Эти слова для собак не унизительны — точным прибором дорожат, берегут, как только могут.

Наш живой прибор не чемпион по объему обонятельных луковиц: у человека они занимают 0,125 см³, у кошки — 0,375, у собаки — 1,25, а у лошади целых 5,0 см³. Но острота обоняния зависит не только от объема луковицы, а и от размера их поверхности. Эту поверхность увеличивают выступы. Специалисты именуют их этмоидальными раковинами. У копытных животных восемь таких раковин, у ежа — пять, у человека — лишь две, а у собаки — шесть основных и несколько добавочных. В результате поверхность обонятельного аппарата таксы в 15 раз больше, чем у человека, кажущегося рядом с ней великаном.

Строение обонятельных органов изучено неплохо, но все-таки, как именно собака нюхает, еще доподлинно неизвестно. На этот счет есть лишь гипотезы. Они довольно сложны, и читателям их описание может показаться скучным. Потерпите — это лишь несколько абзацев. Начнем по порядку. Изнутри собачий нос всегда мокрый, он покрыт жидкостью, активно поглощающей газообразные вещества. Эта жидкость захватывает очень малую толику молекул; остальные проходят и легкие. Однако этой малой толики собаке достаточно, чтобы унюхать, чем пахнет.

Что же происходит с этими молекулами? Думают, что запах зависит от адсорбционных свойств веществ и обонятельные клетки различают вещества именно по этим их свойствам. Есть и мнение, будто запах предопределен молекулярными колебаниями: молекулы, поглощенные пигментом обонятельных клеток, вибрируют, отчего пигмент меняет цвет. С этой точки зрения получается, что механизм восприятия запаха сходен с механизмом восприятия цвета. Новейшее предположение по поводу работы собачьего носа состоит в том, что в напичканных ферментами обонятельных клетках могут идти обратимые изменения белков, что влечет за собой смену электропотенциалов, передающихся по нервным волокнам.

Все еще больше запутывается, если вспомнить, как легко собаки сортируют запахи — выделяют из них нужный. У нас самый сильный запах обычно забивает остальные, а собаки распознают капроновую кислоту среди других жирных кислот. Если живому прибору дать фенамин, то через полчаса нюх еще более обострится. Действует фенамин долго — несколько часов. А чтобы собака лучше дифференцировала, различала запахи, ей можно скормить смесь фенамина с раствором брома. Пропорции и дозы стимуляторов тут не указаны по понятной причине — не следует любителям экспериментировать над своими собаками.

Запах запаху — рознь: чувствительность собачьего носа возрастает по мере роста числа углеродных атомов в молекуле веществ, которыми она заинтересовалась. И при всем том собака малочувствительна к растительным запахам. Это и хорошо — сенного насморка у нее не бывает. Это и плохо — возможно, что собака не знает, как пахнут розы или ландыши. А собственно говоря, чем плохо? Эволюция нарочно настроила ее нос на запах добычи. Для раздражения обонятельной клетки собачьего носа хватит одной-единственной молекулы масляной кислоты. К этому стойкому компоненту пота она в миллион раз чувствительнее человека. И чем больше взмокло преследуемое собакой животное, тем сильнее аппетитный, с точки зрения нашего четвероногого друга, запах.

Мы живем в мире запахов. Запахи бывают жесткими и нежными, приятными и отталкивающими, они радуют и раздражают. Они меняют настроение и глубинную деятельность организма. Например, благоухание жаркого не только увеличивает слюноотделение, сами того не зная, мы начинаем быстрее дышать. Наблюдаются и более странные воздействия — запах камфары повышает чувствительность к зеленому цвету, запах аммиака усиливает боль. Вероятно, у собаки все это во сто крат острее. Мир запахов от нее неотделим — после перерезки обонятельных путей пес обычно не протянет и месяца.

Ищейки бегут по следу бандитов — это знают все. Но не всем известно, что на каждом отпечатке обуви преступников остается по крайней мере 2,5 и молекул алифатических кислот, выделенных ступней и проникших сквозь подметку и швы ботинка. С городского асфальта эти молекулы улетучиваются быстрее, чем с поросшей травой тропинки: на лоне природы пес может взять след и через сутки после происшествия. Боковой ветер относит запах: собака бежит рядом со следом и на поворотах теряет его. Дождь вообще смывает частицы запаха, и собака впадает в растерянность. Зато снег ей мешает мало: при снегопаде розыскная собака уверенно чует след, даже если его замело 12-сантиметровым сугробом.

Наш живой прибор славен еще и тем, что может быть барометром: перед ливнем (в особенности перед грозой) собака по еще невыясненным причинам более резко пахнет. И другое непонятное явление — привычка лаять на Луну, что принесло собакам немало огорчений. Вот лишь одна история по этому поводу. Гумбольдт, путешествуя по Южной Америке, видел, как при наступлении лунного затмения невежественные люди принялись бить собаку и истязали ее до тех пор, пока затмение не кончилось.

Зрение у собак неважное. Им неудобно разглядывать Луну двумя глазами, да и вообще они подслеповаты — человека увидят, когда он подойдет метров на 300. Часто уверяют, будто природа обидела собак еще и тем, что не позволила любоваться красками, что у них якобы черно-белое зрение. По всей вероятности, конец нелепому заблуждению (вспомните хотя бы волка, боящегося красных флажков) положила монография В. К. Шепелевой «Очерки функциональных свойств анализаторов диких млекопитающих» (М.: Наука, 1971 г.). Шепелева не только обобщила разрозненные сведения, но и провела опыты с несколькими видами животных. Хорек Пуся до того был замучен сменой условий эксперимента, что обиделся, залез на шкаф и просидел там десять часов. Нервы у собак Жучки и Кокоши оказались покрепче, хотя экспериментатор всячески старалась сбить их с толку. Например, зеленый цвет то ничем не пах, то отдавал камфарным или тополевым маслом. И все-таки Жучка и Кокоша, когда было нужно, отличали зеленый цвет от четырех других цветов различной интенсивности.

Никому не хочется иметь дело с глупой собакой. Не из-за этого ли сошло почти на нет племя мосек — тех, кто в баснях лаяли на слона?

Знаток собак и охотничьего дела — Сабанеев на первое место по смышлености ставил именно охотничьих собак. Брем предпочитал пуделей, хотя отдавал должное уму, мужеству, доброте и силе ньюфаундлендов. Но и собак других пород Брем не обижал. Вот его слова из редкостного, еще не сокращенного издания 1866 года. «Бывают бульдоги, которые по своей понятливости могли бы соперничать с пуделем. Я сам, например, знал такого. Он доставлял много удовольствия своим умом, знал множество штук и понимал, так сказать, каждое слово. Так, хозяин мог посылать его за разными вещами и он приносил то, что ему приказывали. Если ему говорили: "Ступай за каретой!", он отправлялся на площадь, где стояли извозчики, вскакивал в один из экипажей и лаял до тех пор, пока кучер не трогал с места; если тот ехал не туда, куда было нужно, собака начинала снова лаять или, выскочив, бежала впереди лошадей и останавливалась у ворот своего дома. Этот бульдог страстно любил баварское пиво и безошибочно отличал его от всех других сортов».

В наше время услуги такого бульдога были бы неоценимы: он смог бы в суматошные праздничные дни сделать невозможное — подогнать к дому такси.

Однако не только дуру набитую, а и гениальную собаченцию, прошедшую весь курс собачьих наук, легко обводят вокруг пальца самые обычные вороны. Происходит это так. Одна ворона нахально клюет собачий хвост или заднюю лапу, а ее напарница ловит момент, когда разъяренный пес обернется, чтобы вонзить зубы в ненавистные вороньи перья. Кончается этакая кутерьма обычно тем, что перья у ворон остаются в целости и сохранности, а из собачьей миски исчезает кусок за куском. Правда, некоторые уверяют, будто это не грабеж, а своего рода игра.