коммунистов, да еще и завоевать их доверие… Я ему ответил: Запад предал не только Польшу, но и все христианство, и единственной адекватной карой для него может быть только уничтожение…

Мнишек целился в электронный «фартук», окружавший бомбу, и не промазал. Секунду спустя он уже лежал мертвый, а Литтл убирал в кобуру свой пистолет.

Все, кроме англичанина, ошалев, в гробовой тишине уставились на щит. Наконец Старру удалось выдавить из себя слово:

— Как?..

Он махнул рукой в сторону бомбы.

— Она не взорвалась, — тихо сказал Григорьев. — Она неисправна.

— Очень даже исправна, — успокоил его Литтл. — Просто в ней двойной предохранитель. И я его заблокировал.

— Почему было не сказать нам этого сразу, ну ты и… — пробормотал Старр.

— Ну вот, я вам сейчас и говорю, — как будто смущенно произнес Литтл. — Я всегда оставляю запас надежности, когда работаю с… гм… бррр… апчхи!.. с иностранцами.

5.55

Литтл холодно всматривался в лица своих людей.

— Никто больше не желает устроить истерику? — осведомился он.

6.00

Над горами вставало солнце, его первые лучи осветили нутро пещеры.

6.05

Литтл склонился над щитом и выдернул предохранитель. Он поднял свой «спат», целясь в бомбу.

— Ну что ж, взлетаем, — сказал он. — Удачи там, наверху!

Послышался грохот грузовиков на дороге, скрип тормозов и голоса офицеров.

Литтл взглянул на часы.

— Ладно, не взлетаем. Похоже, все идет как надо. Вперед, господа. Взяли черепаху, черт возьми!

Они подхватили щит, водрузили его себе на плечи и вышли на свет.

6.05

Цифры бежали на экране радара, висевшего над картой Албании; объект «боров» был обведен на ней красным пунктиром.

Русские переговаривались между собой. Президент не мог их слышать: они отключили внешнюю связь — это его раздражало, хотя он и сам отключал ее всякий раз, когда хотел переговорить со своими так, чтобы этого не слышали русские.

— Сколько времени понадобится нашим самолетам, чтобы долететь из точки, где они сейчас находятся?

Хэллок бросил взгляд на экран радара.

— Еще шестнадцать минут. У нас хороший запас надежности.

— Запас надежности, — повторил президент.

У него не оказалось носового платка, и он чуть было не попросил его у Хэнка Эдвардса, но вовремя одернул себя. Он не собирается утирать холодный пот на глазах у русских.

— Как там зовут нашего диверсанта?

— Старр. Полковник Огден Старр.

— А эту… молодую женщину, которая снабжает нас информацией?

— Мэй Дэвон.

— Вы представите их обоих к почетной медали Конгресса посмертно.

Внезапно пустой экран ожил. На нем замелькали вспышки, возникли световые точки.

Президент поспешно выпрямился в ожидании. Он не знал, чего именно ждет, но он никогда еще ничего не ждал с такой надеждой и так истово — даже подсчета голосов во время избирательной кампании.

На экране появилось лицо духовного лидера христианского мира.

Часом раньше президент сам дал согласие на эту беседу, но затем, под грузом ответственности, совершенно забыл о своей договоренности.

Теперь же он пристально всматривался в экран, пытаясь припомнить, в каких выражениях следует обращаться к понтифику.

Он уже был готов произнести приветствие, как вдруг папа исчез. Высокая белая фигура почти тут же возникла снова, но то ли связь была неустойчивой, то ли самому папе было нелегко с ним заговорить — как бы там ни было, понтифик продолжал появляться и исчезать, а на экране пустота сменялась мерцанием. Воздев к небу руки, скрытые колышущимися рукавами сутаны, он трепыхался, как крупная птица, угодившая в сеть.

— Господин президент, умоляю вас связаться с албанским правительством…

— Ваша Ясность… — начал президент.

Что-то подсказывало ему, что к этому духовному лицу следовало обращаться иначе, но как есть, так есть — момент был неподходящий для того, чтобы справляться у протокольной службы.

— Ваша Ясность, мы уже пытались разубедить албанцев. Но никакого результата. Это не люди, а гады, притом взбесившиеся гады. Русские предупреждали их об угрозе цепной реакции. Они ничего не хотят знать. Они ответили, что это попытка запугивания с нашей стороны, и потому решили ускорить ход событий и начать испытания на десять дней раньше: взрыв может произойти с минуты на минуту…

— Господин президент, я умоляю вас остановить этот ужас…

— Именно этим мы сейчас и занимаемся…

Он чуть было не сказал «господин папа», но вовремя сдержался.

— Через несколько минут мы сбросим бомбы на этот, как вы выразились, ужас. Мы избавим от него мир. Мы просто обязаны это сделать, если не хотим быть низведены до состояния бабуинов. Я прекрасно сознаю, что на карту поставлено бессмертие нашей души. Вот почему мы собираемся стереть эту штуку с лица земли…

На него были устремлены горящие глаза, в которых сконцентрировались тысячелетия людских страданий. А он похож на еврея, внезапно подумал президент.