В тот самый момент, когда Жак и Жонатан входили в галерею, на другом конце какой-то промышленник, обладатель корнет-а-пистона, начал издавать под длинными сводами тоннеля, к великому удовольствию публики, странные завывания. Вначале медные звуки были плохо различимы, но вскоре Жонатан, шедший впереди, остановился и схватил Жака за руку.

— Слушай! — воскликнул он. — Слушай!

— В чем дело?

— Не слышишь?! Не узнаешь?!

Ужасный инструмент выводил с мощью, на какую только был способен, мелодию из «Трубадура»: «Ah! l’amor, l’amorond’ardole!»[254]

— Даже здесь, в тоннеле!

— Не понимаю, как он не обрушится, — просто ответил Жонатан. — Идем, Жак, бежим!

Друзья вернулись к началу тоннеля и в одной из лавочек заметили маленькую паровую машинку, размером не больше ладони, работающую от пламени газового рожка. Механизм приводил в движение ручку шарманки. К счастью, инструмент молчал, ибо одному Богу известно, что бы она сыграла.

Жак с облегчением вышел на дневной свет и, согласно намеченной заранее программе, направился к Лондонской башне — Тауэру[255]. Путь был не близким, и ввиду отсутствия экипажа пришлось проделать его пешком. После долгих блужданий, не раз сбившись с пути и заблудившись в запутанной сети многочисленных торговых улочек, соседствующих с доками, заметив мимоходом железнодорожные пути, пересекающие город по прямой линии через церкви и дома, вдоволь полюбовавшись на поезда, на всей скорости проносившиеся над крышами и башенками, двое Друзей, усталые до изнеможения, добрались наконец до Лондонской башни.

Говорят, лондонский Тауэр был построен Вильгельмом Завоевателем[256]. Эта башня — символ Старой Англии с ее традициями, почтением к древним обычаям, любовью к вещам былых времен. В самой древней цитадели нет ничего интересного, но служители, показывающие ее туристам, безусловно заслуживают внимания, так как предстают в старинных костюмах с гербом на груди и гирляндами на шляпах, что привело Жонатана в восторг. Таким образом, создавалось полное впечатление, что они были современниками Ричарда III[257] или Генриха VIII[258] и очевидцами кровавых драм, о которых рассказывали.

Под водительством одного из этих пиковых валетов группа посетителей, в которой были и наши парижане, прошла в широкий двор крепости. Экскурсовод мимоходом указал на Кровавую башню, где были умерщвлены дети Эдуарда, на башню Бошан, государственную тюрьму, где томились Джейн Грей[259] и Анна де Болейн[260], на Векфилдскую башню, где убили Генриха VII. Недостатка в убийствах тут не испытывали. Таков был основной политический прием в арсенале государей Англии, и те частенько к нему прибегали — как в отношениях со знатью, так и в кругу своей собственной семьи. Можно сказать с полным основанием, что история Англии написана кровью.

Зал доспехов, куда вскоре пришла группа экскурсантов, выглядел весьма забавно. Доспехи надеты на манекены, изображающие английских королей. Их позы, выражение и жесты вызывают смех. Один монарх потрясает копьем, угрожая потолку, другой поднимает палицу, готовый размозжить голову собственному коню, третий, замахнувшийся топором, при попытке опустить оружие отрубит себе левую руку! Вся экспозиция свидетельствует о плохом вкусе устроителей и напоминает скорее ярмарочный балаган, чем научный музей.

В арсенале королевы Елизаветы демонстрируются два топора на двух плахах: одним была отрублена голова Анны де Болейн, другим обезглавлен граф Эссекский. Жак с содроганием провел пальцем по историческому лезвию и попытался сосчитать зарубки, оставленные на плахе королевской политикой.

Выйдя из арсенала, французы, не затрудняясь пересчитыванием спящих во дворе пушек, немедленно покинули замок. Время шло, и они вернулись к Лондонскому мосту, завизировав по дороге паспорта на Кинг-Уильям-стрит. Затем друзья поспешили к причалу. Как и накануне, они поднялись вверх по течению, но теперь их путь был более продолжительным. Приятели проплыли под аркой, ощетинившейся балками нового моста Парламента. И вот фасад дворца, выходящий на Темзу, открылся им во всем своем великолепии, как на картине Жюстена Уврие[261]. Перо бессильно описать все величие этой картины. Впечатление таково, будто Лондон где-то далеко, за тысячу лье отсюда. Архитектурные линии поразительной чистоты гордо несут щиты с историческими гербами, и со стороны реки дворец являет глазу идеально правильные формы. Башни Виктории и Часовая возвышаются с двух сторон над величественной неподвижной громадой здания. От впечатляющего зрелища трудно оторваться.

Берега реки в этом месте очень живописны. На противоположном берегу Темзы прекрасно смотрится дворец Ламбет, окруженный пышными садами с деревьями, затеняющими зеленые лужайки, и множеством построек различных стилей и направлений, но обязательно англосаксонского типа — настоящий средневековый ландшафт, затерявшийся на берегах Темзы. Здесь находится резиденция архиепископа Кентерберийского. В Лондоне только одно епископство и один епископ. Когда пресвитерианцы и пуритане Шотландии проходят мимо этих поистине царственных хором, они с презрением отворачиваются.

Пароход остановился у Воксхолл-Бридж в Ламбет. Высаживаясь на пристани Миллбанк, Жак обратил внимание своего спутника на странной формы здание на левом берегу. Это Пенитеншери, мрачного вида темница. Тюрьмы в Лондоне наводят ужас, а эта похожа на тяжелый огромный мрачный склеп с толстыми стенами. Здесь содержатся злодеи, которых раньше приговаривали к ссылке, а теперь — к пожизненному заключению. Отсюда кеб за час довез путешественников до Риджент-парка, на который им непременно хотелось взглянуть, хотя бы мельком. Они стремились удержать в памяти мимолетные впечатления. По дороге к парку кеб пересек самые красивые кварталы Лондона. Дома Пимлико, красивые, светлые, выстроившиеся ровными рядами, несут бросающийся в глаза отпечаток достатка и роскоши. Почти каждый из них окружен тенистым сквером, где могут прогуливаться только обитатели дома. На площади Бельграв-сквер демонстрируются полное единство стиля и архитектуры. Все здания, как одно, просторные, красивые, без каких-либо пристроек. Можно подумать, что огромные уединенные особняки удалены за сто лье от доков и деловых кварталов города.

Кеб остановился на Парковой площади у входа в Риджент-парк — огромное зеленое пространство, площадью четыреста пятьдесят акров, усеянное аристократическими виллами, изрезанное широкими аллеями, обсаженное деревьями, с большими лужайками. Здесь же разместились зоологический и ботанический сады, но Жонатан наотрез отказался их осматривать и совершенно без сил рухнул на одну из высоких зеленых скамей, протестующих против обычного английского «comfortable»[262]. «Птичий полет» двух путешественников подходил к концу. Форсированные марши, чрезмерная усталость, постоянное перенапряжение при обилии новых впечатлений привели к полному изнеможению. И вот теперь, прилагая неимоверные усилия, поддерживая и подбадривая друг друга, Жак и Жонатан доплелись до Риджент-стрит. Прекрасная улица была запружена экипажами. Наступил час прогулок и развлечений для обитателей фешенебельных кварталов. Началось паломничество в магазины дам в шикарных туалетах. Внимательному взгляду эти наряды объяснили бы необходимость в сорока тысячах продавщиц модных товаров в столице Англии.

Усталого Жака повергала в ужас одна только мысль об обеде в маленькой таверне в Сити, которая казалась бесконечно далекой и недосягаемой. К счастью, в Квадранте удалось обнаружить французский ресторан. Молодой человек увлек друга в зал, и там они в течение двух часов пытались побороть голод и усталость всеми доступными им способами. Кухня была французской, но с английским привкусом.