— Я все равно полечу, — отозвался Роун. — Вот увидите!

Но он все еще колебался — ведь у него не было крыльев! Зато его осенила идея связать несколько длинных виноградных лоз и с их помощью, взмыв в опьяняющую высоту, перемахнуть через ущелье и спланировать на другую его сторону.

Осторожно раскачавшись, Роун проверил прочность связанных ветвей, затем посмотрел на ущелье и прикинул на глаз расстояние, разделявшее его и семилеток грасилов. Розовое лицо Роуна повлажнело, рубашка прилипла к телу — от страха он весь вспотел.

Уцепившись за раскачивающиеся ветви, он вдруг подумал:«А что… если сейчас все бросить и убежать домой?» Мама спросит: «Что ты сегодня делал?» И он ответит: «Ничего». И этот день закончится так же, как и все остальные…

Но в этот миг до него донеслось со стороны грасилов: «Дурачок! Роун — болван!» Они все время так обзывали его, и Роун окончательно решил — этого больше не повторится! В конце концов, он сможет сделать такое, что им и не снилось, да и просто не под силу!

Роун заставил себя расслабиться, мускул за мускулом, как учила его мама, когда он злился или не мог уснуть. «Надо думать только об одном, — приказал он себе, — как перелететь на другую сторону и не смотреть вниз, на ущелье». И он еще раз, на глаз, мысленно прикинул, на сколько надо отвести сооруженный им канат.

Если повезет, все удастся сделать как надо.

С канатом в руках Роун отбежал как можно дальше, а затем, вцепившись в него изо всех сил, поджал ноги. В какую-то долю секунды он почувствовал себя частью огромного маятника. Раскачиваясь все сильнее и сильнее, он наконец заставил себя уловить ту наивысшую точку взлета, когда надо отрываться и лететь.

Ветер свистел в ушах, под ногами распахивало черную пасть бесконечное ущелье, но Роун видел только зеленую траву пастбища на другой стороне И когда он вновь достиг точки наивысшего взлета, то отпустил канат. А затем, не будучи уверенным, получится или нет, заставил себя расслабиться, готовясь к приземлению…

И снова свист ветра в ушах. Потом удар ногами о землю и падение. Инстинктивно перекувырнувшись, чтобы уменьшить силу толчка, Роун едва ли заметил, что зацепился ногой о какую-то выемку. Не обращал он внимания и на то, что внутри у него все клокотало, словно там работали кузнечные меха. Он видел лишь растерянные лица грасилов! И ликующе рассмеялся

— Вот так-то, я перелетел через ущелье, и лучше, чем вы! — возбужденно выпалил он и вскочил, собираясь уйти. Подумаешь, ему ничего не стоит перепрыгнуть через какую-то там канаву!

— Вот так-то! — торжествующе еще раз повторил он и — упал, потеряв сознание.

Он приходил в себя медленно, с усилием прорываясь сквозь красные и зеленые вспышки боли, и ничего не мог разглядеть, кроме сверкающего солнца. Грасилы давно ушли, бросив его одного. Они решили, что он умер.

Но если это — смерть, то кто-то же должен о нем позаботиться. Кто? Да только папа с мамой, больше некому.

И Роун пополз, с трудом подтягиваясь на руках и помогая себе правым коленом. Его левая ступня пульсировала болью, волнами перекатывающейся по всей ноге до самого паха. Он с напряжением вглядывался в яркий солнечный свет, пытаясь определить направление пути. Нужно было проползти по раскачивающемуся мостику через ущелье, а затем миновать большую часть деревни, до самого дома.

Вниз и вверх по холмикам. Его покалеченная, напоминающая о себе нестерпимой болью нога беспомощно волочилась сзади. Роун хотел умереть дома. Или остаться жить, если папа сможет вылечить его. Только не лежать и ждать смерти там, где застала тебя беда, как это делали грасилы.

Ступня ударилась об острый камень, увитый колючим кустарником. Куст впился в волочившуюся ногу, как огромное насекомое. Как харон, впившийся в мертвую плоть погибшего грасила. Того грасила, что остался на дне ущелья. От одной мысли об этом Роуна затошнило и вырвало. Он хотел было отодрать колючий куст от ноги, но сил ему хватало лишь на то, чтобы ползти, ползти вперед…

Наконец он добрался до мостика. Здесь ползти стало труднее, намного труднее: ладони скользили по гладким, потертым доскам, опасность соскользнуть вниз была велика, если помнить еще и о том, что мостик постоянно раскачивался.

Дерево обдавало горячей сухостью, жгло ладони, а колючий куст, впиваясь все глубже, зловеще шелестел, скреб по доскам.

Целую вечность полз Роун сквозь горячий туман, его больная нога горела, словно в ней полыхал факел. И когда он наконец добрался до дома, вполз на крыльцо и позвал родителей, он снова потерял сознание. Но даже в полузабытьи он продолжал звать их на помощь.

— Выпей-ка это, — мама протягивала кружку с горячей жидкостью.

И Роун послушно выпил.

— Раф, — позвала Белла, — Он очнулся.

Появился папа, его фигура неясно вырисовывалась в проеме двери. Он всегда был таким большим, а теперь почему-то показался Роуну ниже мамы.

— Прекрати всхлипывать, Белла! — строго сказал он. — Я все сделаю как надо.

Роун почему-то больше обрадовался отцу. Может быть, оттого, что увидел он мать старой, морщинистой, как высохшие листья, которые гоняет ветер.

Раф тяжело сел, устраиваясь поудобней на стуле Его согнутые ноги неуклюже вывернулись назад, а лицо с добрыми голубыми глазами оказалось рядом с лицом Роуна.

— Не бойся, малыш, — успокаивающе произнес он. — Все в порядке.

— Я разбился, папа, — внезапно что-то осознав, сказал Роун. — Как ты, — и снова расплакался

— О боги! — только и выдохнула мама.

— Выйди из комнаты, женщина, — строго приказал папа, наклонившись и похлопав Роуна по плечу. — Я тебя вылечу, малыш. Замолчи, Белла. Я все сделаю как надо.

Раф осторожно ощупал ступню Роуна. Тот вскрикнул от резкой боли.

— Конечно, питье немножко поможет, малыш, — сказал отец. — Но все равно будет больно. Другого выхода нет, надо потерпеть.

Роуна бил озноб. Белла расплакалась:

— Не надо, Раф, не надо! Я не смогу этого вынести.

А потом папа стал что-то делать с его ногой, терпеть пронзающую дикую боль Роун уже был не в состоянии, в голове носилась единственная мысль: «Я умираю. Отец убивает меня, убивает за то, что я разбился…»

Через несколько дней, когда Роун впервые вышел на улицу, стараясь щадить больную ногу, его заметили грасилы-семилетки.

— Да он жив! — крикнул кто-то из них, и все остановились, глазея на Роуна.

Сначала грасилы подошли к нему поближе, а потом испуганно отбежали в сторону.

— Ну, иди, давай иди, — подтолкнул Роуна отец.

Мальчик с опаской сделал неуверенный шаг.

— Не бойся, переноси на ногу тяжесть тела, наступай на нее. И старайся не обращать внимания на боль. Покажи-ка им, на что ты способен

— Да он ненастоящий, — протянул один из грасилов.

— Конечно, он же умер, — добавил второй.

— И отец у него не настоящий! Посмотрите-ка на него! Да они оба мертвые, ходят тут среди живых…

И детишки снова попятились, возбужденно хлопая руками и разворачивая розовые мембраны развивающихся крыльев.

Один из них сорвал ярко-оранжевый стручок цветка, росшего в садике перед домом, и запустил им в Роуна, но промахнулся. Стручок шмякнулся о белую стену дома, оставив на чистой поверхности яркое пятно.

Второй грасил швырнул коричневый стручок, и Роун успел увернуться, но вот зеленый больно ударил ему прямо в левую бровь, его едкий сок попал в глаз и начал щипать.

Отец бросился за грасилами, но те со смехом, дразня его, разлетались в разные стороны. Раф, проклиная свои кривые кости и бесполезные мускулы, пытался поймать хоть одного, но споткнулся и, не удержав равновесия, упал. На забаву грасилам он лежал в пыли и, словно беспомощная черепаха, никак не мог перевернуться, чтобы подняться.

— Старикан Роуна свалился! — распевали задиристо грасилы. — Роун — урод, колченогий… колченогий…

Они восторженно завыли и принялись швыряться стручками и комьями грязи. Что-то отчаянно крича, на крыльцо выскочила Белла.

И тут Роун забыл о своей ноге, он даже не чувствовал, болит она или нет. Бросившись к ближайшему грасилу, он вырвал у него из рук стручок и выдавил сок прямо ему в глаза. Затем поймал второго и сделал то же самое.