Ну а теперь про подлинную нечисть, про бич собак — вирус чумы плотоядных. Это микроскопическое чудище отправляет на тот свет восемь из десяти псов, в тело которых он проник. Раньше (до XVIII века) вирус разбойничал лишь в Азии и Перу. В 1746 году он перекочевал в Европу и стал сеять смерть в Германии. В России собачий мор начался в 1770 году. Как только не именовали бедствие: одурь, злокачественный насморк, инфлюэнца... Конец один: паралич, смерть.

К превеликому сожалению, вирус чумы плотоядных вовсе не хлипок. Ему нипочем девятимесячное пребывание на холоде или в высушенном состоянии. Он еще и вездесущ: собаке необязательно общаться с заболевшим собратом — вирус может принести в дом хозяин на одежде или подошвах ботинок.

Лечить чуму — дело ветеринарных врачей. Поэтому скажу лишь, что, если пришла беда, самое действенное лекарство — гипериммунный гамма-глабулин. Однако раздобыть его — проблема. Не отчаивайтесь: хорошо помогает и общеизвестный противокоревой гамма-глабулин, которым лечат детей. (Подробности в книге А. Е. Баранова «Оказание доврачебной помощи четвероногому другу».) Тяжелее всего переносят чуму щенки в возрасте от трех месяцев до года; самое опасное время года — весна и осень. Главный же совет таков: не играйте собачьей жизнью, помните о прививках.

Ясно, собачьи болезни не ограничиваются чумкой. Например, не мешает знать, что рану на теле можно продезинфицировать не только йодом, но и водкой, одеколоном и даже бензином. Пригодится и простенький, но эффективный способ очищения собачьего желудка при отравлении — за лохматую щеку заливают раствор поваренной соли (чайная ложка на стакан воды). А вот выгнать насекомое из собачьего уха можно 5—10 каплями подсолнечного масла.

Но чем меньше самодеятельности, тем лучше. Благо, что почти в каждом районе есть ветлечебница.

Не надо упускать из виду, что в лечебницы ходят не только собаки со своими владельцами — к врачам идут, а порой и бегут люди, покусанные четвероногими защитниками частной собственности. Статистика гласит, что в США собаки ежегодно пробовали на зуб руки или ноги шести тысяч почтальонов. Дирекция почт нашла выход — снабдила разносчиков спецодеждой, пропитанной каким-то составом, вероятно запахом пустующей самки, и покусанных стало совсем мало. А в Австралии почтальонам дают нечто вроде жевательной резинки. Стоит псу схватить это лакомство, как на десять минут зубастые челюсти склеятся.

Собаки кусаются тогда, когда человек вторгается на объект, охраняемый ими. Но бывает и наоборот: бродячие четвероногие лезут туда, где их вовсе не ждут. Однако и здесь есть управа: в Канаде запатентовано средство, начисто отваживающее собак и кошек от веранд, погребов, клумб, от всего, куда нежелательны их визиты. Это препарат, в который наряду с парафином и минеральными маслами входит отвратительное для собачьего и кошачьего носов вещество — метилнонилкетон.

На 12-м году жизни па лбу собаки пробивается седина. Пес вскоре уходит из жизни, хотя борется изо всех сил, чтобы подольше побыть с хозяином. Один из рекордов долголетия, вероятно, принадлежит охотничьей собаке английского лесника: пес Адъютант скончался 20 ноября 1968 года, прожив 27 лет и три месяца.

Наверное, добрым людям, писавшим о безвременной кончине жившего в горах сенбернара Барри, и С. Образцову, поставившему чудесный и тревожный фильм «Кому он нужен; этот Васька?», где Барри предстает перед зрителями увековеченным в камне, будет приятно узнать из письменного свидетельства тех лет, что трагическая смерть Барри от руки человека, принявшего его за волка, — это вымысел, легенда наших дней. Текст Шейтлина, посвященный Барри, я нашел в книге прошлого века, ее не возьмешь в районной библиотеке. Поэтому позволю себе процитировать изрядный кусок. К тому же слова Шейтлина так великодушны и поэтичны, что этим гимном и следует завершить разговор о собаках.

«Да, Барри, ты был лучшая из собак, лучшее из всех животных! Ты был большой, разумной собакой. Ты спас жизнь более чем сорока людей. С корзиной хлеба и бутылкой вина на шее, ты каждый день выходил из монастыря в метель и оттепель, чтобы искать занесенных снегом и засыпанных лавинами... Ты, как человек с нежной душой, умел, должно быть, молча выражать свое участие, потому, что иначе маленький мальчик, вырытый тобой, не осмелился бы взобраться к тебе на спину и дать нести себя... Но как же могли понимать тебя спасенные тобой? Как умел ты ободрить и утешить их? Я бы хотел дать тебе язык, чтобы люди могли поучиться у тебя... И трудился ты неутомимо, не требуя ни похвал, ни благодарности, целых двенадцать лет. Я имел честь познакомиться с тобой в монастыре. Разумеется, я почтительно снял перед тобой шляпу. Ты в это время играл с товарищем, как играют между собой тигры. Мне очень хотелось подойти к тебе поближе, но ты заворчал на незнакомого человека. Я же знал уже тогда тебя и твое имя и его славу. Будь я в беде, ты бы, конечно, не стал на меня ворчать. Теперь ты умер и тело твое стоит в бернском музее. Город хорошо сделал, что, когда ты состарился, стал слаб и не мог больше служить людям, кормил тебя и берег, пока ты не умер. Кто увидит теперь в музее твое чучело, должен снять шляпу, и купить твой портрет, и под стеклом повесить его на стене своей комнаты. Пусть покажет он своим детям и ученикам картину, где с ребенком на спине ты стоишь и звонишь у ворот монастыря, и пусть скажет им — делайте и вы то же, что делала эта собака».