Мужчина со своим помощником ломятся в переднюю дверь, семья сидит в конце комнаты, их пальцы, как когти, сжимают и разжимают воздух. Выхода нет.

Нора тащит Аддиса в ванную комнату – крошечную коробку, в которой находится только раковина, унитаз и узкое окошко, выходящее на задний двор. В комнатке едва хватает места для двух человек. Отличное место для последней битвы.

— Стой позади меня, — шепчет она. — Если они меня…

Она не договаривает. Говорить больше нечего.

Она задерживает дыхание и прислушивается. Громче всего бьется в груди ее сердце. Пульсирует в ушах и ревет в висках. Крошечные вопли нервных окончаний пальца достигли космоса и вернулись назад, в обрубок.

Большой мужчина прекратил стучать в дверь. В коридоре наступила тишина. Потом раздались шаги. Медленные, раз в секунду, шаги костяных ног простучали по полу, как когти собаки или туфли на шпильках. Щелчок замка. Скрип двери. Шагов стало больше, они намного тяжелее, но смягчены обувью. Потом наступила тишина.

Нора напрягается. Она берет топор обеими руками, несмотря на растущее онемение правой. Аддис прячется у нее за спиной на сиденье унитаза, тяжело дышит, но он слишком испуган, чтобы плакать. Она встает в позу, загораживая его полностью. Ее посещают эгоистичные мысли: если он погибнет, как минимум, ее здесь не будет, чтобы это увидеть. Она – его старшая сестра. Она должна уйти первой.

Она оглядывается, чтобы сказать, что любит его. Сморщенное лицо ухмыляется в окне. Копье кости пробивает стекло и Аддиса. Поднимает его, вторая рука обхватывает, и он исчезает через оконный проем.

Нора остается одна в ванной комнате, глядя на темный двор с аккуратно подстриженной травой и кустарниками. Только она и мягкий стрекот сверчков.

Ее лицо перекашивает и дергается в беззвучном вопле. Она пинком отворяет дверь ванной. Коридор пуст. Она выбегает через широко открытые двери и обегает дом, размахивая фонариком, рисующим светом сумасшедшие дуги. Она видит открытую внутрь заднюю дверь.

Все собрались в гостиной. Большой мужчина и женщина стоят на коленях на полу перед кофейным столиком. Аддис лежит на дорогой дубовой столешнице, его кровь заливает выгравированные на ней цветы и узоры. Мужчина и женщина смотрят на него сверху вниз, и скелеты нетерпеливо склоняются над ним, как ангелы в сатанинское рождество.

Аддис смотрит на Нору. Он кашляет, и его губы краснеют. Он что—то говорит, но слишком тихо. Большой мужчина берет его на руки и поднимается на ноги. Человек смотрит на Нору. Искра сознания еще осталась, слабая и исчезающая, но все еще в нем, как и боль. Потом существо встает и трогает его за руку. Его острые пальцы сжимаются, пока не рвут кожу. Нора слышит, как в комнате нарастает гул, вибрация исходит от существа и от скелетов, низкий и диссонирующий звук, как сто треснутых бокалов, звенящих в унисон.

Существо перекрикивает гул. Он открывает челюсти, и возникает сухое грубое мычание, пронзительное и жестокое, полное бессловесной ярости, как рев мегафона в ухо мужчины.

Глаза мужчины меняются. Брови и губы расслабляются. Его боль, тоска и неуверенность исчезают.

— Нет, — хрипит Нора. – НЕТ!

Мужчина вгрызается Аддису в плечо. Аддиса начинает трясти.

Нора так сильно жмурится, что глазам становиться больно. Она бежит прочь, натыкаясь на стул, стены, спотыкаясь на газоне. Она видит только темноту и искры. Ее дом рушится, кирпичи распадаются, стены падают друг на друга, а потом появляется черное облако пыли, которое заполняет воздух и скрывает все, стирает все, заставляет все исчезнуть.

Она сжимает лицо руками, выдавливая мысли.

«Нет».

Джули приоткрывает глаза. Утреннее солнце преломляется через их влагу, создавая абстрактные узоры на ресницах. Она только что очнулась от долгого сна, как обычно, плохого. Ей снилось, что она была монстром. Ей снилось, что она была в пустой школе. Ей снилось, что скелет украл белое платье ее матери, и танцевал с отцом на крыше.

Она чувствует под собой грохот и понимает, что грузовик движется. Она садится и вытирает корочки с уголков глаз. Солнце стеснительно выглядывает в раннем рассвете.

— Мама? – говорит она, и в зеркале появляются глаза ее матери, синие, как у нее, но бледнее.

— Привет, дорогая, — говорит она.

Джули потягивается.

— Где мы?

— Только подъезжаем к Сиэтлу. Видишь?

Они въезжают на вершину холма, и перед ними расстилается город. Она видит Спейс—Ниддл, по—прежнему стоящий прямо и спокойно подмигивающий огнями, словно все хорошо. По мере приближения к центру города шоссе становится загруженней. Неизменные пробки из разбитых и брошенных н улице автомобилей. Отец Джули замедляет ход, чтобы проехать, подталкивая автомобили по необходимости. Джули смотрит в небо, чтобы не видеть то, что находится внутри этих машин. Сейчас она чувствует себя совсем не готовой к виду смерти. Ей уже хватило ее по уши.

Поэтому, когда они подъезжают к эстакаде, она замечает наверху девушку, которая, спотыкаясь, пересекает ее.

— Папа! – кричит она и яростно тычет в ее сторону. – Смотри!

— О, боже… — шепчет ее мать.

Ее отец останавливает грузовик, но ничего не говорит. Они наблюдают, как девушка идет к другой стороне шоссе. Медленные, шаркающие шаги. Пустой, тусклый взгляд. Кровь, размазанная по руке с отсутствующим пальцем, раскачивающейся у бедра.

Отец Джули оглядывается назад на дорогу и едет вперед.

— Папа!

— Она мертва.

— Мы этого не знаем, — говорит его жена.

— Вы видели, как она идет. Вы видели ее руки. Одна, в закрытом городе, даже без рюкзака? Она мертва.

— Что если она просто ранена? – настаивает Джули.

— Это явно укус. Если она еще не обратилась, она обратится в течение нескольких минут.

Джули вытягивает шею, чтобы посмотреть назад, на пешеходный переход над дорогой.

— Папа, мы хотя бы проверить должны!

— Какой в этом смысл, Джули? – в первый раз за сегодняшнее утро его глаза появляются в зеркале, и Джули видит в них боль. – Ты хочешь завести еще одного друга, чтобы посмотреть, как она превратится в труп? Ты сама ее пристрелишь, или мне придется?

У Джули защипало в глазах, и задрожали губы. Она смотрит на девушку, старше ее, старше того мальчика, что Джули убила вчера, может быть, ближе к возрасту Никки, бредущую в одиночку по мосту.

Она открывает дверь грузовика и выскакивает.

Грузовик едет не быстро, но тротуар выскальзывает у нее из—под ног, и она падает, срывая кожу на локтях и чувствуя, что теряет часть зубов. Не обращая внимания на соленую жидкость, льющуюся ей в горло, она встает на ноги и бежит к эстакаде, крича:

— Эй! Эй!

Кажется, девушка в переходе не слышит ее. Она продолжает идти вперед, спотыкаясь.

— Ты не мертва! — Джули душат слезы. – Ты не мертва! Ты можешь ехать с нами!

Стальные руки обхватывают ее сзади и поднимают вверх.

— Джули, — шипит отец. – Боже мой, Джули.

Она вырывается из отцовского захвата, безудержно рыдая, пока кровь заливает ее подбородок и футболку. Она чувствует, что трещины ее мира увеличиваются. Она чувствует, как он рушится.

Ее отец смотрит на девушку на шоссе.

— Мисс, — кричит он уставшим голосом полицейского, зачитывающего законы. – Вас укусили?

Девушка смотрит на него.

— Вы заражены?

Она качается на ногах и ничего не говорит.

Отец Джули осматривает улицы, ведущие к эстакаде, чтобы оценить риски и возможность добраться до девушки, и качает головой. Он тащит Джули обратно к грузовику.

Джули пытается бороться с ним, но все тело ломит. Она понимает, что он поступает логично, но борется и с этим тоже. Он озвучил свою мысль. Он не неправ. Но он ошибается.

— Иди с нами! – хрипло кричит Джули.

Наконец девушка на эстакаде смотрит на нее. У нее рассеянный взгляд и, как у Джули, залитое горячими слезами лицо.

— Мы едем в Южную Каскадию! Там есть стадион, и в нем люди!

Отец засовывает Джули в грузовик и хлопает дверью. Она опускает окно и высовывает голову.