Он позволил воображению перенести его в чужие земли, где, по рассказам странников, происходили удивительные события Священных войн. Юноша представил себя могучим рыцарем па боевом коне, отважно скачущем по окровавленным палестинским равнинам. Держа перед собой алый крестоносный щит, он взирал бы, как враги христиан спасаются бегством от ярости его грозного наступления. Несмелое прикосновение руки к его плечу вернуло Вила обратно в Вейер.

– Ты не мог бы поторопиться с водой?

Вздрогнув от неожиданности, Вил кинул на Карла возмущенный взгляд.

– Матери нужна вода и… ну… доброе слово, думается мне. – Карл сжался, ожидая гневного выговора.

Вил рванулся мимо смущенного рыжика, чтобы отнести воду в комнату. Влетев в дом, он выхватил мокрую тряпку из рук Марии и велел ей отойти в сторону, пока сам полоскал примочку в свежей воде.

Следом вошел Карл, прошмыгнув рядом со свечей, которая отбрасывала по всей комнате желтоватый свет. Крошечное пламя танцевало на скрученном фитиле и высвечивало капельки крови, сочащиеся из уголка сжатых губ Марты.

В порыве неожиданной нежности Вил заботливо вытер материнский лоб и взглядом остановился на капле крови. Потом отозвал брата в угол и прошептал:

– Нам нужен брат Лукас.

– О нет, она же его ненавидит! Да и с каждым днем ей становится лучше… А отец Пий говорит, что надо иметь веру. Если ее у тебя нет, оставь заботу о матери нам с Марией.

– Как хочешь, так себе и верь, а я пойду за монахом.

Встревоженный внезапным чувством, Вил вышел из спальни и направился к выходу, но в общей комнате остановился: его внимание привлекла глиняная чаша, стоявшая на столе. «Мамина любимая, – вспомнил мальчик, – та, что сделал для нее дядя, когда она была маленькой девочкой». Он взял чашу, провел длинными пальцами по ее гладкому ободку и потом только поставил ее в покосившийся шкаф, где ей и полагалось находиться. Он долго смотрел на аккуратные ряды тростниковых корзин, глиняных кувшинов и свеч.

– И хоть бы что-то было не на своем месте, – пробормотал он со злостью. Глубоко вздохнув, он вышел в ночь и повернул на север, к аббатству Вилмар, которое управляло его деревней. Там он надеялся найти брата Лукаса, монастырского травника и старого друга своего отца.

Между домом и целью его путешествия лежало две лиги,[ii] и Вил быстрым шагом стал сокращать это расстояние. Он прошел мимо неясных очертаний покосившихся деревенских крыш, и его задумчивая натура снова отрешилась от окружающей действительности. Он подумал о матери, которая лежала при смерти, и вмиг почувствовал тяжесть в ногах. Но тут же воскресил звуки бесконечных требований и упреков, которые преследовали его всю жизнь, и покачал головой: «Ей просто нельзя угодить, никак. А побои?… Всего-то за пролитый сидр или какую-то работу, которую просто забыл выполнить». Он сплюнул.

Затем его мысли внезапно унеслись к событиям того далекого октябрьского утра, когда деревенский священник, отец Пий, уговорил его беспокойного отца пойти на службу: далекое крестьянское восстание угрожало интересам архиепископа города Бремен и олденбургскому совету. Пекарь не устоял перед соблазном освободиться от ренты, к тому же он жаждал суровой епитимьи, и неохотно, но все же отправился на сорокадневную кампанию против упрямых штедингеров в качестве слуги рыцаря. В памяти всплыла картина прощания: мать стояла со скрещенными на груди руками и безучастно буркнула «Бог в помощь».

– Сорок дней? – гневно выкрикнул мальчик. «Ничего себе сорок дней – уже почти шесть лет!» – Он подумал об отце, и от злости в груди стало тесно: «Убежать от нас хотел, да? Что ж, живи сам и умри сам; мать говорит, что ты заслужил этого. Может, ты уже и умер. Не беспокойся, я справлюсь со своими обязанностями и твоими тоже – не хуже тебя».

Мария с трудом взяла влажную ткань своей единственной здоровой, но уже уставшей рукой и робко заглянула в бледное и покрытое испариной спящее лицо матери. Она наклонилась, чтобы вытереть шею больной, но отпрянула, увидев новые капельки крови, в уголке ее рта.

– Карл! – испуганно позвала она шепотом. – Карл, посмотри сюда. Пожалуйста, помоги бедной маме.

Карл, мужественно скрывая свой страх, твердой рукой взял примочку и наскоро промокнул кровь.

– Видишь, Мария, все хорошо.

Внезапно глаза Марты широко раскрылись и округлились, как будто от испуга. Она, сильно закашлявшись, вытянулась и напряглась всем телом. Задыхаясь, несчастная рывком подалась вперед, вскинув руки и протягивая их к перепутанным детям. Наконец она со свистом втянула в себя глоток воздуха, и через мгновение, качнувшись вперед, изрыгнула на лоскутное одеяло поток крови.

Дрожащей рукой Карл обнял мать за плечи, желая хоть как-то облегчить ее муки. Он тревожно посмотрел на потрясенную сестру, пятившуюся под защиту темного дальнего угла.

– Матери скоро будет лучше, – проговорил он сдавленным голосом. – Только верь, а не то все испортишь.

Кашель утих. Обессиленная Марта откинулась, назад и погрузилась в мягкую пучину подушек. Она еле коснулась Карла и легонько сжала его руку. Потом сурово взглянула на трепетавшую от ужаса дочь. Струйка кровавой пены показалась между стиснутыми губами.

– Девчонка, подай воды, сейчас же, – прошипела она.

Когда Мария выскочила из комнаты в сени, Марта перевела внимание на добродетельного сына. Минуту она просто смотрела на него, потом погладила по волосам. Её дыхание было по-прежнему тяжелым и прерывистым, она с трудом вдохнула и на выдохе хрипло прошептала:

– Карл, ты любил меня больше всех. Чего бы я ни пожелала, ты мне давал. О чем бы я ни попросила, ты делал. Ты угодил мне больше, чем кто-либо. Теперь достань… – Она силилась снова вдохнуть и исступленно потрясла пальцем, указывая им в пол.

– Здесь… здесь, – проскрежетал ее голос. – Загляни под кровать и увидишь ларец.

Марта кашлянула, ее лицо свело от боли. Потом выпрямилась, глубоко вдохнула всей грудью и бережно выпустила драгоценное дыхание:

– Карл, открой его, и ты… найдешь цепочку….ja, так, хорошо… отец дал мне её за то, что я заботилась о нем в его старости. Пусть у тебя будет… в память о любви твоей дорогой матери к достойному сыну.

Карл молча уставился на железное украшение, которое достал из ларца. Затем приблизил его ближе к свету и провел пухлыми пальчиками по прямоугольным петлям. В тот момент он был так счастлив, как никогда в своей жизни.

Марта вздохнула и снова погрузилась в подушку. Ее лицо посерело:

– Теперь оставь меня, парень, – нетерпеливо проворчала она. – Ступай, не видишь, что я устала… Так устала. Я буду спать.

В дверях стояла Мария с кружкой холодной воды и с надеждой смотрела на брата. Он еле улыбнулся и на цыпочках подошел к сестре.

– Все в порядке, – прошептал он. – Матери нужно спать. На рассвете фрау Анка присмотрит за ней.

Мария, с готовностью доверившись более надежному, братскому совету, задула свечу в комнате матери и свернулась калачиком на своей соломенной кровати. Она с радостью закрыла глаза, оставшись наедине с надеждой – своей ночной спутницей.

Вил спешил на околицу деревушки, которая служила ему домом с самого дня его появления на свет. Вейер был древним поселением на окраине церковного поместья, однажды пожалованного епархии Майнца самим императором Фридрихом Барбаросса. Впоследствии архиепископ основал в деревне Вилмар аббатство и передал ему бесчисленное количество деревушек, чтобы создать скромное, но прибыльное поместье.

Жители Вейера были, в большинстве своем, подневольными сервами – людьми, которые по закону были связаны клятвой предков служить тому, кому принадлежали эти земли. Владей они какой-либо землей по наследству или нет, их статус зависимых не изменялся: они не могли оставлять имение, жениться, покупать или продавать – все, что значимого совершает человек за жизнь, – без позволения и уплаты налога духовным господам.