Отец крепко выругал меня за неосмотрительность, но этот случай послужил мне хорошим уроком на будущее.

С появлением у отца первых тюленей завертелось колесо торговли животными. В последующие годы были пойманы еще тюлени, которых, однако, мой отец сам уже не выставлял, а продавал странствующим предпринимателям и владельцам тогдашних небольших зверинцев. Они демонстрировали невинных животных на ярмарках и базарах под видом сирен или моржей — на большее эти люди не рисковали. В июле 1852 года капитан Майн привез из Гренландии в Гамбург на своем китобойном судне «Молодой Густав» взрослого белого медведя.

На это чудовище не так легко было найти покупателя, потому что во всей Германии тогда было только три зоологических сада. Нужны были смелость и предприимчивость, чтобы рискнуть вложить капитал в белого медведя. Однако мой отец не струсил и, поторговавшись как следует, уплатил в конце концов за него капитану 350 прусских талеров. Тогда же случайно стали его собственностью полосатая гиена и несколько других животных и птиц, привезенных на этом пароходе. Весь этот зверинец был вскоре выставлен на площади в Сан-Паули в Гюнермердерском музее. За обозрение зверей посетители платили четыре шиллинга. Не нужно однако, думать, что тогда достаточно было дать объявление в газетах и затем спокойно ждать публику. Далеко не так. Перед дверью был поставлен зазыватель — да какой еще! Хорошо известный в те времена зазыватель Бармбекер, одетый в красный фрак, подобный тому, какой носили датские почтовые чиновники в качестве униформы. В руках он держал огромный рупор, при помощи которого громогласно объявлял изумленной толпе, что всего лишь за четыре шиллинга можно здесь увидеть грозу эскимосов — громадного белого медведя из Гренландии.

Такая реклама по тому времени была необходима, так как площадь была заполнена театрами, каруселями и выставочными киосками и требовала энергичных действий.

К этим выставкам зверей присоединялись ежегодные представления в Hamburger Dom на рождественском базаре, который в прошлом столетии начинался на паперти гамбургской соборной церкви. Ясно вижу базарную площадь, заставленную заснеженными торговыми ларьками, какой она обычно была перед рождеством. С руками, запрятанными в карманы, переминаясь от холода с ноги на ногу, толпились ребятишки и молодежь перед манящими выставками сластей, игрушек и ароматных печений и пряников, но еще более перед механическим театром, кабинетами восковых фигур и балаганами с кровожадными хищниками и редкими дикими зверями.

В старом Dom'e можно было всерьез увидеть сирену и других сказочных животных. Перед балаганами прохаживались зазывалы, которых называли «рекомендателями»; время от времени они начинали быстро бегать взад и вперед, так как мерзли от холода, и непрерывно выкрикивать зычными голосами свои приглашения. Одним из них был «актер» «Лебединое горло», как он сам величал себя, оригинальный человек, охотно нанимавшийся на любое амплуа.

Однажды зимним вечером 1853 года «Лебединое горло» ходил взад и вперед перед выставочным балаганом на базарной площади и бросал в изумленную толпу следующие достопримечательные реплики:

— Прошу покорно, заходите, господа! Только здесь можно увидеть крупнейшую в мире свинью! Это нельзя не посмотреть, это колоссально!.. Это что-то невероятное! Это невиданнее зрелище! Этого никто еще не видел! Взгляните, господа, на это чудо природы — гигантскую свинью собственной персоной!.. Взрослые платят шиллинг, дети только половину!..

Слова эти подкреплялись огромным щитом, на котором была нарисована свинья величиной с нильского бегемота.

Но самое замечательное в этом балагане на старой гамбургской площади было для меня то, что даже это примитивное предприятие носило имя Гагенбека.

Предпринимателем, показывавшим громадную свинью на большом новом базаре в Гамбурге уважаемой публике, был мой милый отец, который у старого ветеринарного врача купил это животное, весившее 900 фунтов[3].

В те годы мой отец не пропускал базарного времени без того, чтобы не выставить какой-нибудь редкий или замечательный экземпляр животного царства. Конечно, при этом происходили забавные, совершенно невероятные в наше время обманы. Подобные шутки тогда вполне допускались. В то время еще не был так искушены в зоологии, как сегодня. Широкая публика черпала свои зоологические познания из осмотра странствующих зверинцев, в которых проделывались еще худшие вещи.

Однако не следует делать каких-либо ложных заключение из того, что происходило на веселом базаре старого Гамбурга. Ведь существовал же на базарной площади знаменитый балаган с надписью «Гамбург ночью», в который за шиллинг пускали внутрь посетителей в одну дверь и выпускали их на улицу в другую, чтобы сказать им на прощание: «вот вам Тамбур) ночью».

В моей памяти возникает фигура отца как человека прямых убеждений, с четко очерченным характером. Это был человек с широкими взглядами и непоколебимыми принципами. Преисполненный ему благодарности за свое воспитание, я должен сказать, что во всем достигнутом мною первый камень был заложен им. В его характере счастливо сочетались серьезное отношение к жизни, удивительная простота и приветливость в обращении. Под наружной строгостью, с которой мой отец воспитывал своих детей, скрывалась большая сердечная доброта. Палка не играла никакой роли в воспитании, зато пример отца, вся жизнь которого состояла в деятельности, точности и бережливости, учил нас, детей, жить в его духе. Я помню лишь один-единственный случай, когда отец дал мне шлепков за то, что я опоздал к столу, хотя меня и звали раньше. С тех пор я привык к строгой пунктуальности. Особенно тщательно нас приучали к бережливости — ничто, представляющее хоть небольшую ценность, не должно было пропадать даром. Так, например, гвозди, погнутые при открывании ящиков, должны были выпрямляться и снова итти в дело. Как своеобразный талисман отец мой всегда носил в кармане первую крупную монету, которую он заработал в юности. Теперь эта монета как самое дорогое воспоминание является и моим постоянным спутником.

За всякие мелкие поручения, которые мы, дети, рано стали выполнять в нашем семейном предприятии, нам выдавали известное вознаграждение. Каждый из нас должен был собственноручно положить эту сумму в глиняную копилку. Перед рождеством копилки разбивались и деньги разменивались на серебро и даже золотые дукаты. Мои сохранились до сих пор.

Нас было три мальчика и четыре девочки. Моя мать умерла весной 1865 года. От второго брака, заключенного отцом позднее, У меня появилось еще два брата — Джон Гагенбек, который впоследствии переселился в Коломбо на Цейлоне, и Густав Гагенбек — в Гамбурге.

Все мое полное труда детство прошло среди занятий рыбным делом, которое из маленького предприятия выросло в крупное и берущее начало от торговли зверями. В школу я ходил тишь в свободное время, притом не больше трех месяцев в году. Элементарные познания получил в женской школе, от тетушки Фейнд, на Фридрихштрассе в предместье Сан-Паули. Только на двенадцатом году жизни я стал более регулярно посещать школу. Отец мой ни в коей мере не отрицал благодетельного значения образования, но наряду с этим высоко ценил, совершенно современном духе, практическое умение рано зарабатывать деньги.

Он обычно говорил: «Пасторами вам быть незачем, но считать и писать вы должны уметь». Позднее, когда дело расширилось и пришлось вступить в торговые сношения с Англией и Францией, дальновидность моего отца проявилась и здесь; он сказал: «Ничего не поделаешь, ты должен еще выучиться английскому и французскому языкам». Поэтому в оставшиеся еще школьные годы центр тяжести был перенесен на изучение важных теоретических дисциплин и иностранных языков и особенно на приобретение тех знаний, которые были необходимы для широкого развития деловой деятельности. А этими знаниями овладевают главным образом в той высшей школе, которая именуется практической жизнью. Основная работа в рыбном деле падала на лето. Тогда еще (появлялись в большом количестве по сходной цене безумно дорогие теперь осетры, и мой отец был их главным скупщиком. У него на службе было несколько рыбаков, которые должны были сдавать ему весь свой улов. С марта по июль эта рыба шла с Северного моря вверх по Эльбе метать икру. Мы покупали и перерабатывали каждый сезон 4000–5000 осетров. Под переработкой подразумевалось извлечение икры и копчение рыбы. Фунт балыка показался бы тогда очень дорогим, если бы по сегодняшним ценам пришлось за него платить от 32 до 40 пфеннигов. Уже десятилетним мальчиком я принимал деятельное участие в деле. Не раз выезжал я с рыбаками на ловлю и своими детскими ручонками помогал вытаскивать из сетей покрытых твердым чешуйчатым панцырем огромных осетров. Рыбаки вонзали пойманному колоссу в глотку крюк или гарпун и подтягивали его вплавь к лодке. Однажды мы поймали неподалеку от Глюкштадта необыкновенной величины экземпляр, длина которого достигала 3,73 метра. Вытаскивание этого великана, которому рыбаки всадили крюк в спину, превратилось в настоящую борьбу. Осетр оказался икряным. Когда ему вспороли брюхо, то оттуда вынули около двух с половиной ведер черной икры. Тогда ведро икры (15 литров) стоило 12 прусских талеров.