На кругу глупости говорил:

- Казаки, мы татарам Азова не отдадим, а что вот делать, коли они возьмут его? Всего нас две тысячи! Силы-то нет.

- Как так нет! - взревел казак Осип Петров. - Две тысячи - не сила? Про то, сколько нас, не знают. И нужно не отсиживаться, а дать хану бой. Такой хвост накрутить, чтоб другой раз под Азов ему ходить неповадно было.

- Уж больно ты герой у нас! - осерчал Яковлев. - Может, ты и возьмешься хану хвост крутить?

- Возьмусь.

- Осип! Петров! Веди нас!

Слово, сказанное казаками на кругу, - закон. Атаманом остался Яковлев, а власть перешла к Осипу Петрову.

С неделю татары вертелись вокруг города, набираясь смелости, чтобы пойти на решительный приступ. У них было несколько пушек, но пушкари стреляли плохо, ядра падали в ров, тюкались в стены и только изредка залетали в город. Наконец Бегадыр Гирей приказал идти на приступ, и тут молчавшие казачьи пушки подняли такой неслыханный рев, с такой меткостью поражали наступающих, что татары отхлынули от города и собрались вокруг ханского шатра.

- Вот и славно! - твердил Яковлев, - Так, с божьей помощью, и отсидимся.

- Нет, - сказал Осип Петров, - теперь мы сами выйдем из ворот.

- Но зачем? - взмолился Яковлев.

- А затем, чтобы Азова не потерять. Подойдет Пиали-паша, совсем плохо будет.

И выпустил Осип Петров на тридцатитысячную армию тысячу запорожцев Дмитрия Гуни.

Татары, не выдержав первого натиска, подались, но хан Бегадыр, понимая, что казаки нацелены на его шатер, бросил в бой своих сейменов. Им приказано было остановить казаков и тотчас отойти к шатру.

Все так и вышло, сеймены приняли бой и дали время опомниться своему войску. Теперь мурзы и беи увидали, что казаков мало, какая-нибудь тысяча, что их можно окружить и уничтожить.

Началась неравная рубка.

Осип Петров глядел на битву со стены. Плохо пришлось запорожцам. Вот их потеснили, вот уже сбились они в колючий шар, уже не нападают, а отбиваются. Вот уже татарские беи, пуская в бой свежие отряды, стремятся рассечь крошечное запорожское войско надвое…

К Осипу пришел на стену старый запорожец великан Крошка.

- Что ты делаешь, наказной атаман? Зачем губишь запорожцев? Или избавиться от нас захотел?

Молчит Осип Петров, молчит, только лицом темнеет.

- Атаман, дай сигнал - отходить, пока не порубано войско.

Молчит Осип. Заплакал Крошка, старый воин.

- Атаман, богом тебя молю! Дай сигнал - отходить! А нет, так и мою сотню отпусти на погибель, коли запорожцы не любы на Дону.

Молчит Осип.

Схватился Крошка за саблю, но дюжие казаки, стоявшие рядом с наказным атаманом, сжали ему руки железными своими руками.

А под стенами Азова - кровавое пиршество. Все тридцать тысяч ринулись на запорожцев, чтобы не упустить своей доли, чтобы сабли свои кривые омочить в казачьей крови.

И тогда запели над Азовом трубы, но звали они не отходить, а наступать.

Из ворот мчались в битву отряды. Один, другой, третий, пятый, десятый, пятнадцатый. Загрохотали пушки.

Холостой был тот залп, но дрогнули татары, заметались, а на головы их - бешеные казачьи сабли. И тьма отрядов.

А всего-то в этой “тьме” было тридцать отрядов, по двадцати казаков в каждом.

Побежали татары, им показалось, что на них напало не шестьсот казаков, а все шесть тысяч.

Вытер слезы запорожец Крошка. Обнял железного Осипа и поцеловал его.

А Осип молчит. Глядит на битву и молчит. Рукой взмахнул.

Ушло в поле еще две сотни. Отряд врезался в татарскую лохматую капусту и рассек ее надвое, обнажив дорогу к ханскому шатру.

А тут вдруг грянули дружные ружейные залпы. Это подошли астраханские стрельцы, посланные воеводой за языками.

- Русские идут! - в страхе кричали татары.

Нежданная это была помощь, но победителю везет.

Хан Бегадыр шатра своего в подарок азовцам не оставил, успел свернуть, но бежал не оглядываясь.

На следующий день в Москву отправилась легкая станица известить царя о победе. Наказным атаманом поехал в Москву вернувшийся из похода Мишка Татаринов.

Глава шестая

19 июля 1639 года в Столовой избе Кремля Земский собор думал об измывательстве крымского хана над государевыми послами Фустовым и Ломакиным.

Земство кипело. Ладно бы посадские или крестьянство - думные люди засучивали рукава.

Наглые крымцы вместе с полуживыми русскими послами прислали своего посла аталыка Осана. Осан-де русских в Крыму жалел, в Москве такого не обидят, да и деньги ему надо с Фустова и Ломакина получить, не ссудил бы аталык деньгами послов - нуреддин замучил бы их до смерти.

- Учинить над татарвою то же, что они над нами! - клич висел как топор, и потому, благословив земство, первым негромко и рассудительно говорил патриарх Иоасаф.

Говорил нарочито скучно и долго, чтоб утомить собор, дремой обуздать страсти. У гнева глаза - в одну точку, государские дела требуют осмотрительности.

Патриаршую речь собор вытерпел, но думные сказали:

- С послами татарскими сделать то же, что крымский царь делал в Крыму с русскими. Крымскому царству пора дать урок. Воевать с крымцами думные готовы, не щадя живота.

Стольники, стряпчие, дворяне московские тоже крикнули:

- Рады стоять за русскую правду, не щадя голов своих.

Купцы сказали:

- Посылку казны крымскому царю прекратить, расходовать ее на служилых людей, которые стоят против басурман. Платить ли, нет ли по вымученным с послов кабалам - государева воля, а над татарскими послами чинить то же, что учинили в Крыму над русскими. Для памяти.

Духовенство вопрос об отмщении отклонило: духовенству о том говорить непригоже. Платить ли государю по вымученным кабалам или нет - дело государя, но можно и заплатить: казна не оскудеет. В дальнейших же поминках - отказать. Деньги тратить на укрепление порубежных городов.

Поздно вечером татарскими делами занялся и государь. В царевой комнате сидели князь Иван Борисович Черкасский, Федор Иванович Шереметев, патриарх Иоасаф и сам Михаил Федорович.

Распоряжался в разговоре князь Черкасский, Шереметев грубоватые решения канцлера будто бы оглаживал только, а потом вдруг становилось ясно, Черкасский хотел, может быть, того же, да не теми средствами. Патриарх и государь молчали.

Аталыка Осана решили попугать: мол, ни корму тебе, ни питья - и под замок. Вымученные 1900 рублей надумали отдать, пусть хан видит: русский царь не мелочен, у него одна забота - о мире. Поминки государь будет посылать, но отдавать казну русские впредь будут на размене послами.

Михаил Федорович, глядя в окошко, сказал, выслушав все это:

- Хорошо придумано. Спасибо вам за труды. Я со всем согласен, только вот 1900 рублей посылать хану не надо.

Как бы он на следующий год вдвое против этого не запросил.

- Великий государь… - начал Шереметев.

- Нет, нет! - остановил его безвольным жестом Михаил Федорович. - Так будет лучше, как я сказал… Иван Борисович, глянь-ка, у тебя глаза острые, не зарево ли?

- Зарево, государь.

- Это где же?..

- Должно быть, в Скороде, на Яузе.

- Господи помилуй! - патриарх перекрестился. - Опять Налейка горит.

- Вот уж воистину - Налейка! - усмехнулся Шереметев. - Где пьют, там и горит.

Пошли смотреть пожар. Поднялись на Ивана Великого.

Тревожно звякали колокола. Металось пламя, пламя захлестывали то ли тени, то ли клубы дыма. Слышался треск, плач, крик пожарных.

Горело в Москве часто, но такой пожар был событием.

- Всю слободу охватило! - всплескивал руками патриарх. - За грехи, на соборе мести требовали татарам, вот и наказаны.

Князь Черкасский ушел командовать стрельцами, на такой пожар нужно целое войско.

Федор Иванович Шереметев глядел на огонь набычась, молча. Михаил Федорович молился.

На колокольню забрался Морозов с царевичем Алексеем.

Патриарх обрадовался мальчику, положил ему на плечи руки и стал нашептывать поучения.