За несколько минут до полуночи я предложила включить телевизор и посмотреть бал на площади Таймс. «Нет, — сказал Алекс, — мы это не будем смотреть. И я без телевизора знаю, что там сейчас бал». А что я хочу, не имеет значения. Все решают мужчины. Я сидела злая и, выдавливая ногтем в скатерти бороздки, думала, что в браке нет равноправия. С одной стороны, загруженность работой все увеличивается, и это очевидно. Я потратила два дня на подготовку к этому вечеру. С другой стороны, нет права голоса, права решать — со мной не считаются. До свадьбы Алекс никогда не отвечал на мои предложения категоричным отказом. Женщины работают за двоих да еще отвечают за ребенка. Мне надо было бы встать и включить телевизор, а я этого не сделала.

Когда приехали Кевин и Мерисол, я тут же вспомнила новогодний вечер. Сейчас все точно так, как тогда: Алекс все решает сам. Но потом мне стало стыдно. Я подумала, что это его дети, его сын и дочь. А мой долг взрослого человека и жены их отца — быть великодушной. На самом деле, я не хотела, чтобы они жили с нами, тем более, что я завидовала Ли. Я представляла, как эта уже немолодая женщина корпит над толстыми юридическими книгами, машинально ест чипсы и запивает их содовой. Я даже подумывала, не поступить ли самой в юридическую школу.

Работы не было. Алекс все чаще раздражался. Вечером я часто натыкалась на его холодный взгляд. «Что ты сегодня делала? — с этого начиналось наше общение. Я перечисляла все занятия по дому, его поручения, которые я выполняла. Говорила, куда звонила, называла конторы, где требовались люди с моей специальностью, перечисляла, в какие из них отправила анкеты. Я бессовестно врала. При таком положении дел было даже хорошо, что приедут Кевин и Мерисол. Если я буду смотреть за детьми Алекса, то буду вправе еще какое-то время сидеть без работы дома. Было ясно, что нам нужна большая квартира, и мы подумывали о доме, но пока не приценивались. Даже квартира с тремя спальнями была нам не по средствам. Я поинтересовалась, почему Ли не может давать деньги на детей, как это делали мы. «Может, нам подать в суд? — огрызнулся Алекс. — У тебя есть на это деньги?» Положение было ужасное, настоящее безденежье. У меня такого никогда не было. Алекс принимал все близко к сердцу. Я считала, что виноват он. Он в состоянии обеспечить свою семью? Я возмущалась, что на меня ложатся трудности первого брака Алекса. Детям нужны отдельные комнаты, а этой женщине нужно поступить в юридическую школу и разрушить мою жизнь. Я была убеждена, что как замужняя женщина имею право рассчитывать во всем на мужа. Я сказала ему об этом, а после долго испытывала страх и чувство унижения. Сейчас я не уверена, что это так. Я собиралась — и боролась по-настоящему — сама не зная с чем.

Я умела все делать по дому. Я встретила Алекса и обрадовалась, что в моей жизни появился человек, который, думала я с удовольствием, создан для семьи. Мне хотелось по-настоящему заботиться о нем, что я и делала. Со временем Алекс становился все требовательнее. Салат должен быть только свежим, а не замороженным, неважно, что я по полчаса стою у раковины и промываю эту дрянь, простыни нужно менять каждую субботу, и все в таком роде. А теперь он собирается добавить двух детей. У меня было четыре младшие сестры. Я знаю, сколько возни с детьми. Ли никогда не работала. Она сидела дома и была только нянькой. Алекс решил, что я буду усовершенствованным вариантом жены: жена, которая делает всю домашнюю работу и к тому же зарабатывает деньги.

Я слышала выступление психолога по радио, он говорил, что работающие матери мечтают о сне, как голодные о еде. Мы все смеемся над такой чепухой. А в этой проклятой жизни все так запутано. И люди живут этой запутанной жизнью. Она складывается из отдельных дней, как проживешь день, такая будет и жизнь. Речь идет не о недомогании или нездоровье, а о нормальной жизни, когда женщина борется со смутным чувством недовольства, даже если вытирает пыль. Мы говорим о физическом истощении. Американки идут по жизни пошатываясь, полуживые.

Жизнь людей одинаково скучна, но к ней относятся с уважением и полагают, что это ценный материал для искусства. «Смерть торговца» — ради Бога! Крупные американские корпорации вынимают душу из рабочих. Если старик Вилли Ломан тащится домой с сумкой продуктов и, не раздеваясь, включает плиту, чтобы поджарить свой паршивый кусок мяса, то кому она нужна, такая жизнь?

Я должна быть благодарна Ли: она теперь захотела семью. Она может получить ее. Пусть попробует быть юристом и тем, на кого все смотрят с молчаливым укором, когда в доме нет туалетной бумаги. А я буду ходить на свою несчастную работу, и придя домой, съедать кусок пиццы и принимать горячую ванну. А по субботам буду сидеть в библиотеке вместо того, чтобы ходить по магазинам.

По мере того, как приближался день отъезда Ли в Калифорнию, Алекс становился все более и более подавленным. Его либидо почти пропало. Поведение изменилось. Он воздерживался от близости со мной, потому что я не зарабатывала денег, как могла бы зарабатывать жена. Боже, как трудно было что-то понять. В постели он поворачивался ко мне спиной, и мне не оставалось ничего, как только потребовать: оттрахай меня.

Знаете, почему я не бросила это надувательство и не пошла работать? Из чувства мести. Алекс ничего не обсуждал со мной. Он шел напролом и, не задумываясь, согласился взять детей. Мне это было не нужно. А почему я должна идти на работу, которая больше нужна Алексу, чем мне?

Спасла нас мать Алекса. Она предложила свой дом в Гринвуд-Лейк. Поездки на работу будут отнимать у Алекса много времени, зато жизнь там дешевая, и мы почти ничего не будем тратить. Я буду свободна все лето. Свободна! Хорошо меня обработали! Имея двух детей, о каком свободном времени можно говорить? Как бы то ни было, я была рада, что появится дом, пусть подаренный только на время. Он принадлежал моей свекрови, которая с радостью продаст его, если найдет покупателя, и не посчитается, что мы там живем. Меня даже это не волновало. Я, наконец, получила то, о чем мечтала двадцать лет. Квартиру мы сохранили, так как Алексу не придется каждый вечер преодолевать расстояние в восемьдесят миль.

В первый день Алекс разжег камин, чтобы просушить дом, а потом ушел на рыбалку. Я терла полы, мыла стены и окна, стирала постель и шторы в прачечной и вывешивала их сушиться на солнце. На заднем дворе были такие штуковины для сушки вещей. Они раскрывались, как пляжные тенты. Пропылесосила изнутри все ящики, встроенные шкафы, сняла картины и повесила на их место свои любимые, из дома.

Сначала Кевин и Мерисол держались вместе. Я вспоминаю, как они, лежа на животах, играли в «горки-лесенки», игру, которую Кевин уже перерос. Они вертелись вокруг Алекса, а меня просто избегали. Все будет хорошо, говорила я себе, они привыкнут. Мне нравилось, что я буду одна с этими странноватыми детьми, которых покинула их мать.

Даже после двух недель мы все еще чувствовали неловкость в обществе друг друга. Когда я входила в комнату, они оборачивались с немым вопросом: «Да, Рита, что нужно?» Это всего лишь детское равнодушие, я понимала, что не существую для них.

Прошло еще несколько недель, у Алекса появилось много работы, он почти не приезжал на неделе… подождите… нет, Ли тогда была в Калифорнии, по крайней мере я думала, что она была там. Почему он так часто остается в Джерси-Сити, я никогда не допытывалась. Скорее всего, из самолюбия. Теперь-то я понимаю, что он упрятал меня подальше не без умысла.

Я жила в одиночестве, поэтому приходилось рисковать и выходить днем из дома в незнакомом городе. Ужасное место, этот Гринвуд-Лейк. Дома по большей части захудалые, жалкие, люди замкнутые. На кузовах грузовиков огромные наклейки «N.R.A.», грязная, оборванная мебель на верандах. Люди пристально смотрели на меня, когда я проходила мимо, и одаривали скупым, еле заметным кивком. Я ощущала себя персонажем какого-нибудь фильма 70-х годов о жителях этого городка, связанных какой-то отвратительной тайной, вроде той, что они пожирают друг друга, а я приехала шпионить.