*

— Понятно… А ты где? На банкете у Сары? И долго ты собираешься там пребывать? Хорошо. — Дображанская сбросила вызов.— Я все слышала, — Маша по-прежнему глядела на расписной потолок, не в силах ни понять его, ни отвести взгляд от непонятной загадки. — Так и есть. Я читала… В 1881 году Сара Бернар, прозванная Казановой в юбке, повстречала роковую любовь своей жизни — Казанову в штанах. Своего первого и последнего мужа — Аристида Дамала. Ее любовь воистину была роковой… Он был красавцем-греком, заядлым игроком, морфинистом, кокаинистом и бабником с наклонностями Маркиза де Сада. В Париже его называли «Дипломат Аполлон с манерами джентльмена и мозгами шимпанзе». Бернар была старше его на 11 лет. Он неприкрыто изменял ей, унижал, обзывал «длинноносой еврейкой», транжирил ее деньги. Из-за него она и отправилась на гастроли в Российскую империю. Он поехал с дипломатической миссией в Санкт-Петербург. Она направилась за ним, чтобы… сделать ему предложение руки и сердца. И он согласился. Мне кажется, она просто хотела его побороть. И это желание тоже стало для нее вроде наркотика. К чести Сары нужно сказать, свое спорное чувство она сносила недолго. Через несколько месяцев после свадьбы они разошлись. В 1889 году он умер от наркотиков. Когда ее спросили, почему она вообще терпела его, она ответила, что просто должна была прожить это чувство… до конца. Во всяком случае, так говорит легенда. А она, как известно, «всегда берет верх над историей».— А что с Лилией? Неужели она тоже только легенда?Задумчиво хмурясь, Катерина поднесла к глазам экран телефона, отображавшего позаимствованную у жены депутата заставку — фото Сары Бернар в увенчанной стилизованной звездой короне из алмазных лилий. Точно такая же звездная корона сияла на женщине в потолочном медальоне — только рисованные цветы в ее волосах были не алмазными, а живыми.— Не знаю. — Маша опустила затекшую шею. — Но, кажется, я знаю мужчину на коленях… Первым хозяином Шоколадного домика был Семен Семенович Могилевцев. Статский советник, купец, миллионер, меценат, один из самых богатых людей Киева. Наш Дом учителя, бывший Педагогический музей цесаревича Алексея, был построен исключительно на его средства, в подарок Городу. На его деньги впервые был иллюминирован электрическими лампочками крест князя Владимира на Владимирской горке. Он дарил ценные вещи музеям, содержал койки в больницах, выплачивал студентам стипендии. Когда Семен Могилевцев построил Шоколадный домик, все недоумевали, зачем такой большой особняк холостому мужчине и почему такой завидный жених никогда не был женат? Ходили слухи, что он всю жизнь был влюблен в замужнюю даму — графиню или герцогиню. Бытовала легенда, мол, он познакомился с ней в поезде, и потому одна из комнат Шоколадного домика, предназначенная для тайных встреч с ней, отделана как купе. Не знаю насчет комнаты, но…— В поезде? — прервала Катя. — Даша так и сказала. Могилевцев познакомился в поезде с Сарой Бернар?!— Бернар приехала в Киев после гастролей в Одессе. Кто знает, может, они разговорились, сошлись. Он — из семьи бывших крепостных, старообрядцев. Она — незаконнорожденная дочь содержанки-еврейки. У них обоих была непростая судьба. Оба были благотворителями. Он, как я говорила, содержал госпиталь. Она во время франко-прусской войны превратила в госпиталь собственный театр, став его руководителем и сестрой милосердия, а во время русско-японской — давала концерты, чтоб собрать помощь для русских солдат. С тех пор как она побывала в Российской империи, она обожала эту страну и говорила, что холод местных зим здесь компенсируется теплом человеческих душ… Быть может, в том поезде Семен Могилевцев затронул все лучшее в ней…— Или просто рассмешил, — сказала Катя, — как Несмеяну. Потому и назвал ее так.— Быть может, — продолжила Маша, — как часто бывает, она открыла душу случайному попутчику. Быть может, она страдала от ревности, страсти, обид, причиненных ее Аполлоном, а он утешил, унял ее боль. Быть может, она даже колебалась. И все же выбрала она не его, а демона, завладевшего сердцем.Маша снова подняла глаза к потолку, помолчала, рассматривала женский образ в раме из золота:— А в 1898-м Сара Бернар опять приехала на гастроли в Империю… А в 1899-м Могилевцев начал строить свой дом. Он пригласил главного архитектора Киева, своего друга — Владимира Николаева, и сделал ему самый прельстительный из всех возможных заказов. Построить лучший дом в Городе, воплотив все свои наилучшие, наипрекраснейшие фантазии и не думая о средствах.— Он строил этот дом для нее? Ту, сказочно-русскую комнату он сделал для своей Несмеяны? Он верил, что теперь она вернется к нему? Возможно, во время новых гастролей они снова встретились и… Что она?— Она не вернулась.— Откуда ты знаешь? — Катя, кажется, правда расстроилась, — как всегда в таких случаях, лицо ее стало подчеркнуто бесстрастным.— Шоколадный домик не знает ее, — сказала Маша. — Он никогда не видел здесь Сару Бернар. Семен Могилевцев умер один в своем огромном роскошном доме, в августе 1917 года.— Какая грустная история… — Дображанская достала из сумочки золоченую пудреницу, открыла, намереваясь промокнуть непролитые слезы.Но не успела — внезапно и резко Маша вырвала дорогую вещицу из ее рук:— А вот Жоржа Архангельского дом точно знает. Взгляни-ка сюда…Катерина заглянула через плечо Ковалевой и увидела в круглом зеркале пудреницы двух дерущихся мужчин.

*

Чуб быстро схватила себя за нос, собравшийся сдать хозяйку громким чихом. Привлекать к себе лишнее внимание точно не стоило. На «банкет у Бернар» она прошла зайцем. Затеряться среди такого количества людей и корзин девушке с корзинкой было нетрудно. Труднее — понять, что еще нужно узнать.В растерянности Чуб почесала нечихнувший нос… В гримерной Бернар стоял еле заметный, но сильный, бередящий обоняние запах — тот самый, бродивший по театру и завлекший Киевицу сюда. Аромат множества подаренных Саре цветов, но подозрительно единый, обволакивающий и очаровывающий.— Какие прелестные духи, — тихо перевела реплику Пуфик. Обронивший ее полноватый господин, в шелковом галстуке с крупным бриллиантом, склонился к Сариной руке, втянул аромат. — Chef-d’oeuvre![10] Они сводят меня с ума…— Так и было задумано. Я изобрела их сама, — услышала Даша сопровожденный синхронным переводом Изиды чарующий голос Великой актрисы, не зря прозванный «золотым голосом сирены». — Еще когда маленькой девочкой я воспитывалась в монастыре, добрые монахини разрешили мне посадить там свой маленький садик и научили разбираться в цветах…И Даша поняла, что пьянящий запах, наполнивший театр, исходит не от сотни букетов, а от одной-единственной Сары.«Она первая выпустила духи, пудру, мыло имени себя…» — напомнила Маша.«Модерн… начало эпохи новомодных ведьм, скрывающих приворотные эликсиры под модными запахами, носящих амулеты под видом изящных безделушек…» — примолвила Катя.Дорогих безделушек — перстней, браслетов, длинных цепей — на Саре было так много, что и сейчас, стоя в двух шагах от нее, Чуб не могла поймать ее облик. Как бестелесная пери, Бернар словно бы вся состояла из блеска камней, беспокойно-терпкого запаха, сверкающего золотого голоса. Чуб хотелось проверить, правда ли та была совсем некрасивой, слишком худой. Но рассмотреть недостатки в обернутом зеленым шелком, ароматно-дурманном, золотоволосом, сияющем создании было так же трудно, как разглядеть столетье спустя реальную Сару под ворохом блестящих сплетен, беспокойно-терпких легенд и дразняще-эпатажных поступков.«Она вся была „по-своему“, она сама была Сара и все на ней, вокруг нее отдавало Сарой…» — всплыло чье-то высказывание.«Велик тот артист, который заставляет зрителей забыть о деталях», — вспомнила Чуб очередной бернарнизм.И вдруг стало грустно, оттого что она уже никогда не станет такой, как Бернар. Настоящей! И в одночасье — настоящим произведением искусства. Великой. Божественной. Там, на сцене, Сара и впрямь походила на божество, на краткий миг озарившее землю талантом. А Даша не способна ничего озаряЧуб прижала корзинку с рыжей подружкой к груди — захотелось заплакать, уйти. Все равно среди разноцветной толпы не найти…Она не поняла прозвучавший вопрос. Но то, что это — вопрос, поняла и сразу поняла, кто задал его, — слишком четкой и чистой была интонация, слишком переливчатым голос. Чуб подняла глаза и увидела рядом Сару Бернар.Великая актриса была меньше ее на полголовы, что почему-то ничуть не мешало ей смотреть на Дашу сверху вниз с понимающей полуулыбкой. Чуб успела поймать цепкий с прищуром взгляд, немного небрежно взбитый клок рыжих волос, немного излишних белил на бледном лице, излишне театральный жест правой руки и подкрашенные кармином подушечки пальцев, — прежде чем Сара взяла ее за подбородок и мир снова расплылся, распался.В золотистом тумане из корзины вынырнула рыжая Пуфик и застрекотала по-французски в ответ на вопрос. Бернар нисколько не удивилась красноречию кошки — напротив, издала одобрительный звук, цокнула языком и прибавила что-то. Пуфик картаво заспорила. Даша захлопала глазами, не понимая уже вообще ничего, лишь ощущая теплоту пальцев Сары. Оторвавшись от подбородка, они ласково потрепали Чуб по щеке. Взгляд Бернар, точный и холодный, как шпага, попал в Дашу, и Землепотрясную бросило в жар. А глядевшее ей прямо в глаза рыжеволосое божество просияло монологом.— …Je te le promets, — завершила она. Быстро сняла с пальца кольцо и протянула Чуб.— Бери, — мяукнула кошка.Даша приняла дар, выдавив едва ли не единственное знакомое ей французское слово:— Merci.И запоздало заметила, что внимание всего собравшегося в уборной киевского высшего общества приковано отныне исключительно к ней.Едва Бернар отошла, к Чуб скакнул худой человек в сюртуке и зло прошипел:— Кто вы, позвольте узнать, такая?— Я от Института Благородных Девиц… С подарком для мадемуазель… Обученная говорящая кошка, — заученно отрапортовала Даша.— А почему заведующая послала вас, отчего не Ольгу Васильевну? Не Анюту? — проявил обилие излишних знаний худой. — Сейчас я разберусь с вами, — злорадно пообещал он.Чуб мигом спрятала за спину руку с кольцом.— Бог с тобой, Петр Сергеевич, — вступился за Дашу какой-то толстяк. — Зачем устраивать сцену? Вы видели, мадемуазель Саре зверушка оказалась по нраву. Пусть барышня вручит подарочек, раз уж пришла…— Отчего ж вы не отдали ее во время беседы? — уточнил вредный, но не лишенный логики худой в сюртуке.— Испужалася… страх! — резко перешла на простую речь Даша, решив, что ее темнотой вредный враз объяснит себе все. — Шутка ли, сама Сара…— Вот и ладушки, — пропел добродушного вида толстяк, увлекая за собой худого и вредного, — сейчас организуем все в лучшем виде. Мы ж после к Предводителю едем. Его супруге говорящая кошка тоже по сердцу придется, а коль придется супруге, и мы не в накладе… Помнишь нашу просьбочку…С решительным видом оба просителя направились к мадемуазель Саре Бернар.— Чего стоишь, беги! — взвизгнула Пуфик. — Или ты правда решила меня ей подарить?Со всех ног Чуб бросилась прочь — из гримерной, из театра. И четыре минуты спустя оказалась в окружении спасительной реальности — вокруг Оперного театра им. Тараса Шевченко стояла неподвижная пробка, обозленно гудели машины. Чуб метнулась в крохотный сквер — десяток пустых скамеек у памятника Лысенко.— Ну!? Что тебе Сара сказала? — вопросила она. — Что ты ей ответила?— Что я… то есть ты — известная на весь Киев чревовещательница,[11] — сказала кошка.— Умно! А она?— Восхитилась твоим талантом. Сказала, ты впрямь совершенно не шевелишь губами. А еще сказала, что заметила твой завистливый взгляд.— Так и сказала?— И надбавила: «Зависть — хорошее чувство. Завидовать — значит желать оказаться на чьем-то месте. Хуже, что ты больше не веришь, что способна на это. Вот такая зависть — беда, она порождает лишь зло, ненависть к другим и себе. Отчего ты не веришь в себя?»— А ты? То есть я…— Сказала, что ты в себя веришь. Иначе б тебя не было здесь. Храбрости тебе не занимать. И яркости тоже. Но достаточно ли быть просто наглой и яркой, не имея ничего за душой?— А она?— Улыбнулась: «Какие знакомые сомнения. Я верно узнала твой взгляд. Я тоже видела его в своем зеркале. Но однажды одна старая добрая актриса дала мне хороший совет. „Сара, бедняжка моя, — сказала она, — у тебя невероятная буйная, от природы кудрявая грива, ты изящна и вдобавок в твоей гортани спрятана подлинная арфа — все это… оскорбляет посредственность одним фактом твоего существования. Вот первый грех, связанный с твоим внешним обликом. Ты не умеешь скрывать свои мысли, не можешь гнуть спину, не приемлешь компромиссов, не подвластна лжи — и тем самым наносишь обществу оскорбление. Это второй грех, связанный с твоей моралью. И ты хочешь ухитриться с такими-то данными не возбуждать зависти, не задевать самолюбия, не вызывать злобы?.. Но если ты, моя дорогая, хочешь остаться собой, то не бойся взойти на пьедестал, который зиждется на сплетнях, небылицах, наветах, лести и подхалимаже, лжи и правде. Но смотри, когда окажешься наверху, держись хорошенько и укрепляй его талантом, трудом и добротой…“» Я воспользовалась ее советом. Воспользуйся и ты, — сказала Сара. — И помни, моя дорогая, запечатанная бутылка — не значит пустая. Тому, что бродит внутри, нужно время. А выдержаный коньяк — намного ценней. Придет и твой черед. Обещаю. — А потом подарила тебе кольцо.— А я что?— Так обалдела, что едва не подарила ей меня, — Изида обиженно зашевелила усами.— Ты че! Я б никогда! — зареклась Даша Чуб. — Просто… не знаю… На меня бабы вообще так не действуют. Я как обмерла… Она же Великая. Она такая, такая…— Рыжая, — выдала свое объяснение кошка.— Таких актрис, как она, наверное, сейчас во-още нет… Думаешь, она обо мне правду сказала?— Если бы ты спросила меня, я могла б сказать то же самое, — бурчливо ответила Пуфик.— Так в чем проблема, скажи. — Чуб посмотрела на подаренное ей узкое кольцо с разноцветной эмалью. — Я готова еще раз послушать. Еще лучше — говори это мне каждый день!