Утромъ бѣлѣлъ на лужахъ сквозной ледокъ, а теперь, за полдень, бѣгутъ ручьи, нѣжатся на солнышкѣ собаки и полощутся бойко воробьи. Вѣтеръ — «вскрышной», тугой, сыровато-теплый. Потянетъ, рванетъ порой: бойкiй, весеннiй вѣтеръ. Прислушиваешься — шумитъ-смѣется! И небо — въ вѣтрѣ: густое-голубое, за золотистыми прутьями тополей. Тепло, и — свѣжесть. И въ свѣжести этой — струйки: отъ тающаго снѣга, отъ потеплѣвшей земли и крышъ, отъ бьющихся въ вѣтрѣ прутьевъ, которые посочнѣли и сiяютъ, отъ вѣтра, пронесшагося полями и лѣсами… И голубями, какъ-будто, пахнетъ… — томною воркотнею ихъ, — чуется молодому сердцу, — и теплой сыростью погребовъ, запаздавшихъ съ набивкою, и помягчѣвшимъ льдомъ, зелеными-голубыми глыбами, съ грохотомъ рухающимися въ темные зѣвы лавокъ.

Весна… Она засматриваетъ въ глаза разрумяненными «жаворонками» и бѣлыми колпачками пасокъ въ бумажныхъ розанахъ, киваетъ съ телѣги веселой вербой — красноватыми прутьями и сѣренькими вербешками, золотится крестами въ небѣ, кричитъ въ голосахъ разносчиковъ.

Пятиклассникъ Өедя — если бы его звали: Георгiй или Викторъ, что значитъ — «Побѣдитель!» — а то все — «ахъ, ты, Өедя, съѣлъ медвѣдя!» — сегодня совсѣмъ весеннiй: купленная для Пасхи легонькая фуражка, съ широкою, модною, тульею и съ настоящимъ «гвардейскимъ» кантомъ, весенняя шинелька, вынутая сегодня из сундука и пахнущая невыносимо нафталиномъ, — къ 4мъ-то, пожалуй, выдохнется! — сiяющiя новыя калоши и кремовый шелковистый шарфикъ. Шарфикъ дѣлаетъ очень интереснымъ. Въ новенькомъ портмонэ — 1 р. 85 к., вырученныхъ вчера у букиниста за «Собранiе Сочиненiй Загоскина» въ роскошномъ переплетѣ. Но самое главное — «ровно въ 4, по Спасской Башнѣ!» На «Вербѣ», под самой стѣной Кремля, гдѣ съ возковъ продается верба, условлена у нихъ встрѣча съ Ниной. Дивное какое имя!..

«Женщины гораздо находчивѣе мужчинъ!» — взволнованный близкимъ счастьемъ, мечтаетъ Өедя, проходя мимо Иверской въ ворота, гдѣ горластые молодцы орутъ — «а вотъ, съ морскимъ, ярославскимъ-костромскимъ!» — а старушки курятъ «монашками» на жестянкахъ и призываютъ сладко: «возьмите благодѣтели-кормильцы, для духовнаго воздушка…» — «Вотъ Ниночка-милочка…! — «Какъ на Спасской пробьетъ 4, буду въ вербахъ!» — А то бы и не найти, миллiонъ народу!..»

А надъ миллiономъ народа, надъ залитою дочерна великою Красной Площадью, на которой, покачиваясь, ходятъ грозди красныхъ и голубыхъ шаровъ и незыблемо возвышаются под «Мининымъ» сѣрыя спины и синiя шапки, съ султанчиками, молодцовъ-жандармовъ, — стрѣльчатыя, увѣнчанная золотымъ орломъ «Спасская» указываетъ на черномъ великомъ кругѣ золотою стрѣлою — 3!

Өедя — въ толпѣ, и его оглушаетъ и гоготомъ, и пискомъ, и щелканьемъ, и тресокмъ, и свистомъ-ревомъ, — всѣмъ миллiоннымъ гуломъ народной «Вербы». Сверкаетъ и плещетъ въ ветрѣ, пестритъ и колетъ — бумажными цвѣтами, вязками розочекъ иконныхъ, пузатыми кувшинами съ лимонаднымъ морсомъ, стекломъ и глазастой жестью, сусалью и подвѣсками, качающимися лампадками на цѣпочкахъ, золотомъ-серебромъ на солнцѣ, ризами и цвѣтными поясками, пущенными воздушными шарами, яркими лоскутами… — звонкою пестротою торга… Кружитъ глаза и уши — «летающими колбасами» съ визгомъ, «тещиными языками» съ пискомъ, издыхающими чертями, свинками, русскими пѣтушками, «мериканскими» яблочками на резинкахъ, трескучими троицкими кузнецами, дудками и барабанчиками, пистолетиками, свистульками, щелкунами, ревущими медвѣдями, бякающими барашками со скрипомъ, барабанною дробью зайчиковъ…

Многоглавный и весь расписной «Блаженный» цвѣтетъ на солнцѣ, надъ громкимъ и пестрымъ торгомъ, — пупырями и завитками, кокошничками и колобками цвѣтныхъ куполовъ своихъ, — главный хозяинъ Праздника. Глазѣютъ-пучатся веселенькiе купола его, сiяютъ мягко кресты надъ ними, и голубиныя стаи округъ него. Связки шаровъ веселыхъ вытягиваются къ нему по вѣтру. А строгiе купола соборовъ из-за зубчатыхъ кремлевскихъ стѣнъ, въ сторонѣ отъ крикливой жизни, не играя старинной позолотой, — милостиво взираютъ на забаву.

Взглядываютъ на нихъ отъ торга — и вспоминаютъ: «Пасха»! И на душѣ теплѣетъ.

А «Спасская» выбиваетъ переливомъ — 3-тью четверть.

«Пора къ вербамъ!..» — спохватывается Өедя, и у него замираетъ сердце.

Онъ представляетъ себѣ тоненькую фигурку Нины, съ длинными темными косами, милое личико, нѣжное, снѣжно-восковое, маленькiй ротикъ-губки, жемчужно бѣлеющiе зубки, остро закинутыя брови и быстрые синеватые глаза, умные-умные, отъ которыхъ онъ все робѣетъ, не въ силахъ оторваться. Онъ видитъ даже, какъ встряхиваетъ она головкой, и косы ея летаютъ, какъ она чуть косится, оглядывая себя и щурясь… Какой уже разъ онъ вспоминаетъ:

«Сама спросила… «вы будете на Вербѣ?» — и первая же сказала, что непремѣнно будетъ… «Въ 4… непремѣнно!» О чудная, неземная… Ни-на!..»

Онъ медленно подвигается въ толкучкѣ, и все вокругъ — будто, неземное!

Пышныя, небывающiя, розы протягиваютъ ему букеты, играютъ на вѣтрѣ, киваютъ ему совсюду, — съ проволочекъ, съ палатокъ, съ вышекъ, — чудятся из чудесной сказки.

Колышащiяся связки шаровъ гибко выглядываютъ къ небу, и онъ неотрывно смотритъ, какъ оторвавшiйся красный шарикъ тянетъ къ «Блаженному» по вѣтру, стукается-ползетъ под куполъ, трется по завитку, какъ клюковка, и вотъ уже у креста, и вотъ уже надъ крестомъ, дѣлается все меньше, меньше… — кружится даже голова.

— Животрепя-щiя бабочки!.. А-вотъ-съ животре-пя-щими-та-а!..

Мальчишка — съ пестрымъ щиткомъ товаровъ. Кричитъ до того пронзительно, словно у него въ глоткѣ дудка.

Радуютъ глаза блескомъ трепещущiя яркiя бабочки, — вспоминается почему-то Нина, — разноцвѣтныя, мягкiя обезьянки из синели, такiя милыя. Өедя покупаетъ себѣ и Нинѣ — и обезьянокъ, и бабочекъ, и накалываетъ, какъ и всѣ, на грудь.

— Па-слѣднiй чижъ… па-слѣднiй чижъ!.. Ку-пите чи-жа-секлетаря!.. — размахиваетъ чижомъ въ клѣткѣ дѣтина въ фартукѣ, съ зеленой обезьяной на картузѣ.

— Чудо ХХ-го вѣка… самопоющiе водяные соловьи!.. Чу-до ХХ-го вѣка… чуввиль-чуввиллль… тррр…

— Ка-му жука?.. Самые американскiе жуки!.. Без ключа — без заводу, ор-ловскiе по ходу! Барыня, дозвольте жучка порекомендовать!..

— Ело-ззающiи му-хи… мму-хи елозющiи!.. Купите мушку для удовольствiя!.. Му-хи еловьи, му-хи, мму-хи!!.

— Самый-то брунетъ, руку къ сердцу прижимаетъ!.. Ба-рышня, ба-рышня… даромъ отдамъ, только поглядите! Въ трубочкѣ ходитъ-прыгаетъ, ножкой дрыгаетъ, семь годовъ картошку копалъ, на десятый въ баночку попалъ!

— Пѣтушки-пѣтушки, бьющiе пѣтушки! Баринъ, обратите такое ваше вниманiе — до чего яры!.. А-йя съ пѣтушками, съ гребешками!..

— Рыбки золотыя… рры-бки, рры-бки живыя-золотыя!..

Золотая стрѣла на «Спасской» — прямо. Четыре перезвона. Поджидали… — и вотъ, четырехъ вязкихъ, какъ по старому чугуну, удара сонно упали въ гомонъ.

— Страшныя муки загробной жизни! видѣнiе аөонскаго монаха Дiонисiя въ аду… съ приложенiемъ фотографiи!..

— Па-слѣднiй чижъ… па-слѣднiй!..

— А ввотъ, съ Пуришке-вичемъ!.. Ко-му Пуришке-вича продамъ?..

— Покажи-ка Пуришкевича…

— Паж-жалуйте-съ, самый шустрый… Приказали бы ужъ парочку бы, баринъ!..

— Морскiе жи-тели! Самые разживые, голубые, хвостъ шиломъ-петелькой!..

— Ши-ляпина продаю… Ши-ляпина! Не скворецъ, а… Ба-рыня, вѣрьте божецкому слову… себѣ двугривенный!..

— Небьющiи куколки секретъ! Извольте-съ, морду объ морду бейте… Да-а, вамъ бы еще кирпичомъ ее!.. Васъ бы вотъ так стуканули объ чево!.. Небьющiи куколки-секретъ!..

— … на построенiе Храма Божiя! Въ селѣ Замости, Мещовскаго уѣзду, Калужской губернiи… на пятое число октября… Божiимъ напущенiемъ… стихейный пожаръ-бѣдствiе испепелилъ… равноапостольнаго…

— Самый злющiй тещинъ языкъ, съ жа-ломъ! Шипитъ-свиститъ, на кончикѣ-то, гляньте… пистолетъ! Злющая была, вчерась только сдохла-померла!..