Друзья провели в соборе несколько часов и нисколько об этом не жалели.

Оценив памятники средних веков, они решили взглянуть и на творения современных архитекторов, что оказалось нелегко; театр и биржа были уже в преклонных летах, а Жонатану хотелось составить суждение о нынешних вкусах главного города Нижней Луары. И его желание было полностью удовлетворено.

В конце длинной улицы он заметал здание с массивным фасадом.

— Что это может быть?

— Это… — изрек Жак, — это памятник!

— Какой именно?

— Театр! Впрочем, не удивлюсь, если он окажется биржей, при условии, конечно, что это не вокзал.

— Весьма сомнительно.

— Ну и дурни же мы! Да ведь это просто-напросто Дворец Правосудия![41]

— С чего ты взял?

— С того, что тут так написано золотыми буквами!

Действительно, архитектор — безусловно ловкий человек — обозначил свое творение, уподобившись художнику Орбанга, который, нарисовав петуха, надписывал сверху: сие есть петух. Впрочем, Дворец Правосудия мало чем отличался от других современных строений. Жонатан и не стал бы его разглядывать, не будь особого предназначения лестницы, которая шла от фасада к залу ожидания. По замыслу зодчего по ней должна подниматься — нет, не публика, а полдюжина колонн; задаешься вопросом: куда колонны маршируют? Ну конечно же в суд присяжных — и они действительно заслуживают того, страдалицы! Однако, взобравшись на верх лестницы, они не могут проникнуть в зал, поскольку несут на себе арку моста, а под ней — и статую Правосудия, фигурой напоминающую даму на средних месяцах беременности!

Все это парижанам удалось узреть за три дня; они добросовестно исполнили намеченное, и вот наконец наступил вечер вторника.

На набережной Рва толпился народ; над обоими судами уже вились клубы дыма. «Графа» и «Графиню» сотрясала дрожь — от форштевня[42] до ахтерштевня[43]. Часы на бирже пробили шесть.

Жак и Жонатан находились уже на борту; они разыскали место, где им предстояло провести ночь. Жак не мог сдержать чувств; он бегал взад и вперед, временами нервно смеясь, потом садился, сноса вскакивал — и так десятки раз, он перегибался через релинги[44] и с волнением вглядывался в водяные струи, затем мчался взглянуть на паровую машину, котел которой мощно клокотал. Он приходил в восхищение при виде могучих цилиндров, пока еще неподвижных поршней, потом возвращался на корму, вставал за штурвал и уверенно клал на руль руку. Его распирало желание перекинуться хоть парой слов с капитаном «Графа д’Эрлон», однако тот торопился закончить погрузку, что удалось (заметим ради справедливости) лишь в восемь часов вечера.

Жонатан был более сдержан, воспринимая происходящее несколько иначе; он полагал, что провести на корабле целые сутки — не большое удовольствие.

— А вдобавок, — повторял он, — считаю, нет большей глупости, чем ехать в Шотландию через Бордо! Это же абсурд!

— Ну почему же? — парировал Жак. — Все дороги ведут в Рим! Эта пословица наверняка родилась в Пьемонте.

Наконец все уже были на борту, капитан дал сигнал; колеса «Графа» завертелись, и корабль, развернувшись, подхваченный течением, быстро покинул порт, избегая столкновений с многочисленными судами.

У Жака вырвался вздох — вздох удовлетворенного человека.

— Ну наконец-то! — воскликнул он.

Добрая дюжина лье отделяет Нант от Сен-Назера, расположенного в устье Луары. Плывя по течению, это расстояние легко можно покрыть за несколько часов. Но во время отлива на реке появляются мелководные участки уже неподалеку от города, проход между ними узок и извилист. Отплыви «Граф д’Эрлон» с началом отлива — об угрозе сесть на мель не могло бы быть и речи; но он задержался, и по виду капитана легко было догадаться о его сомнениях благополучно миновать банку[45] близ Эндрé.

— Как только пройдем ее, — говорил он, — я гарантирую полный порядок.

Жак взирал на него с восхищением. «Вот настоящий морской волк», — думал он.

— Итак, когда же мы прибудем в Бордо?

— Завтра вечером!

Корабль хотя и не отличался быстроходностью, но благодаря течению продвигался резво. На выходе из нантского порта Луара становится величественно широкой. В этом месте она образует восемь или девять рукавов, желтоватые струи которых рассекаются опорами мостов, растянувшихся на доброе лье. Слева мирно раскинулись остров и деревня Трантмульт, жителей которой отличает особая внешность, а также приверженность древним обычаям; в частности, говорят, браки они заключают только между своими. Справа в вечерней дымке высоко возносилась стреловидная колокольня Шантеней. Наши друзья едва смогли различить расплывчатые контуры прибрежных холмов; так же они проскочили мимо Рош-Мориса и Верхнего Эндра. Затем глухой шум, черная туча, нимало не похожая на обычные облака, огненные сполохи, вырывавшиеся из высоких заводских труб, и воздух, насыщенный запахами битума и угля, — все это возвестило о приближении к Эндре и Нижнему Эндру.

Эндре, где когда-то отливали пушки, впоследствии было переоборудовано в государственный завод по изготовлению паровых машин. Пригорок, возвышающийся в этом месте на левом берегу реки, довольно высок, и с него открывается вид на близлежащие деревенские просторы. Но Жак мало думал в тот момент о суше. Приближалась опасная песчаная коса; капитан, расположившись на мостике, перекинутом между двумя кожухами, внимательно следил за продвижением судна. Машина замедлила ход, из открытых клапанов со свистом вырывался пар. Жак испытывал такое волнение, как если б находился перед рифами Ваникоро[46]. Внезапно послышался довольно сильный скрежет. Киль «Графа» чиркнул по песку, и колеса с удвоенной энергией понесли его прочь от опасного мелководья.

— Мы спасены! — вскричал Жак.

— Да уж, — отвечал капитан, — но еще получасом позже нам бы не пройти! А теперь мы вне опасности.

— Слышишь, Жонатан, мы вне опасности!

— В таком случае пошли забираться в постель, — отвечал Жонатан, — причем заметь, что слово «забираться» я употребил в прямом смысле: сейчас нам предстоит протискиваться, как в ящик комода.

— Так в этом-то и состоит вся прелесть, Жонатан!

Друзья спустились в салон, где уже расположились несколько пассажиров. Вдоль стен салона стояли красные кушетки; кое-где виднелись широкие ниши, в которые нужно было вползти, чтобы заснуть под скрип деревянных панелей и похрустывание обшивки.

Час спустя резкий толчок вышиб наших приятелей из ниш, и Жонатан вдруг оказался сидящим на голове старого моряка, растянувшегося на нижней кушетке. Впрочем, сей достойный сын Амфитриты[47] не пробудился и даже не пошевелился.

— Что случилось? — вскричал Жонатан, вскакивая с нового, довольно неудобного сиденья.

— Пароход задел дно, — выдохнул Жак.

— Мы сели на мель! — раздались голоса снаружи.

— Проклятье! — изрек капитан, выбегая из каюты. — Это уже на всю ночь! Сняться сможем лишь с приливом.

— Замечательно! — обронил Жонатан. — Полсуток опоздания.

Жак выскочил на палубу; «Граф» основательно застрял в песке и накренился на левый борт — этот сугубо технический термин согрел Жаку сердце, в глубине души не ощущавшему ни малейшего неудовольствия от того, чтó случилось.

Капитан, радуясь, что удачно проскочил Эндре, совсем забыл про песчаную косу у Пелльрена. На таком мелководье нечего было и думать о том, чтобы попытаться сняться с мели до утреннего прилива. Поэтому капитан дал приказ несколько притушить топку, и все оказалось окутанным клубами пара. В ночной мгле едва угадывались берега. Жак задержался было на палубе, тщась разглядеть что-либо во мраке, но тут же поспешил вслед за спутником, который уже забрался на ложе. Старый моряк, которого он старательно обогнул, продолжал крепко спать.