Аддис затихает.

— Ты поешь немного и забудешь, что такое голод. Ну, а я – нет. Это моя работа – заботиться о тебе, и я сделаю все от меня зависящее. Но я до усрачки боюсь, что все, о чем я мечтала, рухнет. Так что попробуй еще раз сказать, что хочешь умереть с голоду.

Он смотрит в пол.

— Извини.

— Я дам тебе знать, когда в следующий раз найду пиццу или мороженое, а пока давай попробуем остаться в живых, хорошо?

Он вздыхает и еще раз кусает кубик.

— Ладно, — говорит Нора. – Пошли поищем, где поспать.

Когда они вышли из полицейского участка, солнце уже полностью скрылось, оставив только оранжевое свечение на западе. Там, где Пайн Стрит пересекается с Бродвеем, мерцает несколько уличных фонарей. Нора видит мужчину с женщиной, неуклонно взбирающихся в гору. И с ними теперь еще кто—то. Второй мужчина, плетущийся позади них на расстоянии, как угрюмый подросток, который не хочет, чтобы его видели с родителями. Итак, они собирают новообращенных. Пытаются создать гнездо. Даже мертвые хотят иметь семью.

— Но мою вы не получите, — бормочет Нора себе под нос и тянет Аддиса в другую сторону.

В пятидесяти пяти километрах к северу от полицейского участка молодая девушка, недавно убившая мальчика, смотрит на синие и бежевые дома, освещаемые фарами семейного внедорожника. Ее отец не отрывает глаз от дороги, мать — от местности по краям шоссе, с пистолетом наготове, на случай, если что—нибудь выползет из этого идиллического пейзажа. Они едут позже обычного, это безопаснее, и девушка рада. Она ненавидит спать. Не только из—за ночных кошмаров, но и потому, что это – потеря времени. Потому, что жизнь коротка. Потому, что она чувствует внутри себя множество переломов, и она знает, что мир повсеместно рушится. Она мчится вперед, на поиски «клея».

В пятидесяти пяти километрах к югу от этой девушки человек, который недавно узнал, что он монстр, следует за двумя другими монстрами вверх, по крутому холму, в пустой город, потому что вдалеке он чувствует запах, и сейчас его цель – взять добычу. Зверь внутри него хихикает, пускает слюни, в предвкушении мнет свои многочисленные руки, вне себя от радости, ведь человек, наконец, повиновался. Но сам человек этого не чувствует. Он ощущает только холодную пустоту в груди, в органе, который когда—то перекачивал кровь и чувствовал, но теперь не колотится. Тупая боль, как отрубленная культя на холоде, – что было там раньше, того больше нет, но оно болит. Все еще болит.

В ста метрах к северу от этих монстров девочка и мальчик ищут новых родителей. А может, они ими становятся. Оба сильные, оба суперумные и суперкрутые, но такие крошечные и одинокие в этом огромном, беспощадном, бесконечно голодном мире.

Все шестеро движутся навстречу друг другу, некоторые случайно, некоторые намеренно, и, хотя их цели значительно отличаются, в этот летний вечер под сенью холодных звезд все они разделяют одну мысль:

«Найти людей».

— Можно я достану фонарик? – спрашивает Аддис, когда они входят в усаженный деревьями жилой район. Нора узнает несколько возвышающихся особняков, которые они видели с шоссе.

— Звезды достаточно яркие. Я не хочу, чтобы люди нас увидели.

— Но я думал, что мы ищем людей!

— Не ночью. Ночью бродят плохие люди.

— Мы бродим ночью.

— Хорошо, плохие и глупые люди. Но мы таких не ищем.

Он тяжело сглатывает и делает глубокий вдох.

— Я только что проглотил кусочек того, что мы взяли в полицейском участке.

— Я знаю, что это противно, Адди, но посмотри с хорошей стороны. Тебе никогда не придется какать.

Его лицо застывает, а потом он начинает хихикать.

— Что?

В этой еде нет отходов. Твое тело впитает все. Так что по большому ходить не придется.

Взрыв хохота. Нора смеется над тем, как смеется он.

— Какать, — повторяет он с крайней степенью удовлетворения, словно смакуя лучшую шутку в мире.

— В принципе, то, что ты ешь – это жизнь.

— Что?

— Это сделано из того же материала, из которого наши клетки получают энергию. Так что в основном человеческая жизнь сконцентрирована в этом порошке.

— Мы едим людей?

— Не людей. Просто это сделано из того же материала.

— Ооо.

Нора оглядывается через плечо. На улице темно, только слабо блестит месяц. Она напрягается, чтобы разглядеть вдалеке спотыкающиеся силуэты. Кажется, все это время они не сбавляли темпа, и ей приходит на ум, что если она и Аддис бежали бы изо всех сил, то смогли бы, наконец, оторваться от своих преследователей. Несмотря на медлительность, у мертвых есть два преимущества: они за полтора километра чуют запах живых и никогда не останавливаются. Нора понимает, что рано или поздно ей придется с ними столкнуться.

— Как насчет него? – говорит Аддис, останавливаясь, чтобы посмотреть на довольно большое двухэтажное здание. Оно необычно контрастирует с другими. Это элегантный старомодный дом из красного кирпича с белыми оконными рамами и шариками в верхней части перил балконов второго этажа, но защищенный, как городское отделение банка. Толстые кованые решетки на всех окнах, камеры на каждой двери и высокая железная ограда по периметру двора. Забор не очень поможет, поскольку ворота лежат на земле, но все же…

— Давай посмотрим, — говорит Нора.

Она достает фонарик и топор. Аддис делает то же самое. Они быстро обегают двор, проверяя все оконные решетки и двери. Все цело, все заперто. Единственная выходящая из ряда вон вещь – кабриолет «мозератти» со следами когтей и засохшей крови. Странно, но двор ухожен: кустарники все еще растут ровными рядами, на газоне растет сорная трава, но он не зарос.

— Все чисто, — говорит Аддис голосом полицейского.

— Эти оконные решетки довольно широкие. Как думаешь, ты пролезешь?

Он сует голову между прутьев. Если прижать уши, вероятно, он сможет протиснуться.

— Хочешь, чтобы я вломился? – спрашивает он, хитро улыбаясь. Грабитель из него вышел бы лучше, чем полицейский.

— Давай сначала проверим остальные двери.

Они возвращаются к передней двери. Нора с удивлением обнаруживает, что входная дверь – огромная дубовая плита с усиленными петлями – не заперта. Приоткрыта. Они шагают внутрь. Нора запирает ее за собой и включает фонарик. Интерьер не менее роскошен, чем она ожидала. Как обычно, экзотическое дерево и кожа, картины, картины, написанные настоящими художниками, небрежно развешаны по залу, как будто не являются чем—то особенным.

— Боже, — шепчет Нора, направляя фонарик на грязный замысловатый коллаж. – Это Раушенберг5.

— Картина слишком большая, — Аддис говорит тоном, означающим «даже не думай об этом». Он помнит, как их семья остановилась в музее, чтобы поискать оружие у мертвых охранников, и Нора набила полный багажник Пикассо. Он помнит, что когда какие—то бандиты угнали их машину, и им пришлось идти пешком, она заставила его положить в свой рюкзак всю ее одежду, чтобы освободить место для свернутых холстов Дали. Больше ему не нужно об этом беспокоиться. Сейчас она стала гораздо практичнее.

Они начинают исследовать дом. Белые круги от фонариков шарят по стенам, как призраки. Нора щелкает выключателем и с удивлением видит, как загорается люстра. Она быстро выключает ее.

— Зачем ты ее выключила? – говорит Аддис.

— Ты знаешь, зачем.

Аддис вздыхает. Они тихо спускаются вниз по коридору в направлении столовой.

— Что это за запах? – Аддис морщит нос.

Нора принюхивается.

— Горелый пластик? – она движется в сторону кухни, чтобы посмотреть, но Аддис визжит так внезапно и резко, что Нора чуть не роняет фонарик. Она бросается к нему, подняв топор. Свет от его фонарика медленно ползет по лицам трех трупов. Трупы очень старые. Скелеты. Плоти нет, остались только несколько связок, соединяющих суставы. Даже одежда сгнила. Они мирно сидят в гостиной, взрослый в мягком кресле, а двое скелетов поменьше – на диване, безгубые рты сжаты в оскал, который скрывает каждую улыбку.