Вот почему никто из отверженных не мог столкнуться после того с Хутфером лицом к лицу на усаженной тополями Академической аллее и на других центральных улицах города. К тому же, выходя на очередную «охоту» вместе с Вурмом, наёмник гестапо Хутфер искусно гримировался. Хорошо подстриженная бородка «лопаточкой», соломенное канотье и голубоватый пиджак из английской шерсти ручной вязки делали его совершенно не похожим на «доктора из Кракова», который обучал своих новых знакомцев сооружению бункеров.

Совместная «охота» Хутфера и Вурма на замаскированных евреев проходила так: Хутфер с видом, скучающего фланёра часами прогуливался по так называемому «корсо» — от ресторана «Люкс» до памятника Фредро в конце Академической. Если он опознавал среди встречных прохожих человека, который мог принадлежать к еврейской нации, бамбуковая трость Хутфера делала незаметное движение, понятное Вурму и его спутникам в штатском из отделения «4-Н» львовского гестапо.

Конец трости указывал, кого надо задержать, отправить на проверку, помытарить, прежде чем будет точно установлено, что задержанный, хотя и носит фамилию Шебальский, но отнюдь не является римо-католиком, а просто живёт по чужому документу.

Спустя несколько дней после исчезновения Хутфера из северных кварталов гетто, глубокой ночью, унтерштурмфюрер СС Ленарт посетил жилище бактериолога Флека. Он не спрашивал, захочет ли Флек работать на гитлеровцев, сможет ли он продолжать свои опыты по изобретению прививки от сыпного тифа, столь угрожающего немецкой армии. Ленарт только распорядился, чтобы Флек по его желанию подобрал себе несколько лаборантов из еврейского госпиталя по улице Кушевича и взял вещи. С той ночи никто ничего больше не слышал о судьбе талантливого бактериолога.

20 мая 1942 года в гетто нагрянула «ролленде комиссия» («лётная комиссия»). Такие «лётные комиссии», подчинявшиеся непосредственно Берлину, часто, подобно чёрной молнии, появлялись во Львове.

Улицы сразу опустели. Ждали большой акции. Гестаповцы шли по следам Хутфера. Его заметки в блокноте указывали им «цели». Бункеры были разрушены, а те, кто прятался в них, увезены в машинах «ролленде комиссии» на расстрел.

Между тем гитлеровцы окружили Львов периферийными лагерями для евреев. Основали лагеря в Сокольниках, под Золочевом, в Куровичах, в Винниках, в Раве-Русской и большой лагерь в лесу поблизости селения Зимняя Вода, по дороге из Львова на Городок. Июнь — июль 1942 года проходят в тревожном предчувствии неотвратимого несчастья.

Все ремесленники львовского гетто, преимущественно портные и сапожники, не закреплённые за учреждениями через «арбайтсамт», неожиданно были сведены в одну бригаду из 4200 человек. Через юденрат они получили приказ свезти свой инструмент и станки в школу на улице Рея, находящуюся за пределами гетто.

Хотя Игнатий Кригер был педагогом по образованию, в гетто он выполнял обязанности инженера-конструктора, не гнушался различной слесарной работы и зачастую исправлял водопровод. Вместе со всеми ремесленниками пошёл он под конвоем в школу на улице Рея и, как было приказано, сдал свой аусвайс для перерегистрации.

Председатель юденрата Генрих Ландесберг покорно сложил аусвайсы в чемоданчик и понёс их в управление дистрикта Галиция к адъютанту начальника полиции Кацмана унтерштурмфюреру СС Ленарту. Адъютант всесильного Кацмана начал было штемпелевать аусвайсы, но потом отложил их на стол и пошёл с докладом к начальнику. Ландесберг прождал его свыше часа в приёмной комнаты 56 в здании бывшего Львовского воеводства. Солько раз проклинал он себя за то, что согласился быть посредником между немецкой администрацией и десятками тысяч страдальцев, загнанных в гетто. Впрочем, выбор у него ограничен, Ляш так и заявил: «Либо ты возглавишь юденрат, либо получишь пулю». А теперь люди гетто надеялись, что он защитит их, спасёт им жизнь. Им казалось, что фашисты прислушаются к голосу известнейшего адвоката Польши, имя которого годами не сходило со страниц различных газет и во время шумных процессов проникало и в немецкую прессу, как было во время скандального дела Горгоновой. Вот и сейчас, сидя в приёмной Ленарта, Ландесберг понимал, что люди, ждущие его в школе по улице Рея, верили, что он способен уговорить фашистов продлить их существование. Но что он, потерявший всякое достоинство, мог сделать, когда фашисты третировали и его. Он ловил на себе презрительно-гадливые взгляды то входящих, то выходящих гитлеровцев и всякий раз вскакивал, как школьник при появлении учителя в классе, почтительно кланялся любому, из них и мял в руках ворсистую велюровую шляпу, не имея права надеть её в присутствии «людей высшей расы».

Ленарт вышел от Кацмана размеренными шагами, высоко подняв голову и приветствуя зашедшего к нему, Энгеля выкриком «Хайль Гитлер!» С ним он отошёл к окну, из которого открывался прекрасный вид на старинный Львов, окутанный голубоватым весенним туманом.

Энгель, беседуя с Ленартом, оглянулся на, застывшего в углу в почтительном ожидании председателя юденрата, проверяя, не подслушивает ли он их дружескую беседу. Ленарт перехватил этот осторожный взгляд гестаповца и крикнул адвокату:

— Можешь убираться. Аусвайсы я пришлю в гетто!

Ремесленники возвращались к своим жилищам с поникшими головами. Мало того, что почти каждый из них оставил за пределами гетто свой инструмент: швейные машины, деревянные колодки разных фасонов, запасы деревянных гвоздей, клещи, рашпили, удобные молотки, острые ножи с рукоятками, обтянутыми изоляционными лентами. У них были отняты драгоценные аусвайсы, дающие пусть зыбкое, но какое-то право на жизнь. Право ещё хоть немного видеть солнце, радоваться зелёной листве буйно распустившихся каштанов, завистливо следить за быстрым полётом стрижей, беззаботно пересекающих в синем небе границы гетто.

Утерявшие надежду на счастливый исход, приближались они к туннелю под мостом, и от обострённых взглядов многих из ремесленников не ускользнули одинокие патрули полицейских, лениво бродивших по железнодорожной насыпи. Гетто окружалось полицейскими ещё с вечера. Это был недобрый знак!

До поздней ночи в субботу ждали посланца от Ленарта с аусвайсами. Но ни посланца, ни удостоверений не было. На рассвете в воскресенье усиленные наряды полицаев охраняли все выходы из гетто. Одни из них, вооружённые автоматами, разгуливали по тротуару, около проезда под железнодорожным мостом, по которому изредка, грохоча и вздымая пыль, проносились поезда. Другие полицаи валялись на зелёной мураве под насыпью, пили водку и охрипшими голосами тянули песни, следя за тем, как бы кто из жителей гетто не осмелился перебежать через насыпь в город.

Утром в понедельник 10 августа 1942 года небольшая группа ремесленников и с ними Игнатий Кригер упросили евреев-полицейских отвести их на работу в школу, где они оставили в субботу свои инструменты.

Полицейский заслон у туннеля возле перекрёстка Татарской и Замарстыновской отогнал их прочь, не разрешая выходить за пределы гетто. Теперь окончательно стало ясно: готовится акция.

Ближе к полудню в гетто приехал Ленарт и передал юденрату для раздачи ремесленникам 600 аусвайсов с новым штампом. Более четырёх тысяч людей выстроились около здания юденрата по улице Локетка и, дрожа от волнения, слушали, как вышедший на балкон адвокат Ландесберг выкликает одну за другой фамилии счастливцев.

Среди них оказался и Кригер. Так вошёл он в августовскую акцию, имея временное охранное свидетельство, жену с двумя детьми, надеясь сохранить их всех под сенью своего аусвайса.

Улицы гетто замерли.

Лишь на перекрёстках возле автомашин, окружённые полицейскими, стояли, ожидая своей очереди на погрузку, плачущие женщины, дети и те из мужчин, которые не получили обратно свой аусвайс.

Все подвалы, чердаки, потаённые бункера заполнили люди, не желающие умирать, вздрагивающие от каждого стука, в дверь, от скрипа сапог на лестнице, от дальних и близких одиночных выстрелов, от обрывающегося перед домом гудения машины.