*

Катя и Маша вцепились взором в круг зеркала, отображавшего живую картинку.Один из мужчин, вырываясь, лежал на полу, второй навис над ним, сжимая горло поверженного:— Где Лилия? Где, говори… — То был, несомненно, Жоржик, хотя усы его и лишились лихих завитков, голова — рокового пробора, а имя — заграничного шика. Теперь это был истопник Георгий — растрепанный, огрубевший, с усами-щетками и пролетарской щетиной на пожелтевших щеках.— Пойми, ее нельзя продавать… — с трудом прохрипел лежащий.— Говори, контра! Я тебе как на духу… Про Мелисинду, про хозяина дома. А ты мне… Одно слово — недобитая буржуйская морда!Недобитая буржуйская морда рванулась всем телом, решительно освобождаясь из-под гнета пролетариата-истопника. Тот завалился налево. Морда вскочила, явив двум зрителям из ХХI века резковатое лицо с суровыми бровями. Жоржик-Георгий скакнул на ноги. Но суровобровый с непримиримым взглядом уже добежал до стола и вытащил небольшой, но грозный на вид пистолет.— Вот ты как, буржуй недобитый… — догоняя рванувшего за оружием мужчину, Катино зеркальце утратило Жоржа, но голос его был слышен отчетливо. — Человека убить готов ради цацы буржуйской!— Георгий, пойми, ее место в музее. Она — историческая ценность…— Думаешь, я это так просто оставлю? — не пожелал понимать его истопник. — И на тебя управа найдется! Тебя уже раз арестовывали. Будет тебе и второй… Мне есть, что им рассказать. Например, про Марию твою. Как ты ее любишь… Я сам слышал, как ты говорил: «Пусть я, я пропаду, не она. Только не она, не Мария. Отдать жизнь за нее — счастье». А Мария твоя — тоже контрреволюционная буржуйская морда!Раздалось два громких звука — пролетарий явно открыл дверь ногой и ушел, хлопнув створкой. Непримиримый стоял, прислушиваясь к удаляющимся громким шагам, затем опустил пистолет и…Катино зеркало погасло. Пару секунд Маша тупо смотрела в него, как в экран телевизора, в котором ни с того ни с сего исчезло изображенье, потом подняла глаза к потолку, постояла, то шевеля губами, то старательно вслушиваясь.— Ничего не понимаю, — сказала она. — Дом замолчал. Не хочет говорить об этом. О свадьбах рассказывал, не затыкаясь… а тут. Он просто не отвечает на вопросы.— Из чего следует, — вывела Катя, — что Шоколадный домик что-то скрывает. Быть может, нечто, что, по его мнению, может причинить ему вред.— Но кто был тот человек с пистолетом? — развела руки Маша. — Кто такая морда Мария? Кто — Мелисинда? Как теперь прояснить это?— Есть идея, — сказала Катерина.

*

— Мне кажется, это не очень хорошая идея, — нервозно произнесла Маша.— Не скажу за идею, но ты, Маша, очень хороша! — вынесла вердикт Даша Чуб.— Разве я похожа на Сару Бернар?Маша тревожно смотрела в зеркало, но видела там не себя — картинно-красивое, искусственное создание.— Не знаю, — почесала пухлый нос Чуб. — От тебя ща в глазах все плывет и искрится. Аж слепнешь… Вот этим вы точно похожи! Чего мы и добивались.В чертах Маши и Сары было не много сходства. Единственное, что, пожалуй, роднило их, — сама неяркость, обычность их черт. Но, будучи великой, Бернар смогла доказать, что обычность — идеальное лицо для актрисы. На нем, как на чистом листе, можно нарисовать практически все: страх, радость, страдание, красоту, уродство, небесное совершенство… И, будучи красноречивой, Катя смогла убедить Ковалеву, что та способна повторить этот фокус.Хоть, если честно, по-настоящему похожими в них были только три вещи — рыже-пушистые волосы, невысокий рост, худоба… и то, четвертое, что делало это отныне неважным.Огненные кудри Маши рассыпались по плечам золотистыми волнами. Обнаженные руки увивали браслеты, похожие на обращенные в золото дикие виноградные лозы, — один начинался от пальцев и доходил до локтя, второй властно обвивал ей предплечье. Чело Киевицы венчала трехъярусная изумрудная диадема. Два крупных каплеобразных котла спускались на щеки. Двадцать шесть ожерелий из драгоценных камней переливались на шелковом платье цвета морской волны, перехваченном на бедрах широким золотым поясом с тремя рядами опалов и изумрудов.— Я не узнаю себя! — почти проплакала Маша.— И не надо. Нам нужно, чтоб он узнал тебя. — Чуб перевела взгляд на фото Великой актрисы в костюме Феодоры. Сара Бернар казалась закованной в непробиваемую броню из драгоценностей.— Да, — присоединила свой взгляд Катерина. — Не удивительно, что пред ней не могли устоять. Она знала толк в украшениях. И в амулетах…По дороге в Башню Катерина Михайловна заскочила домой, чтоб захватить свой кофр с драгоценностями. Полутораметровый кожаный шкаф-чемодан с трудом поднял наверх Катин шофер. Теперь его содержимое — ожерелья, колье, броши, браслеты, кольца и перстни, аграфы, фибулы, цепи — разбрелось по столам, диванам и креслам, вмиг сделав Башню Киевиц похожей на сказочную пещеру Али-Бабы.— И ты не боишься, что тебя ограбят? — поинтересовалась Чуб.— Боюсь, — призналась Катя. — За воров. Зачем мне лишние трупы? Круг Киевицы третьей степени, — подняла палец она. — Даже если Киев опять захватят татаро-монголы, мою квартиру они точно не тронут.— Забираю свои слова обратно, — заявила Землепотрясная Даша. — Если имея все это, ты носишь постоянно лишь пять-десять колец, ты — суперскромная! И что, все-все-все эти цацки — магические? — Даша взглянула на свое эмалевое колечко от Сары Бернар, разрисованное крохотными водными лилиями.— К сожалению, нет, — вздохнула Катя. — Потому это такая ценность — настоящий Модерн. Все это, — небрежно очертила она пальцами абрис Машиной изумрудной экипировки, — красивые и очень дорогие пустышки. Но пока не купишь, не выяснишь. Все зависит от мастерства ювелира. Модерн поставил цель до мельчайшей детали, до прожилки на листике скопировать природу. Но этого мало… Мало заварить чай из мяты, нужно извлечь из растения непобедимую силу. И Модерн похож на медицину. Как и при изготовлении лекарств, он отсекает все лишнее и извлекает из обычных природных вещей самую суть.— Как и в театре.— Что?— То же самое в театре, — сказала Чуб. — Обычная история. Они любили друг друга, потом он ее бросил. А ты ревешь, как идиотка, потому что тебя ткнули носом в самую суть — как это больно. Так больно, что ты сам готов умереть. Ведь расставанье и есть смерть — большая ли, маленькая. Что-то рвется навечно. Наверное, в любом искусстве так. И не только в искусстве… Вот Маша, как думаешь, может, она ща такая красивая, потому что мы извлекли ее суть?Катерина заинтересованно подняла левую бровь, оценивая прозвучавшую мысль, и уселась на диван рядом с Дашей. Обе дружно подперли подбородки руками, оглядывая стоящую пред ними золотую статую.— Не смотрите на меня так… — взмолилась Маша. — Я ж не картина.— Картинка! Настоящая картинка! — и не подумала отводить глаза Даша Чуб. — Я и не думала, что у тебя такие красивые волосы. И кожа такая белая-белая… Почему ты ее вечно прячешь?— Ты и правда похожа на какую-то картину… известную, — Катя только устроилась поудобней. — Изумруды отменно подчеркнули глаза. Они стали такие зеленые… колдовские… ведьмацкие. И такие огромные. Тебе всегда изумруды нужно носить.— Согласна, — подтвердила Землепотрясная. — Если Катя подарит тебе свои изумруды, носи их всегда! И даже во сне не снимай.— Хорошо, я буду ходить в них в детскую кухню, — окрысилась Маша.— Какая кухня?! Ты — богиня! Сама посмотри… — взвыла Чуб.— Я уже видела, — отказалась от доппросмотра Ковалева, вмиг почувствовавшая себя отнюдь не красавицей, а новогодней елкой в окружении малых детей. — И мне все же кажется, что это плохая идея. Семен Могилевцев не может не заметить подмену. Он же любил Сару! Полжизни!— Откуда ты знаешь, кого он на самом деле любил? Может, как раз вот этот бриллиантовый образ? — великомудро рассудила Даша. — Не забывай, он видел ее всего два-три раза в жизни.— А фотографии?— Да взгляни, она всюду разная. Она же актриса… К тому же Великая.— Но я намного моложе, — швырнула Ковалева последний козырь. — В 1917-м Саре Бернар было 72 года!— И это не помешало ей играть 13-летних Джульетт. Значит, и тебе помешать не должно.— Пойми, — влилась Катя, — ты — не реальность. Ты — его сон. Кто видит во сне семидесятилетних старух? Ты — Принцесса Греза, явившаяся перед смертью своему верному рыцарю… Что с тобой, Маша?— Почему ты сказала «Принцесса Греза?» — прошептала та, быстро сглотнув.Ростана. В роли этой самой принцессы Бернар и изображена на потолке Шоколадного домика. А почему ты спросила?— «Принцесса Греза» — очень грустная пьеса, — сказала Маша. — О трубадуре, влюбившемся в Прекрасную Даму, которую он никогда не видел. Он шел к своей Принцессе всю жизнь, но увидел лишь перед смертью. Принцессу Грезу звали Мелисиндой.— Мелисинда — Бернар. Все сходится! — возликовала Катя. — Могилевцев ждал ее всю жизнь, как тот трубадур. Потому и изобразил ее на потолке в этой роли.— «Принцесса Греза» — одно из самых известных произведений Михаила Врубеля. — Помедлив, Маша подошла к книжной полке, сняла художественный альбом и, открыв его на нужной странице, положила на стол.Катя и Даша одновременно склонились над ней и так же одновременно охнули.— Я ж говорила, — вскликнула Катя, — ты похожа на какую-то картину…— Какое похожа? Это она! — воскликнула Чуб. — Точно она… Хоть раньше я б тебя тут ни в жизнь не узнала, — призналась она. — Ты здесь слишком красивая. Вот какой он тебя видел, твой Врубель! А ты говорила, забыл, не любил, видел два раза… Ты и была его Принцесса Греза! Он видел тебя — настоящей!— В отличие от нас, он всегда знал, что ты красавица, — сказала Катя, разглядывая рожденную гением Врубеля прекрасную золотоволосую девушку, склонившуюся над умирающим трубадуром.У врубелевской Принцессы Грезы были распущенные рыжие волосы, волнообразно струящиеся по платью цвета морской волны, на ее руках, плечах и груди сверкали украшенья с большими изумрудами…В руках Греза сжимала цветок белой лилии.